Малая Глуша - Мария Галина

– Там? Ничего. – Сэконд смотрит в сторону, потом моргает и повторяет: – Ничего… Ну, смотрели же…

Вася пожимает плечами. У грузового люка рамка вертится медленнее, потом замирает совсем.

– Не в трюме, – озадаченно говорит Вася.

– Ваша служба… – сэконд раздраженно топчется на месте, – мракобесие какое-то.

– Наша служба… – рассеянно бормочет Вася сквозь зубы, – и опасна и трудна… и на первый взгляд как будто не видна… есессно… Ничего не понимаю…

– Ничего нет, – очень равнодушно заметил сэконд.

Врет, решила Розка. Рамка в руках у Васи шевелилась, как нос гончей собаки. Верхнее чутье, нижнее чутье.

– Вот эту штуку отвинтите.

– Это вообще ничего, – сэконд пожал плечами, – крепление просто. И вообще… тут механик нужен. А я не…

И он стал, прислонившись к фальшборту и гордо скрестив на груди руки.

– А я – да… – сказал Вася, отложил рамку и присел на корточки. Раздался противный тягучий скрип. Розка пыталась заглянуть ему через плечо, но плечи у Васи широкие. Ничего у нее не вышло.

Какое-то время Вася молчал, глядя перед собой. Потом сказал:

– Верно, ничего нет… Сам завинтишь или как?

– Сам завинчу. – Сэконд моргнул и вытер потную верхнюю губу.

– Пошли, Розка, – говорит Вася, – дай ему на подпись акт и пошли.

– А там чего было? – спрашивает Розка, когда они спускаются по трапу.

– Ничего, – говорит Вася, – померещилось. Бывает. Посторонний сигнал, сопровождающий фонит.

Он остановился и прикурил, заслоняясь ладонями от ветра, потом повернулся к Розке.

– Ты, Розалия, сейчас наблюдала наведенные помехи. Потому как, если человек волнуется или там думает все время о чем-то, он, как я сказал, фонит… Знаешь, как карманники вычисляют, у кого особо крупная сумма денег при себе?

– А у него что там, деньги были? – интересуется Розка.

– Нет, так, контрабанда по мелочам… коньяк, чулки и презервативы… Ну, это не наша забота, пускай у ОБХСС голова болит.

– Вася, разве коньяк туда влезет?

– Ну, – бормочет Вася, – маленькая такая бутылочка. Очень маленькая. Ох, с огнем ведь играют, дураки!

– Что ж это ты, Елена Сергеевна, – укоризненно прогудел Лещинский, – нельзя ж так, через голову. Мне Маркин звонил, весь в мыле. Говорит, угрожала ты ему. И Маркина ты подвела, так получается.

– У меня с Маркиным свои отношения, Вилен Владимирович, – зловеще сказала Петрищенко в трубку, – нас связывает старая личная дружба.

– Ты бы аморалкой своей не размахивала.

– Господь с вами. Какая аморалка? Я ж говорю, личная дружба. Я, Вилен Владимирович, козлом отпущения быть не хочу.

– Козой, – машинально поправил Лещинский.

– Что? Ладно, пускай козой. Пускай, Вилен Владимирович, в министерстве решают, кто этим должен заниматься.

– Что-то ты слишком смелая стала, Елена. – Лещинский смолк, и Петрищенко представила, как он там, у себя в кабинете, барабанит пальцами по столу, размышляя, с чего бы она, Петрищенко, так осмелела, какой такой козырь в рукаве она, Петрищенко, прячет. Петрищенко и сама не знала, с чего это она так осмелела. Ее охватил сладкий ужас вседозволенности. Она словно неслась с головокружительной скоростью по тонкому льду, оставляя за спиной трещины, сквозь которые уже проступала темная вода.

– Я тебе, Елена Сергеевна, не препятствовал. Захотела привлечь этого этнографа ряженого, привлекла. Что, облажался этнограф ваш?

Крыть было нечем, и Петрищенко промолчала.

– Себе же яму роешь. Ладно. Полный отчет по ЧП мне на стол. Чтобы сегодня еще до обеда. Кстати, насчет обеда. В продовольственных вчера-позавчера давка зарегистрирована и драки. Несколько случаев. И все – в Приморском районе. Не ваш чудит, случаем?

– Так все что угодно на вендиго можно списать. Какой-нибудь дядя Вася ящик пива утащит, и что, вендиго виноват? Так и записываем: СЭС-2 недосмотрела. Очень удобно, да.

– Ладно, – обиделся Лещинский, – все. И чтобы отчет. И по всей форме.

И бросил трубку.

Кабинет показался неожиданно пустым. Во всей конторе пусто – не на кого злиться, некого винить. Даже Лещинский не звонил больше.

Она в задумчивости ходила по кабинету, грызя ноготь. Из порта, далеко-далеко сквозь заклеенное на зиму окно доносилось лязганье кранов. Краны были крохотные. Она вспомнила, что когда-то, давным-давно, купила Ляльке конструктор. Легкие алюминиевые рейки с дырочками, винтики, гайки какие-то… Надеялась, что Лялька будет инженером. Инженером легче. Технические науки сейчас не в моде, поэтому мальчиков в технических вузах гораздо больше, чем девочек..

Бедная Лялька.

Она села, придвинула бумагу, стала писать официальный отчет. Написала «опастность». Исправила. Белкиной такое доверять нельзя, надо самой перепечатать. И копию у себя оставить. Знаю я этого Лещинского.

Неожиданно захотелось есть. Она механически пошарила по ящикам стола, сначала у себя, потом у Белкиной. У Розки в столе нашлась «Анжелика в Новом Свете». На Розку похоже. У Катюши нашлись карамельки «Раковая шейка». Интересно, чем думают люди, когда выдумывают названия для конфет?

Вася боится есть Катюшины конфеты, надо же. А если сама угощает – берет. Все ее боятся, даже Розка боится, ничего не понимает, а боится. Это на уровне рефлекса.

Она подумала и взяла конфету. Она теперь большая и страшная. Розовая конфета с поперечными белыми полосочками. Обернулась на шорох.

Мальфар стоял в дверях, скучный, руки в карманах.

– Вы свободны, – сказала Петрищенко, не здороваясь. Почему-то у нее было острое чувство, словно ее обманули, как в детстве, даже горло перехватило. – Одним словом, извините за беспокойство, спасибо большое и все такое. Командировочное у вас где, я подпишу.

Она хотела сказать это холодно и четко, но получилось неразбочиво, потому что во рту была конфета.

– Господь с вами, – сказал мальфар, – я здесь неофициально, какое командировочное?

– А как же вы поселялись?

– Вася с дежурной договорился, она и пустила. За трояк.

– Хорошо устроились, – она поджала губы. – Никакой ответственности. Приехали, устроили тут цирк. Как бы хуже не было.

– Сами ж позвали, – равнодушно сказал мальфар.

– Это я от отчаяния. На какой-то момент показалось, что хоть какой-то выход. А вы просто ловкий шарлатан. С этой иглой.

– За что вы так меня не любите, Елена Сергеевна?

– Не люблю, когда меня обманывают.

– Почему вы так боитесь чудес? – спросил мальфар тихо. – Вы же здесь работаете.

– Не в чудесах дело, – сказала она обиженным голосом. – Потом, какие тут чудеса? Рутина. Паразиты.

– Ладно. – Мальфар задумчиво покачался с пятки на носок. – Свободен. Хорошо. Пойдемте.

Он подошел к ней и взял ее под руку. Рука была твердая, она попробовала вывернуться, но не получилось.

– Куда?

– Ну… хотя бы обедать. Столовая ваша мне не понравилась. А давайте-ка я вас в ресторан свожу.

– С ума сошли, – беспомощно сказала Петрищенко, – такие деньги.

– Деньги у меня есть. Не проблема. Пойдемте.

– У меня дела.

– Какие?

– Ну… отчет написать надо.

– Успеете. Отчет положите в сейф. Закройте на ключ. Ключ положите в карман. Ото. Все. Идем.

– Почему я должна вас слушаться? – спросила она в отчаянии.

– Ну не слушайтесь, – сказал мальфар, – черт с вами. Сидите здесь.

– Ладно. – Петрищенко махнула рукой и стала натягивать пальто, быстро подумав – будет помогать или нет. Помогать мальфар не думал, и это почему-то ее успокоило. – Уговорили.

– Я вас не уговаривал, – сказал мальфар.

– Ну и что вы этим хотите доказать? Вы кто? Вольф Мессинг?

– Не знаю такого. А вы чего хотели, вернуться и пообедать в вашей поганой столовой только потому, что у вас вешалка на пальто порвана?

Пожилая крикливая гардеробщица в серых перчатках сначала отказывалась брать у нее пальто. Кривила свой накрашенный рот, говорила – с оборванной петлей не возьму. Потом взяла. Еще и извинилась. Как это у него получилось?

Она машинально разгладила скатерть рукой. Скатерть была белая, крахмальная. А вот цветы на столике – искусственные, из подкрашенной бумаги. Она почему-то вспомнила, как они с Лялькой вертели на Первомай бумажные цветы, прикручивали их проволокой на голые ветки. Лялька потом вернулась с демонстрации в слезах – их цветы оказались самые некрасивые.

Но была ведь радость, ходили с Лялькой на море, покупали сладкие абрикосы с розовым, чуть подмятым бочком, у Ляльки щеки были как те абрикосы, пушистые, загорелые… Лялька, визжа от восторга, разбрызгивая море руками, забегала в воду, жмурила глаза, ныряла с головой. Пухленькая, крупная, пушистая, люди улыбались, глядя на нее.

Теперь никто не улыбается, ни один человек не улыбается, глядя на Ляльку.

Это несправедливо.

На стене улыбалась выложенная мозаикой девушка с караваем. Почти как у них в столовой.

Официантка расставила тарелки, разложила ложки-вилки и ножи. Начинать надо с тех, что дальше всего от тарелки. Хотя кого это волнует.