Я дрался на Ил-2 - Артем Драбкин

Вскоре началась операция «Багратион». За два дня полк потерял восемь экипажей. Я к Рубцову подошел: «Виктор Михайлович, я хочу летать». — «Вот ты пристал, как репей! Не могу я тебе разрешить летать, ты же освобожден от летной работы. Случись что, меня судить будут». А летчики-то в полку нужны, тем более с боевым опытом. В общем, удалось мне его уговорить слетать со мной на спарке. Рука не работает, я ее к телу прижал и в этом положении управлял самолетом. Короче говоря, я начал летать и сделал еще семьдесят пять вылетов.

Под Оршей мы с Колей Оловянниковым получили задачу на штурмовку железнодорожной станции Богушевск. Шли над лесом на высоте 150 метров . Колька говорит: «Давай высоту наберем». Только он проговорил, а тут «Юнкерс-52» прямо перед нами выскочил. Видимо, только взлетел и разворачивался на кругу. Мы оба по нему огонь открыли. Он перевернулся и прямо в лес рухнул. Набрали высоту, отбомбились, прилетаем. За этого транспортника нам дали по 1250 рублей.

А.Д. Как складывался ваш боевой день?

Пока по нашей территории шли, жили обычно в землянках из отесанных бревен с дощатым полом, в которых стояли нары. Освещение у нас всегда было электрическое. Утром вставали часов в пять. Умывались, зубы не чистили, не до того было. Не брились — ничего еще не росло. Завтракали в столовой на аэродроме. Кормили нас отлично! Когда мы только в полк прилетели (мы же в тылу голодали), зашли в столовую — стоят длинные столы, а на них и сало, и колбаса, и все что хочешь! Мы как набросились! Врач нам говорит: «Ребята, не ешьте так много. Лучше через час, через два придете еще».

Бывало так, что задание получали с вечера, тогда — сразу по самолетам, но обычно шли на КП эскадрильи. Там на большом столе разложена карта, с которой мы переносим ЛБС на свои карты. Командир эскадрильи или командир звена ставят задачу, которую они получили в штабе полка. Надо сказать, что чувства страха или нервозности при постановке задачи или перед вылетом я не испытывал. Страх появлялся при заходе на цель, когда видишь направленный на тебя огонь. Мозг работает, а душа трепещет и умоляет быстрее выскочить из этого ада.

Надо сказать, что у меня никаких примет или предчувствий не было. Не видел я, чтобы кто-то носил крестики или амулеты, хотя, между нами говоря, каждый человек во что-то верит, пусть не в бога, в судьбу, но во что-то верит, в надежду, в счастье.

В основном мы сидели на КП. Туда же нам приносили перекусить: бутерброды, чай… Командир говорит, допустим: «Штангеев, бери четверку и лети в этот район. Оловянников — четверкой южнее в этот район. Вылет с интервалом десять минут». Мы разбегаемся по стоянкам. У самолета всегда встречает механик: «Товарищ командир, самолет полностью готов к выполнению боевого вылета». Быстренько осмотришь слева направо. Бомбы висят — опытным летчикам по шестьсот килограмм РС вешали. Правда, мы не любили с ними летать. Во-первых, они затрудняли маневренность, снижали скорость. Во-вторых, они не очень точные. Поэтому при подходе к цели я, например, просто пускал их в сторону цели, а потом только шел бомбить.

По самодельной лесенке забрался на крыло, надел парашют. Сел в кабину, проверил ручку управления, скорость, часы, манометр. Даю команду, от винта. Запускаем мотор — никогда проблем с этим не было, а вот радио отвратительно работало. У ведущего еще, может, и ничего, а у ведомых такой шум и треск в ушах стоял — ничего не слышно! Правда, мы особо в нем и не нуждались, только дать команду: «Внимание, подходим к цели». На старте стоял дежурный, у него была рация. Он поднимает флажок, разрешает взлет.

Взлетали попарно, если позволяла площадка, а если нет — то по одному. Делаем небольшой круг, собираем группу и с набором высоты пошли на цель. До цели обычно лететь минут двадцать. В это время стараешься продумать варианты наилучшего захода на цель, чтобы бомбы сбросить не куда попало, а точно по цели. В наземных войсках был представитель из авиации с рацией. И когда мы идем на цель, он нас наводил, информировал о воздушной обстановке. Войска обозначали передний ракетами, но мы обычно работали по фиксированным целям. Иногда нас перенацеливали, если войска быстро продвигались.

Зафотографировав цель, начинаем работать. Перед заходом я лично никогда заслонку маслорадиатора не закрывал — мотор перегреется. РС пустили. Пикируем градусов под сорок. Самолет слегка дрожит. Бомбы сбрасываем «на глазок», по своим ощущениям — из прицельных приспособлений на штурмовике были только дуги да штырьки на капотах, но мы уже так натренировались, что хорошо попадали. Если противник не очень сопротивляется, то становились в круг и штурмовали. Самое прицельное оружие на штурмовике — это пушки и пулеметы. На выходе из пикирования иногда разрешали стрелку поработать по земле, но все же его задача — прикрывать заднюю полусферу и ориентировать командира о воздушной обстановке. Так что это редко практиковалось.

Проштурмовали, отсняли результаты. Ведущий собрал группу на змейке. Летим обратно. Тут уже веселее. Прилетели, зарулили к себе на стоянку. Вылезаешь из кабины. Механику обязательно спасибо скажешь. Он спросит, какие замечания, обычно никаких не было, просто руку пожмешь. И бегом на КП. В это время фотоаппараты снимают, отправляют на проявку и дешифровку.

Доложили быстренько. И сразу, если есть задание, начинаешь готовиться к следующему вылету. В это время самолет начинают заправлять, подвешивать бомбы, заряжать пушки и пулеметы. Перекусил, выпил водички и на задание. Когда много полетов, один за другим, по два-три вылета, то мы без еды — были. Неохота. На всякий случай был хороший бортовой паек. Мы его обычно не трогали.

Я максимально делал до четырех вылетов в день. Но это тяжело и физически, и морально.

Вечером после полетов собирались в столовой. Кстати, на Орловско-Курской дуге нам за каждый вылет давали по сто грамм. Два вылета — 200 грамм . Потом такую практику отменили и давали сто грамм в конце дня, сколько бы ты вылетов ни сделал. Я в то время не пил и не курил — ребята подбирали. Папиросы, положенные мне 30 пачек в месяц, отдавал наземному экипажу — оружейнице, механику, мотористу. Я тебе скажу, что черной работы я не стеснялся. Всегда старался помогать экипажу, чем мог. Если была нелетная погода, мыл вместе со всеми самолет.

Кстати, под Смоленском у меня была симпатичная хорошая оружейница. Она все время просилась: «Командир, возьми меня с собой в полет. Война проходит, хоть медальку дадут какую-нибудь». Я ее пять раз свозил стрелком. Ей дали медаль «За боевые заслуги». В столовой всегда кто-то играл на баяне. Вечером после ужина могли на танцы сходить или в бильярд, если была возможность.

Иногда к нам артисты приезжали. Изредка крутили кино. Но в основном после ужина шли отдыхать — вставать-то рано.

А.Д. В чем летом летали?

Летом летали в гимнастерках и сапогах, зимой в американских меховых куртках. Вообще с обмундированием никаких проблем не было: хочешь поменять — меняй. Баня была всегда. Не знали, что такое болезнь. Болезнь — это не летать, значит, не работать. А мы все-таки находились на боевой работе. Летали иногда с орденами, а иногда и без.

А.Д. Дружили поэскадрильно или полком?

Мы все старались держаться вместе. В период боевых действий у нас иногда и летчиков-то оставалось — по пальцам пересчитать можно. Сбивали очень много. Потом новые приходили, мы их натаскивали. Текучка была большая. Более 70 летчиков у меня на глазах погибло.

А.Д. С немцами приходилось общаться?

Мы их не видели. Один раз только в Восточной Пруссии мы встретили две колонны пленных человек по сто. Они шли без охраны, у них было два белых флажка с надписями, что это пленные. Командир такой-то. Написано было по-русски. Вообще же крепко их ненавидели! Это был заклятый враг, который поставил своей целью разрушить нашу страну. Мы видели под Ельней, что они делали с нашими людьми. Когда мы прилетали на полевые аэродромы, к нам приходили местные, рассказывали, как они издевались над ними. Никакой жалости не испытывали. Мы знали, что нужно выполнить задание, как можно больше урона нанести немцам, чтобы быстрее закончилась эта война. Вот мы чем жили. Первые несколько дней, когда мы летали над территорией Восточной Пруссии, мы просто мстили. Нам сказал замполит, что мы подошли вплотную к логову врага и должны ему показать силу и решимость отомстить за все страдания, которые он принес нашему народу. Есть приказ Сталина: «Кровь за кровь!» Вы, летчики, должны показать свое умение. Мы пошли с Колей Оловянниковым на дорогу, по которой отступали и военные, и гражданские. Расстреляли боекомплект. Сопротивления почти не было. Решили зайти над дорогой и рубануть винтами по головам. Но мы могли там и остаться. Запросто. Особенно когда винтом рубанул по головам. Все в крови. Надо было красить самолет. Во втором заходе я, видимо, зацепился за землю и лопасти винта согнулись. Самолет завибрировал, но продолжал лететь. Вернулись благополучно. У меня левая плоскость была вся в крови, а у Кольки в правой плоскости торчал кусок черепа. Но вообще — риск слишком большой. Я ему говорю: «Коля, что мы с тобой сделали?» Это была уже сверхшалость наша, азарт такой.