Круг иных (The Society of Others) - Уильям Николсон

Глава 16

В город въезжаем под вечер: скоро начнет смеркаться. Кружим по улицам, и меня посещает знакомое чувство, словно в этом месте я уже когда-то был. Впрочем, оно проходит, едва мы попадаем в центр. Здесь все по-другому и очень красиво: старая площадь, церковь. У ее ступеней виолончелист решает припарковаться. Повсюду множество людей, все ярко освещено: кафе, магазины, окна жилых домов. Снуют прохожие с замысловатыми футлярами, повторяющими очертания музыкальных инструментов. На стенах зданий расклеены афиши предстоящих концертов: Гайдн, Монтеверди, Рихард Штраус. Из переполненных кафе на улицу льются аккордеонные мотивы и гомон голосов. Не обошлось и без полицейских: их тут полным-полно, надзирают за порядком. Их взгляды скользят по мне, не задерживаясь.

Виолончелист, светясь от радости, похлопывает себя по круглому животику.

– Начинается фестиваль!

К своему немалому удивлению, замечаю за столиком кафе Экхарда с Илоной.

– Смотрите! Я их знаю!

– Отлично! Присоединяйтесь к ним и отдохните с дороги. Увидимся позже.

Почему-то мне стало страшно.

– А вы куда?

– Тут недалеко. Надо кое-кого навестить. – Он ободряюще улыбается и похлопывает меня по руке. – Не волнуйтесь, мы еще встретимся. Обещаю.

– Но где и когда?

– Вечером в замке, на концерте.

Бросить меня на произвол судьбы вот так запросто! Ведь он – мой единственный провожатый в этой чужой стране. Я понятия не имею, во сколько начнется этот их фестиваль и где находится замок.

– Но как мне добраться до замка?

– Сегодня туда пойдут все, и ваши друзья в том числе. Присоединяйтесь к ним и не волнуйтесь, все образуется.

Его слова отзываются насмешкой над моими ночными иллюзиями. Что ж, старик намерен уходить, мы обнимаемся на прощание, и мой полуночный собеседник неуклюже семенит куда-то в переулок. Провожаю его взглядом, а когда тот окончательно скрывается с глаз, направляюсь в кафе. По дороге показалось, будто полицейский зацепил меня взглядом. Чтобы избавиться от этой паранойи, проговариваю про себя: у этого парня проблемы по семейной части, он кувыркается в постели с сестрицей собственной женушки. Может, телепатия и вправду существует: бедняга мигом отвернулся, залившись краской.

Для Экхарда эта встреча тоже стала неожиданностью. Он вскакивает с места и радостно кричит:

– Ты цел! Слава богу!

– Какими судьбами? – спрашиваю его. – У вас же по идее медовый месяц.

– Да ну, – отмахивается Экхард. – Фестиваль – такое событие, никак нельзя пропустить! Ты-то как? Невредим?

Я вкратце пересказываю случившееся, опуская неловкие подробности про список Маркера и про то, что я согласился выступить на тайном собрании. Вроде бы власти попросили меня как жителя страны с похожим опытом произнести пару слов в поддержку борьбы с терроризмом.

С неподдельным облегчением Экхард вздыхает и говорит:

– Когда тебя забрали… – Тут он закатывает глаза, Кто-то из его компании раздобыл для меня стул и

тащит его через головы отдыхающих. Мне протягивают ломоть хлеба, вручают бокал вина.

– Понятно. Значит, они знают, что ты здесь.

– Нет, я оторвался.

– Не так-то это просто.

– Хоть и непросто, да получилось. Меня сюда священник подкинул на машине.

Я оборачиваюсь к окну: на площади полно народа, а вот знакомой машины у церкви не видно.

– Он поможет мне выехать из страны, обещал. Мы договорились встретиться сегодня вечером на концерте.

– В замке?

– Да.

Учитель переводит мои слова для компании, и друзья обмениваются оживленными репликами.

– А как звали того священника? – вдруг интересутся Экхард.

– Имени не спросил. Мы встретились в соборе. Он виолончелист, играет в струнном квартете.

– У тебя есть билет на концерт?

– Нет.

– Тогда не пропустят. Билеты уже несколько недель как распроданы.

Вся моя радость испаряется. Я не в силах скрыть разочарования: священник меня даже не предупредил. Экхард совещается с друзьями.

– Не переживай. Пойдем вместе, проведем тебя как-нибудь.

Чувствую себя обманутым: подвел меня виолончелист. Зачем было договариваться о встрече, если кассы пусты? Думаю, а стоит ли вообще его ждать – может, прямо здесь и сейчас попросить помощи у учителя?

– Да мне не так уж и надо на концерт, – говорю я. Тут далеко до границы?

– Рукой подать. Час ходьбы.

– Слушай, а может, ты расскажешь мне, как туда пройти? Я бы сейчас и отправился.

Экхард качает головой.

– В темноте легко сбиться с пути: заблудишься без провожатого.

– А кто-нибудь из вас может со мной пойти?

– Конечно, но только скоро концерт начинается, а вот после – пожалуйста.

Помешались они, что ли, на этом концерте? Моя жизнь поставлена на карту, а у них на уме какие-то музыкальные посиделки. До цели – рукой подать, а я вместо этого целый час, а то и несколько буду ерзать на жестком стуле, слушая хоралы на латыни. Эх, бедный я, несчастный… Беру бокал и, погруженный в горестные раздумья, с нарочитой медлительностью выпиваю его до дна. Впрочем, моего огорчения никто не замечает.

Меж тем народу на улице прибыло. Целеустремленные лица, торопливый шаг. Столики освобождаются, посетители снимают с настенных крючков пальто и кутаются перед выходом на стужу.

Мои друзья тоже засобирались.

– Пора трогаться, – говорит Экхард.

В суматохе, пока люди разбирают одежду, подхожу к учителю, желая поделиться своими страхами.

– А вдруг не получится? Если меня не пропустят, тогда что?

Тот хмурится, протирает запотевшие очки.

– Один из нас передаст тебе свой билет, мы уже договорились.

Я тронут. Немного стыдно, что я сомневался в этих людях. В конце концов, они ничего не выигрывают, помогая мне, скорее наоборот.

Мы тоже выходим на площадь и присоединяемся к потоку людей, пешком бредущих в сторону замка. В здешних краях живет какая-то знаменитость, солистка-сопрано, и всем не терпится послушать ее пение.

– Замок очень старый, – рассказывает Экхард. – Уже шестьсот лет стоит. Если бы не он, тут и города бы не было: когда с востока пришли завоеватели, горожане укрывались в этих стенах. Считай, что это и есть город. – Тут до него доходит, что я еще не знаю самого интересного. – Когда-то здесь жило семейство Вицино.

– Это дом Леона Вицино?

– Уже нет. В наши времена невозможно сохранить в личной собственности такое здание. Сейчас поместье принадлежит государству. Но он здесь родился, и для нас это очень приятное стечение обстоятельств.

Вдоль дороги тянется скованная льдом река. Развеселые компании сбегают с высокого берега и пускаются в путь по запорошенному снегом льду. Спешат, оскальзываются – над рекой поднимается хохот, словно наступили праздники. Какая-то дама в пышном красном пальто раскружилась на льду, выпростав в стороны руки, юбки взметнулись вверх, а вокруг – дрожащий свет факелов кидает пунцовые тени на заснеженные берега, и его отсветы танцуют в ветвях голых крон.

Заходим за поворот, где параллельно дороге бежит изгиб реки, и взглядам предстает величественный замок. Он даже больше, чем я себе представлял. У меня опять возникло чувство, словно это место мне знакомо. Впрочем, я наверняка знаю, что никогда здесь не был: такие красоты не забываются. Замок будто собран из множества округлых башен, увенчанных коническими заостренными крышами и снабженных бойницами укреплений. Между собой башни соединены массивными отвесными стенами, пронзенными высокими щелями окон, сквозь которые пробивается яркий свет. Меж заостренных крыш к небу тянется длинная поросль дымоходов, изрыгающих в ночное небо столбы густого дыма.

Все это сооружение громоздится на острове посреди широкой замерзшей реки. Надо льдом раскинулся мост, ведущий к входу в замок, – узкая дощатая дорожка с деревянными перилами по бокам, опирающаяся на высокие шесты. На мост набилось битком народу, шествие движется медленно, плавно перетекая с темной заснеженной дороги в царство света, льющегося из-под высокой арки парадного крыльца. Те, кто вначале спустился на лед, теперь поднимаются по высоким берегам, вливаясь в поток шествующих. Вокруг меня – радостные, ликующие лица, и лишь я один – чужой на этом празднике, единственный, кому безразличен Моцарт. Композитор тут ни при чем, просто на уме совсем другие мысли – к примеру, что делать, если Экхарду не удастся протащить меня через контроль.

У входа на мост настоящая давка. Пока мы ждем своей очереди, медленно проталкиваясь вперед, я смотрю на тех, кто уже вышел с моста и приблизился к парадному входу. На контроле стоят люди, и каждый предъявляет им свой билет. Неожиданно в толпе мелькнул знакомый силуэт: кожаная куртка, дикая, откровенная красота. Петра. Она в окружении новых лиц – не вижу никого из ее прежней компании – что-то горячо доказывает пожилому человеку с густой копной седеющих волос. Все они при билетах. Заходят в здание.