Сергей Довлатов. Остановка на местности. Опыт концептуальной биографии - Максим Александрович Гуреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С этими мыслями, нечаянно опрокинув стул, вышел на привокзальную площадь.
Автобус уже был готов к старту.
Следующей остановкой, как и было объявлено, стал Псков.
Здесь Довлатов «завис» на четверо суток.
Сначала приключился злосчастный ресторан «Гера», названный так в честь города побратима в ГДР, на гербе которого был изображен размахивающий мохнатыми лапами рыкающий лев.
Затем образовался тенистый псковский бульвар.
Потом полуразрушенная Одигитриевская церковь и какие-то качели во дворе дома, в котором в 1900 году останавливался Ленин.
Снова в поле зрения попала «Гера», чей лев на сей раз размахивал своими лохматыми лапами весьма и весьма угрожающе.
Далее со всеми – привокзальная рюмочная, кафе-стекляшка у автостанции и, наконец, берег реки Великой у Покровской башни.
Место привольное и эпическое.
Как, лежа тут на песке, не замыслить исторический роман или поэму, чтобы с ними войти в русскую (советскую) литературу, переиздаваться, разумеется, стать корифеем и, как следствие, наставлять молодых писателей, рассказывать им о том, как начинал сам, как носил рукописи по издательствам и везде получал отказы, но не терял надежды, о безденежье, само собой, поведать начинающим, чтобы не думали, что путь на литературный Олимп прост и усеян розами?..
Вот так и лежал на спине и смотрел в небо.
А мысль о романе меж тем уносилась все дальше и дальше…
«Туча пронеслась. Я пил еще сутки в Ленинграде, затем сутки в Луге и четверо – во Пскове. Наконец добрался к Святым местам. Работаю, сочиняю. Даже курить бросил… Я много думаю о боксе, о том, как писать о любви, о водке, о Родине, о природе, о меланхолии… Мои дела очень плохи. Все кругом измучены мной, а единственное, что я мог и хотел бы противопоставить всей своей грязной жизни, – книжку, прозу, не талант и не мастерство, это все сомнительно, но отношение к литературе, это не удается. И не выйдет никогда… Все мои ничтожные, компромиссные планы и надежды рушатся, даже то, на что я и шел-то неохотно, колебался».
– из письма Сергея Довлатова искусствоведу Эре Коробовой.
Сумеречное состояние, находясь в котором трудно принять окончательное решение, совершать упорядоченные поступки, помнить о сделанном и сказанном.
Заповедник, пожалуй, стал для Довлатова очередной попыткой выхода из него.
Итак, по прибытии на место Сергей был зачислен на работу в Пушкиногорское экскурсионное бюро. На какое-то время он остановился в гостинице, а потом снял дом в деревне Березино на полпути из Михайловского в Пушкинские Горы.
Планы выехать на лето в Пушгоры строились в Ленинграде достаточно давно. О них, в частности, Сергей сообщал Тамаре в одном из своих писем, но тогда поездка не состоялась по той причине, что Довлатов устроился работать в «Костер».
Инициатором же этих коллективных творческих поездок в Михайловское стал историк, писатель, публицист Яков Гордин.
Читаем в его воспоминаниях: «Я невольно оказался инициатором экспансии целой группы молодых интеллектуалов в те края. Я вырос в Пушкинских Горах, там работал мой отец. Одно лето я сам проработал экскурсоводом в заповеднике. Я знал, что умные начитанные люди на турбазе требуются и могут там хорошо заработать. За месяц работы в Пушкинских Горах можно было получить более двухсот рублей – это было очень прилично. Столько зарабатывал кандидат наук у себя в НИИ, а в заповеднике не требовалось ни степени, ни высшего образования. Это вариант сугубо временный и условный, чем-то похожий на наши геологические экспедиции. Конечно, от советской власти уйти было нельзя, но на какое-то время устраниться от нее удавалось. Вместо рутинной городской жизни – красота, природа, поселяне. Для интеллигентного молодого человека было достаточно прочитать две-три книги, чтобы стать экскурсоводом.
Несколько лет наши друзья ездили туда на лето, на заработки. Думаю, это был хороший период в жизни Сережи, несмотря на все сложности. К тому же это дало ему возможность написать книгу «Заповедник».
Трудно поверить в то, что романтическая экзотика XIX столетия могла быть близка Довлатову – благородные декабристы и гонимые за правду господа офицеры, сцены у пруда в старом усадебном парке и влюбленные в героев французских романов милые барышни (тут вспоминаются романы Булата Окуджавы). Сергею, скорее, были ближе персонажи, выведенные Гоголем и Салтыковым-Щедриным, ведь с ними он встречался ежедневно в Михайловском и экскурсионном бюро, на городище Воронич и в ресторане «Витязь».
Комплексные обеды входят в стоимость экскурсии.
Желающие скрасить однообразие отечественного общепита выстраиваются в очередь к стойке бара.
Сережа сидит у окна, перед ним – бутылка портвейна и две шоколадные конфеты.
Ассортимент стабилен, а стабильность – признак профессионализма.
Не может не заметить мысленно, что «портвейн распространяется доброй вестью, окрашивая мир тонами нежности и снисхождения».
К столику подходит молодой человек в отечественных джинсах и с фотоаппаратом наперевес.
Детали, говорящие о многом.
Отечественные джинсы – дерзок, вольнолюбив, но еще не достиг того уровня, чтобы у фарцовщиков приобрести Wrangler или LEVI’S, однако стремится к нему.
Фотоаппарат «Зенит» – круг занятий очерчен предельно ясно, пользуется популярностью у противоположного пола, потому что, даже не умея фотографировать, но имея при себе фотоаппарат, можно познакомиться с любой девушкой.
– Марков Валерий, местный фотолетописец, – представляется не без доли некоей трансцендентальности, видно, что летописец уже готов к вдумчивому общению.
– Довлатов Сергей, известный русский писатель, – звучит в ответ. – Присаживайтесь, Валерий.
– О чем пишете, если не секрет?
– О жизни, собираю наблюдения, портреты, делаю зарисовки типажей.
– Ударников и передовиков производства?
– Они мне не интересны, скорее тех, кого официальная критика называет отбросами общества, неудачников, непризнанных гениев, пьющих, разумеется.
– В таком случае, Сергей, я могу быть вам полезен, поскольку отвечаю всем выше означенным параметрам.
– На ловца, Валерий, и зверь бежит…
– А какими судьбами в наших краях?
– В поисках лучшей доли, по-другому и не скажешь.
– Не могу не согласиться, экскурсоводы тут получают неплохо. Действительно настолько любите Пушкина?
– А разве его можно не любить? И вообще, после того как в 37 году вся страна отмечала столетие смерти поэта как всенародный праздник, нахожу сей вопрос бестактным.
Валерий тушуется и направляется к стойке бара, чтобы взять что-нибудь к столу, пополнить запасы, так сказать. Без очереди, разумеется.
Мимо столика, за которым сидит Сергей, проходят экскурсанты.
Сытые и довольные, они желают ему приятного аппетита…
Из воспоминаний сотрудников музея-заповедника о Довлатове-экскурсоводе:
«Среди туристов Довлатов
