Непобедимый разум. Наука о том, как противостоять трудностям и невзгодам - Алекс Ликерман

– Забавно, но у меня все с точностью до наоборот, – сказала Энн. – Мне всегда было сложнее ценить людей, о которых я не забочусь.

Я улыбнулся, а Энн сказала:

– Знаете, что мне больше всего нравится в благодарности? Она помогает мне понять, как много внимания я уделяла банальностям.

Болезнь Энн прогрессировала (ей даже пришлось уйти с работы), и она обдумывала этот вопрос все чаще.

– Когда у вас забирают так много, – сказала она мне, сидя в инвалидном кресле (в какой-то момент оно стало для нее необходимым), – вы быстро понимаете, что для вас действительно важно.

Даже когда Энн ослабела настолько, что не могла покинуть дом без посторонней помощи, она все равно продолжала находить то, за что была благодарна. Ее дети были здоровы и хорошо учились, а муж самоотверженно ухаживал за ней. Периодически навещавшие ее бывшие коллеги, для которых она была наставником, постоянно выражали свою благодарность ей за советы и внимание, которые помогли им вырасти как в профессиональном, так и в личном плане.

– Чем-то это похоже на то, как ученики приходят проведать своего старого учителя, – сказала мне Энн во время одной из наших встреч. – Я так счастлива, что мне представился шанс изменить их жизнь к лучшему! Мне грустно думать о своей болезни, но я благодарна за то, что смогла сделать несколько хороших дел.

Глава 9

Поощрение других

Благодарность делает нас сильными, улучшая настроение, но еще сильнее нас может сделать любовь, существенно влияющая на удовлетворенность жизнью{244}. Самое удивительное здесь то, что она не зависит от ответной реакции. Любовь даже к совершенно незнакомому человеку может улучшить наше настроение почти так же, как и любовь к близкому{245}.

Похоже, любовь повышает настроение не из-за романтического налета или даже симпатии, а оттого, что она заставляет нас лучше относиться к окружающим. Она формирует не сочувствие (согласно словарю Oxford Dictionaries Online – «понимание и разделение чувств другого человека») и не сожаление («переживание из-за несчастья другого»), а сострадание: отношение к их счастью с такой же заботой, как и к нашему.

В нитирэн-буддизме есть термин «джихи», обозначающий глубокое милосердие или сострадание. Будда, как принято считать, испытывал его ко всем живым существам. Не связанное с человеческим эго или какими-либо условиями джихи не требует ни награды за добрые дела, ни похвалы. Радость от него – главная награда за общение с человеком, о котором вы заботитесь. Романтическая любовь способна дать первую искру для зарождения джихи, но это не одно и то же. Если мы испытываем джихи к человеку, в которого к тому же влюблены, и в какой-то момент наша любовь к нему проходит, джихи (в отличие от романтических чувств) не исчезает. Даже если наши дети почему-то отказываются с нами общаться, разве мы перестаем заботиться об их счастье – любить их? Нет, наша любовь к детям наиболее близка к джихи, возникающему в непросветленном уме. В каком-то смысле оно означает то же сострадание к дальним, что и к ближним.

Измерение сострадания

В целом сострадание заставляет нас сосредоточиваться только на хороших чертах других. Не обязательно верить, что все хорошие. Речь о том, что способность быть хорошим не может быть разрушена даже тысячей плохих поступков и ее всегда можно найти под маской эгоизма и алчности. Даже когда люди, к которым мы испытываем сострадание, ужасно переживают, начинают нападать на нас и относиться к нам хуже, чем те, кому все равно, подлинное сострадание в том, чтобы не отворачиваться от них и не расстраиваться из-за их упрямства или других неприятных черт.

Сострадание может сделать нас сильнее, но иногда оно опасно – если мы не умерим его мудростью. Иначе мы можем ошибочно заключить, что его суть – всегда давать людям то, чего они хотят. И хотя (как уже упоминалось в главе 5) тем самым мы делаем этих людей счастливыми, счастье оказывается временным. Более того, оно мешает им реализовать важные возможности личностного роста и получить больше счастья в долгосрочной перспективе. А еще люди часто хотят получить то, что не принесет им блага. Поэтому, если наша цель в том, чтобы делать других счастливыми, мы должны всегда задумываться, перед тем как действовать.

Часто у нас возникает искушение измерить глубину своего сострадания тем, от чего мы готовы отказаться ради других. Но оно не всегда связано с жертвами. Счастье одного человека не важнее счастья другого. По-настоящему сострадательный и мудрый человек заботится о собственном счастье точно так же, как о счастье других. Не больше и не меньше. Это не значит, что жертвы всегда неоправданны. Скорее речь о том, что мы должны задумываться, на какие из них стоит идти. Иногда мы заботимся о счастье другого, но нам опасно находиться рядом с ним. Например, алкоголики, поставившие крест на своей жизни, разрушают не только ее, но и жизнь своих супругов и детей. В таких случаях лучшее сострадание – уйти, вырваться из привычной среды, сохранив в глубине души желание проявлять заботу о страдающем человеке.

Сострадательное поведение не требует пассивной роли и выражения в любых ситуациях только нежности и доброты. Оно может быть нежным, но иногда требуются резкость, сила и даже гнев. Нельзя оценивать качество действий только по первому впечатлению. Да, мы стремимся сделать человека счастливее, но иногда нам приходится делать то, что совсем не похоже на сострадание. Например, родитель наказывает ребенка, чтобы научить его не бить других детей.

Наконец, сострадание не требует, чтобы нам нравились люди, к которым мы его испытываем. Быть сострадательным – значит доброжелательно относиться к людям, несмотря на их недостатки, а не действовать так, будто этих недостатков нет. Это не значит, что мы не можем предпочитать одного человека другому. Нам не нужно притворяться, что какие-то люди нас не раздражают, или полностью открываться и сближаться с ними (даже если мы желаем им счастья).

Наши представления о других

Понятно, что наша способность испытывать сострадание к другим требует не только осмысления самого слова. Как-то раз, когда я гулял со своим полуторагодовалым сыном, ко мне подошла бездомная женщина и попросила денег. Я уже несколько раз встречал ее, в частности в аллее за нашим домом, где она покупала наркотики. Я притворился, что не услышал ее, и пошел дальше. Как будто порыв ветра прилепил к моей ноге газету, а я стряхнул ее, даже не задумываясь.

Почти сразу я пожалел об этом. Разумеется, я не собирался давать ей денег. Это было бы неумно и не сострадательно (ведь она наверняка потратила бы их на наркотики). Однако я не просто проигнорировал ее просьбу – я проигнорировал ее как человека. Я не отказался от общения с ней, а просто не обратил на нее внимания. Я не смог даже посмотреть на нее, четко и однозначно дав понять, что она даже не заслуживает ответа. Было бы куда лучше, если бы я хотя бы сказал ей «нет». Я съежился, подумав, что кто-то когда-нибудь может отнестись с таким же безразличием и черствостью к моему сыну.

Внезапно я вспомнил, как однажды в школе, пока я переодевался перед уроком физкультуры, некоторые мои одноклассники начали издеваться над мальчиком по имени Пино, у которого во время летних каникул выросла грудь (такое состояние называется гинекомастией, оно иногда возникает у мальчиков в подростковом возрасте и исчезает само по себе). Я не смог ему помочь: просто испугался, что они переключатся на меня. Однако мне было очень жаль этого мальчика, и я никак не мог понять, как люди могут так легко становиться жестокими.

Теперь, торопливо уходя от бездомной женщины, я понял, что мои соученики издевались над Пино по той же причине, по которой я отказался ей отвечать. Все мы в какой-то мере воспринимаем других как функции или ярлыки, а не живых существ. Эта неприятная склонность, которую французский философ Габриэль Марсель[18] назвал «духом абстракции»{246}, объясняет, помимо прочего, как в Америке перед Гражданской войной жители Юга смогли ужать человеческие черты всей афроамериканской расы до единственного слова – раб, – позволив тем самым одним людям относиться к другим как к собственности. Это также объясняет, как Гитлеру удалось убедить жителей Германии воспринимать часть населения своей страны как нечто настолько жалкое, что немцы не чувствовали угрызений совести от убийства шести миллионов евреев. Это же объясняет, как примерно в то же время Америке удалось превратить всех японцев в «джапов», лишив их статуса человеческих существ со своими надеждами, любовью, семьями и страхами и превратив во врага, на которого было можно сбросить две атомные бомбы. В наши дни дух абстракции объясняет, почему мы огрызаемся на специалистов по телефонному маркетингу, которые звонят нам во время ужина; продавцов, упрямо настаивающих на своей политике «нет чека – нет возврата»; или водителей, которые не дают нам перестроиться в плотном потоке (это часто случается и со мной).