Крылья в кармане - Дмитрий Урин

Почему вдруг? У меня никогда не было чувства родины, и я никогда не понимал этих глупых стилизованных стихов.

— Чего по полям шатаешься? — Василий поджидал меня у проселка. — Ходит, все одно как пророк или же лунатик.

— Просторы какие, Вася! — сказал я. — Красота!

— Неорганизованная красота, — ответил он. — Смотри, целина какая! Разве бывает в жизни, чтоб красота и чтоб целость? От такой красоты детей не случается. Это неправильная красота.

— Чем же ее поднять? Орудий нет, людей нет, семян тоже.

— Орудия будут, — ответил Василий так уверенно и хладнокровно, как будто знал, что вот уже везут их со станции в Балайбу. Когда же я удивленно поднял на него глаза, он повторил: — Орудия будут. Ежели мы их сделаем.

Тогда вдруг, не к месту, я вынул из кармана письмо дяди моего Зямы Новинкера и, помяв его в руках, как деньги, с которыми расстаешься, показал Василию.

— Почитай.

Он стал спиной к солнцу и принялся за чтение. Он читал медленно, как тяжелодум, и по лицу, до тех пор пока он не закончил, нельзя было узнать, что думает он по поводу прочитанного. Лицо заявляло — «я читаю» — и больше ничего. Я заглядывал в письмо, быстро читал еврейские фразы и переводил.

Стоя возле него, я смотрел на красное небо, на просторы, на рожь, слушал, как шелестела она и как молчали просторы.

Василий закончил чтение.

— Что ж! — сказал он. — Вполне понятно. Пошли этого американца ко всем чертям!

Как просто! Как исключительно по-дружески, по-большевистски просто! А ведь если б мне дали почитать такое письмо, я бы сказал: «Что ж! Как знаешь!..» А потом ехидно бы предположил: «Может быть, ты тоже хочешь в Америку? Что ж!..»

— Боюсь, Вася! — сказал я. — Боюсь, что явится американец сюда. Вот будет скандал!

— Никакого скандала. Попросим его — и все.

И, как старый друг мой Осип Фальк, второй мой друг, товарищ и спутник, поднял руку и сказал: — Господин американец, выкидансэ колбасэ из Балайбы, или же, выражаясь вернее, со «Справедливого пути марксизма». Примите, господин американец, мои уверения в совершенном восхищении, — Василий Семенович Холмогоров.

Я хохотал. Природа свернулась, стихи забылись, и ко всему, что обнимал глаз, захотелось приложить дело.

Каждый вечер общество собиралось в избе, бывшей Платона Ильича Михайлова. Колхозники первое время с большой охотой ходили на всякие собрания, в одиночку им было не по себе: и боязно, и непривычно, — что ни делали, все казалось ненужным. Как-то по-другому, казалось, нужно и жить, и есть, и хлеб молотить, а как — никто не знал. На собраниях, в тесноте все становилось понятней. Вопросы исчезали, чтобы появиться завтра поутру, когда проснешься, войдешь в сарай и голодная лошадь заржет тебе навстречу.

С птичьего полета все прекрасней! С поезда, с аэроплана, с горы — откуда угодно — видно, как изменилась панорама полей. Не заплатанное арестантское платье из разных лоскутков, а огромная скатерть, та самая сказочная, которой накрыт стол для всех бедняков мира. Пир на весь мир! По усам текло, а в рот не попало!

Я много читал и должен был рассказать все, что знаю о сельскохозяйственных орудиях, прежде всего о тракторе, о комбайне.

Крестьяне слушали меня внимательно, и я находил простые цельные слова.

Теперь я их растерял. Страшно читать детскую книжку взрослым, а массовую брошюру — ученым. Поэтому теперь голая и сочная правда гуляет у меня в литературном платье. Меня тормошит интеллигентный призрак признания, надоедливый, как Залман Новинкер.

С детства, с первой географической книжки, мы храним воспоминание о бедном китайце, у которого мало земли в своей стране. И вот китаец обрабатывает крошечное поле, обрабатывает пальцем — выковыряет дырочку, опустит туда рисовое зерно, засыпет, и снова выковыряет дырочку, опустит зерно, и опять. Ползает несчастный китаец по лицу своей земли и долбит и ковыряет ее пальцем.

Это, очевидно, неправда. Надо полагать, что китайцы лучше относятся и к своей земле, и к своим указательным перстам. Хотя общественная мотыга, то есть попросту плохо приспособленная палка, в смысле своей технической мощности мало чем отличается от вышеуказанного желтого пальца.

Нам жалко китайца, потому что он беден и потому что он так нерационально тратит свои силы, прекраснейшие человеческие силы, о которых мы такого хорошего мнения. И нам немного стыдно, что вот сильный, здоровый, жадный к жизни человек рабски относится к своим богам и начальникам, ползает перед ними и перед природой.

Пальцем Россию не исковыряешь. Может быть, поэтому в стране, которая была до сих пор аграрной, освоено только восемь процентов всей площади, возможной к освоению культурными методами. Эта меньше, чем двенадцатая часть той земли, которую можно освоить. Пальцем Россию не исковыряешь! Но немного лучше пальца деревянная соха, однолемешный плуг и тяга в одну чахлую лошадиную силу.

Освоена меньше, чем двенадцатая часть земли из возможной к освоению! Для того, чтобы понять весь вопиющий смысл этой цифры, вообразите какой-нибудь знакомый вам небольшой сад. Вы воспитаны в условиях личного хозяйства, и вам будет так легче понять. Вообразите свой сад. Внушительный забор с колючей проволокой ограждает его. Яблони растут у калитки. Вы помните белые цветы яблони? А как пахнут они! Помните? И вот вообразите, что три яблони у калитки растут, действительно растут, а всего остального нет. За яблонями, во весь сад, вплоть до забора, разросся чертополох и крапива, или затвердевшая земля лысеет окаменевшей своей поверхностью, или поваленное дерево гниет и пахнет осенью посреди лета, и невыкорчеванный пенек торчит — черный, обломанный, как забытая могила. Помните, что это? Это цифра. Это меньше чем двенадцатая часть вашего сада освоена и цветет.

Обработать почву — значит подготовить ее к пахоте, запахать и обработать для посева. Для всего этого нужна тяговая сила — лошади, волы, верблюды. Трактор прежде всего заменяет живую тяговую силу. Силы трактора во много раз дешевле того, что забирала у хозяйства живая тяга.

Как же используют огромную силу трактора при обработке земли? Ясно, что если, примерно, однолемешный плуг будет тянуть не одна лошадь, а десять лошадей, то хозяйство потеряет на лошадях значительно больше, чем выгадает от улучшения тяги. Стало быть, существует вопрос о наиболее полном использовании тяговой силы. Для этого делают по возможности широким захват рабочих механизмов, прицепляемых к трактору.

Я издеваюсь над тобой, читатель! Краткие сведения о тракторе и комбайне можно прочесть и в популярной брошюрке, стоимостью в пять копеек. Но меня не смущает цена брошюрки. В пятикопеечной книжке я прочел впервые и о том, как устроен мир, и о том, что нужно для общего счастья. Несмотря на дешевую цену и популярность издания, мне пришлось видеть, как ту же мысль под Киевом доказывали шестьдесят два трехдюймовых орудия — решительно, бодро и без комментариев.

Мне страшно, что все заставки, виньетки и шмуцтитулы в книгах и журналах компонуются из живописных тракторов и тракторят, что тракторы мелькают, как стихотворные строки в индустриальных кинокартинах, что трактор, как слово, как звук пустой, употребляется все время, всюду и всюду и много становится штампом, надоевшим пустяком или скучнейшим наименованием среди бесчисленных цифр, а надо социально и технологически знать, что такое трактор.

Мне же к вопросу о тракторе хочется добавить небольшое разъяснение.

Вы помните?

Вол, с плугом на плечах, тащился на трудах,А муха у него сидела на рогах.

Впоследствии эта дореформенная муха заявляла: «Мы пахали».

Помните?

В связи с коллективизацией подобные мухи, конечно, будут исчезать. Пока же мухи существуют. Но теперь пашут они не на рогах у вола, а где-нибудь на дифференциале трактора типа «интернационал 10–20».

На одно из этих заседаний пришел отец Василия.

Он был пьян, и помолодевшие глаза плескались среди морщин его собранного, уменьшенного старостью лица, как озера среди пустыни. Я рассказывал о тракторе, когда он вошел и остановился у стола, заслонив всех слушателей:

— Мути, бапамути воду, собака! — сказал он и сел на пол. — Васька тоже собака. Я помню.

Со дня организации колхоза каждый день он обещался избить меня и Василия. Пьяный, он был близок к этому. Но надо было сохранять спокойствие.

Я продолжал.

Достоуважаемые магистры, академики, бакалавры, доктора, профессора, доценты, а также прекрасные дамы, здесь находящиеся, — начал свою речь седобородый муж ученый, открывая всемирный конгресс в стенах всеевропейской академии. — Победоносное шествие исследующей, предвидящей и созидающей человеческой мысли продолжается. Еще один отрезок времени, еще один участок величавого пути науки пройден, и ученые люди, увенчанные лаврами и терниями, собрались в настоящее время здесь, чтоб рассказать миру о своих достижениях, ибо они принадлежат всему человечеству.