Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По - Гарольд Шехтер

– Но похоже ли на правду, что такая личность – как я понимаю, уважаемый член медицинского сообщества – пойдет на подобное преступление? – спросил я.

– Нет, я вовсе не полагаю, что он сделал это лично, – сказал доктор Фаррагут. – Конечно, нанял кого-нибудь для такой грязной работенки. Возможно, это и был тот рыжебородый бродяга, какой-нибудь мошенник, которому заплатили за кражу моих средств. Как я слышал, добрейший Мак-Кензи не впервые оказывается втянут в разного рода сомнительные дела. Он замарал себе руки еще до того – в буквальном смысле.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил я.

– Мак-Кензи руководит колледжем патологоанатомии в Бостоне, – сказал доктор Фаррагут. – На Льюис-стрит. Как я понимаю, это весьма доходное маленькое предприятие. Вы хорошо знакомы с деятельностью патолого-анатомических колледжей, По?

Признаюсь, я довольно подробно изучил этот предмет, – ответил я, – недавно прочитав увлекательный, хотя и несколько свободно переведенный классический труд Джакомо Беренгариуса «Anatomia Humani Corporis»12, в котором заявлено, что на протяжении веков научное изучение человеческого тела в огромной степени затруднялось крайним отвращением, с каким широкая публика относится к медицинскому вскрытию. В большинстве мест для этой цели предназначались только тела недавно казненных убийц. Столкнувшись с нехваткой предоставляемых законом трупов, профессора-патологоанатомы вместе со своими студентами зачастую прибегали к омерзительному ограблению могил, чтобы добыть материал для исследований. В ответ на широкое распространение этой ужасной практики – а в особенности на отвратительные преступления бесчестных «воскресителей», Берка и Хэра, которые от ограбления могил перешли к убийствам, дабы обеспечить своих клиентов-медиков постоянным притоком свежих трупов, – как в Америке, так и за границей было принято более либеральное законодательство. Эти новые законы разрешали вскрытие не только висельников, но и умерших обитателей различных общественных учреждений – больниц, лазаретов, работных домов, приютов для сирот и бедных, – предполагая, что родственники не станут притязать на такие трупы. Однако общая мода на анатомическое вскрытие такова, что – даже учитывая эти дополнительные источники – исследователям постоянно не хватает человеческих тел.

– Именно, – сказал доктор Фаррагут. – Трупы до сих пор чертовски трудно достать. Хотя изучать анатомию без них невозможно. Нет трупов – нет студентов, нет студентов – нет доходов. Поэтому человек вроде Мак-Кензи пойдет на все, лишь бы добывать материат для своего бизнеса.

– Вы намекаете, – спросил я, – что он торгует телами, выкопанными из могил?

– Поговаривают, что так, – ответил доктор Фаррагут.

– Но если о том, что он замешан в это отвратительное дело, судачат на каждом углу, то почему он до сих пор не арестован?

Глядя на меня и словно желая сказать: «Нет, правда, По, я удивлен, что должен объяснять это человеку столь замечательного ума», – доктор Фаррагут, протянув руку ладонью вверх, потер над нею пальцами другой – жест, в значении которого невозможно было усомниться.

– Ах вот оно что, – сказал я, – значит, власти подкуплены и смотрят сквозь пальцы на его злодеяния.

– Вот почему нет никакого смысла извещать бостонскую полицию о моей украденной шкатулке, – сказал доктор Фаррагут. – Даже если они побеспокоятся допросить Мак-Кензи, их расследование будет сплошным надувательством.

Пока я раздумывал над сведениями, которые сообщил мне доктор Фаррагут, последний встал и, морщась от боли, осторожно потрогал пластырь на затылке.

– Вам нехорошо, доктор Фаррагут? – спросил я.

Иногда немного побаливает, – ответил тот. – Полагаю, следовало бы наложить швы, но я единственный доктор в округе. Разве что речь могла бы идти, так сказать, о самозашивании. Но, По, – продолжал он, выдержав короткую паузу, явно чтобы предоставить мне возможность во всей полноте оценить его великолепную остроту, – вы-то сами в порядке? Отчего вы внезапно побелели, как простыня. Что с вами?

– Мне показалось, я что-то слышал, – ответил я, внимательно прислушиваясь.

Во время беседы с доктором Фаррагутом я фиксировал, пусть и смутно, чрезвычайно мелодичные звуки, доносившиеся из гостиной. Сестричка с Лиззи исполнили подряд несколько народных песен к вящему удовольствию миссис Элкотт, чьи горячие аплодисменты слышались по окончании каждой пьески.

Однако музыка внезапно смолкла, и вместо нее, как мне показалось, я расслышал столь тревожный звук, что дрожь неизъяснимого страха пробежала по всему телу.

– Что с вами, По? – повторил доктор Фаррагут.

Прежде чем я успел ответить, пугающий звук снова донесся до моего слуха. На сей раз в его источнике сомневаться не приходилось. По ошеломленному выражению лица доктора Фаррагута я понял, что он тоже услышал это.

В следующее мгновение мы ринулись в гостиную. Представшее моим глазам зрелище заставило кровь застыть у меня в жилах.

Сидевшая за фортепьяно Сестричка зашлась в кашле, стиснув в руке белый носовой платок, в то время как миссис Элкотт, Лиззи и Луи (явно только что спустившаяся из своего орлиного гнезда) беспомощно стояли рядом.

Подскочив к жене, охваченной припадком таким сильным, что он заставил ее согнуться почти вдвое, я, чтобы успокоить ее, положил руку ей на плечо.

– О Эдди, – с трудом выдохнула она, опуская платок и глядя на меня умоляющим взором.

Я попытался было ответить, но язык словно прилип к гортани. Ледяное дуновение немоты сковало меня.

Ибо, взглянув вниз, на Сестричку, я к неописуемому своему ужасу увидел, что губы и грудь ее в чем-то красном, а платок блестит от крови!

Выказав непререкаемое хладнокровие, которого я прежде за ним не замечал, пожилой врач сделал все возможное, чтобы пресечь кризис, приказав миссис Элкотт принести ему ряд предметов, а именно: кувшин воды, нагретой почти до кипения, одну из деревянных ложек, которые он видел на кухонном столе, сито, стакан для воды, несколько кусков ваты и два самых теплых одеяла в доме.

Пока добрая женщина с дочерьми бросилась исполнять его приказания, доктор Фаррагут попросил меня немедленно принести его портфель. Затем он помог Сестричке встать на ноги и, одной рукой обняв ее за талию, повел из гостиной наверх, в спальню; я следовал за ними, сжимая в одной руке черный кожаный портфель доктора.

Очень скоро жена, чей кашель, к счастью, почти унялся, удобно расположилась под одеялами, откинув голову на подушки, пока доктор Фаррагут, скинув плащ и закатав рукава, стоял у туалетного столика возле окна, смешивая целебное питье из горячей воды и порошков, которые достал из портфеля. Я оставался у кровати и шепотом – куда с большей уверенностью, чем чувствовал, – говорил Сестричке, что все будет хорошо.

Когда доктор Фаррагут закончил приготовления, он отвел меня в сторону и предложил подождать внизу. Для здоровья жены важно, объяснил он, чтобы сейчас ее ничто не тревожило.

Хотя мне была отвратительна сама мысль покинуть Сестричку даже на несколько минут, просьба доктора показалась мне мудрой. Я изо всех сил старался подавить ужас, объявший мою душу, но волнение было слишком велико, чтобы его скрыть. Несмотря на утешительные речи, мое присутствие – и я это понимал – могло лишь еще больше расстроить моего ангела, которая, со свойственной ей самоотреченностью, куда меньше волновалась о собственном бедственном положении, чем о тех муках, которые я терпел из-за нее.

Подняв руку Сестрички к своим губам, я запечатлел пылкий поцелуй на ее влажной ладони и, выйдя из спальни, поспешил вниз, в гостиную.

Следующие двадцать минут я провел в состоянии мучительного ожидания, как зверь в клетке расхаживая взад-вперед по гостиной, пока Луи с матерью прилагали все усилия, чтобы успокоить меня.

– Надейтесь на лучшее, мистер По, это вам здорово поможет, – сказала девочка. – Доктор Фаррагут не допустит, чтобы с Вирджинией случилось что-то плохое. Она уверена, что скоро все будет позади. Надо просто набраться терпения.

– Разрешите принести вам чашку крепкого чая, – сказала миссис Элкотт. – А то вы слишком уж нервничаете.

Задушевное предложение миссис Элкотт снова навело меня на мысли о бесконечно заботливой Путанице. Было невыносимо думать о том, что эта святая женщина терпеливо ждет дома, ничего не ведая о кризисе, случившемся здесь, в Конкорде. Если случится самое худшее, именно мне придется сообщить ей о том, что вместо долгожданного и ожидаемого выздоровления ее единственная дочь мертва!

Сможет ли Путаница пережить такое горе? И смогу ли я?

Не в силах говорить, я просто отрицательно помотал головой и снова в неистовстве принялся метаться по гостиной. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я услышал на лестнице шаги доктора Фаррагута. Как только он показался в гостиной, я бросился к нему. Бросив первый же взгляд на его лицо, я снова ощутил ледяную пустоту в груди, сердце словно провалилось в какую-то бездну.