Взгляд на убийство - Филлис Джеймс

Затем случилось невероятное. Элен начала ломаться. Джеймс оставил ее в Суррее и жил в моей квартире. Он довольно часто виделся с ней. Сперва рассказывал немного, но я знала, что происходит. Конечно, она была больна, и мы понимали это. Она играла роль терпеливой, не жалующейся жены, и, согласно фильмам и романам, ее мужу теперь следовало бы вернуться к ней. Но Джеймс не возвращался. Он оберегал меня от переживаний в связи со случавшимися скандалами, но я хорошо представляла, как на него действуют эти сцены, слезы, просьбы, угрозы покончить жизнь самоубийством. Сегодня она соглашалась на развод, завтра не хотела и слушать о том, чтобы дать ему свободу. Конечно, она не могла бы этого сделать. Сейчас я это понимаю. Дать ему свободу выше ее сил. Это унижает: говорить о муже, как о собаке, посаженной на цепь на заднем дворе. Пока это происходило, я все более и более отчетливо понимала, что продолжать борьбу дальше не в силах. Главным стало то, что долгие годы являлось только медленным процессом. Есть ли смысл пытаться все это объяснить? Не знаю. Имеет ли это отношение к расследованию? Девять месяцев назад я стала изучать основы религии с надеждой вступить в лоно католической церкви. Когда это стало известно, Элен отозвала свое заявление в суд о разводе и Джеймс вернулся к ней. Думаю, его больше волновало, что с ним произошло и к чему он идет. Но, во всяком случае, можно видеть, что у него нет причины ненавидеть Болам. Не так ли? Врагом стала я.

Далглиш подумал, что она не так уж яростно боролась. Румяное, здоровое лицо с широким и слегка скошенным носом, большим жизнерадостным ртом не очень соответствовало трагедии. Он вспоминал, как выглядел доктор Багли в свете настольной лампы в кабинете мисс Болам. Конечно, глупо и самонадеянно пытаться определить степень страдания по чертам лица или выражению глаз. Однако разум мисс Саксон казался столь же упруг и жизнерадостен, как и ее тело. Это не означало, что она менее чувствительна, потому что выражала большее спокойствие. Но он испытывал глубокое сочувствие к Багли, отвергнутому любовницей в момент величайшего испытания счастья личной жизни, которого никто не мог ни разделить, ни понять. Вероятно, никто не мог бы себе представить в полном объеме значение такой измены. Далглиш не претендовал на то, чтобы понять мисс Саксон. Нетрудно вообразить, что сотрудники клиники попытались бы сделать это. В голову легко приходили летающие на поверхности объяснения. Но он не мог поверить, что Фредерика Саксон ушла в религию от собственной сексуальности или что она бежит от действительности. Он думал о некоторых фразах, сказанных ею о Энид Бодам.

«Кто бы мог подумать, что Болам захочет взглянуть на персонажей Ануя?.. Видимо, ей послали бесплатный билет… Даже Болам распознавала любовь, когда видела ее… Она могла заставить звучать вульгарно практически все…» Далглиш был слишком далек от веры, заменяя понятие религиозности размышлением о сексуальности. Однако в словах Фредерики не звучала подлинная злость. Она говорила то, что думала, и была довольно беспристрастна в отношении мотивов своих поступков. Возможно, в клинике она считалась лучшим знатоком человеческих характеров.

Внезапно, отклоняясь от главной темы, Далглиш спросил:

— Кто, по-вашему, убил ее, мисс Саксон?

— Судя по характеру и подробностям преступления, наличию таинственных телефонных звонков из подвала, предполагаемому движению лифта и достоверным алиби?

— Судя по характеру и подробностям преступления.

— Я бы сказала, что это Питер Нагль, — произнесла дама без колебаний.

Далглиш почувствовал разочарование. Впрочем, думать, что она может что-то действительно знать, было нелепо.

— Почему Нагль? — спросил он.

— Частично потому, что это мне кажется «мужским» преступлением. Очень характерна сама попытка нападения. Я не могу себе представить женщину, убивающую таким образом. Думаю, что, находясь перед лицом не понимающей происходящего жертвы, женщина не могла бы дышать спокойно. Да еще стамеска! Использование се с таким опытом наводит на мысль об идентификации орудия убийства с убийцей. Почему он не воспользовался им иначе? Он мог наносить ей удары вновь и вновь статуэткой.

— Грязно, шумно и не наверняка, — сказал Далглиш.

— Но стамеска — достаточно верное орудие в руках человека, который знает, что способен умело воспользоваться ею, человека, который в буквальном смысле является «мастером на все руки». Я не могла бы себе представить, например, доктора Штайнера, убивающего таким образом. Он даже гвоздя на забьет, не сломав при этом молоток.

Далглиш был спокоен и мог согласиться, что Штайнер невиновен. Его неловкость в обращении с инструментом упомянул не один сотрудник клиники. Скорее всего, он лгал, говоря, будто не знает, где хранилась стамеска, но Далглиш склонялся к мысли, что Штайнер действовал так из страха, а не стремясь скрыть вину. А его стыдливое признание, что он спал в ожидании мистера Бэджа, звучало вполне правдоподобно. Далглиш сказал:

— Сопоставление стамески и Нагля столь бросается в глаза, что и мы склонялись к тому, чтобы подозревать его.

Они допили кофе, и Далглиш подумал, что она хочет уйти, но, оказалось, Фредерика Саксон не торопилась. После секундной паузы она промолвила:

— Мне бы хотелось сказать еще несколько слов, уже в пользу другого человека. Этот человек — Калли. Здесь нет ничего важного, но кое-что вам следует знать, и я обещала себе рассказать вам об этом. Бедный старый Калли утратил последний рассудок, а его и в лучшие дни было не так много.

— Я знаю, что кое в чем он солгал, — сказал Далглиш. — Думаю, он видел, как кто-то прогуливался по холлу…

— О нет! Ничего похожего на это я сказать не могу. Я о другом. Это касается резинового фартука, пропавшего из отделения трудовой терапии. Вы сделали вывод, что убийца мог надеть фартук. Но Калли позаимствовал его на время из отделения в прошлый понедельник, он надевал его, когда красил эмульсионной краской свою кухню. Вы знаете, какие проблемы возникают с красками. Он не спрашивал у мисс Болам разрешения взять фартук, поскольку знал, что ответ будет отрицательным, а к миссис Баумгартен обратиться не мог, так как та болеет. Он собирался положить фартук на место в пятницу, но когда старшая сестра вместе с вашим сержантом проверяли кладовую и спросили его, не видел ли он фартука, испугался и ответил «нет». Он не слишком умен, к тому же боялся, что вы заподозрите его из-за этого в убийстве.

Далглиш спросил, когда Калли рассказал ей об этом.

— Я знала, что фартук у него, потому что видела, как он его брал. Предполагая, что он сильно встревожен, встретилась с ним вчера утром. Когда Калли волнуется, у него начинаются боли в желудке, и я решила, что будет лучше, если кто-нибудь присмотрит за ним.

— А где фартук сейчас? — спросил Далглиш.

Мисс Саксон рассмеялась:

— Лежит в одном из мусорных баков Лондона, если только их уже не опорожнили. Бедный старый Калли не стал класть его в бак у своего дома, опасаясь, что это проверит полиция, и не смог его сжечь, потому что живет в муниципальной квартире с электрическим отоплением и без камина. Поэтому он подождал, пока жена уляжется спать, бодрствовал до одиннадцати часов, а потом разрезал фартук на куски кухонными ножницами. Он положил куски во множество бумажных пакетов, запихал их в портплед и поехал на автобусе номер тридцать шесть до Харроу-роуд, чтобы оказаться подальше от своего дома. Затем вышел из автобуса и опускал по одному пакету в каждый из встреченных по дороге мусорных баков, а металлические пуговицы бросил у решетки водостока. Это было для него страшное дело, и бедняга едва добрался домой живым от усталости и болей в желудке, так как опоздал на последний автобус. Когда я дозвонилась ему на следующее утро, он был не в. лучшей форме, но я убедила его, что это не является делом жизни или смерти, особенно смерти. И сообщила, что введу вас в курс дела.

— Благодарю вас, — сказал Далглиш. — Больше вам не в чем признаваться? Или ваша совесть возражает против передачи несчастного психопата правосудию?

Она рассмеялась, надела пальто, накинула платок поверх своих темных распущенных волос, завязала его.

— Ох, нет! Если бы я знала, кто совершил убийство, я бы вам рассказала. По правде говоря, мне не нравятся убийства и я вполне законопослушна. Но ведь речь идет о правосудии. Это ваш термин. Прошу вас, я бы хотела сама заплатить за свой кофе.

«Она не хочет считать, будто я купил у нее информацию, даже если речь идет о паршивом шиллинге», — подумал Далглиш, и едва удержался от искушения сказать, что кофе входит в официальные издержки, на мгновение представив сарказм тех выражений, которые обрушились бы на него. В целом она ему понравилась, хотя ее уверенность и самодовольство раздражали. Вероятно, то, что он чувствовал, можно назвать завистью.