Торговцы мечтами - Гарольд Роббинс

на маленьком столике, стоящем за моей спиной, нашел стакан. Налил в него на два пальца бурбона и до половины разбавил элем. Коктейль получился отличным. Я выпил одним залпом почти половину и подошел к окну.

Нёбо уже посветлело, и задняя стоянка просматривалась почти вся. За нашим корпусом располагался корпус сценаристов, а остальные постройки рассыпались веером по обе стороны от него, образуя как бы полумесяц вокруг административного корпуса. За корпусом сценаристов находилась первая звуковая студия.

Первая звуковая студия, улыбнулся я. Новое белое современное здание, построенное в соответствии с пожарными требованиями. Самая первая студия, которую мы открыли с Петером, больше напоминала амбар. Это было ветхое строение с четырьмя стенами, но без потолка, так что с утра до ночи в нем светило солнце. При первых же признаках дождя мы натягивали брезент. Помню, у нас на маленькой вышке всегда сидел человек, который наблюдал за небом.

Наблюдатель за дождем, называли мы его. Если надвигались тучи, он кричал, и мы быстро натягивали брезент. Причем делали это в самую последнюю минуту, потому что ртутные лампы, которые мы использовали для искусственного освещения, стоили очень дорого.

Фокус с брезентом придумал Джо Тернер. Когда до нас дошло, во сколько нам обходятся ртутные лампы, он предложил:

— Почему бы нам не сделать съемную крышу, как в цирке? Мы будем ее натягивать, когда пойдет дождь.

Джо нет уже двадцать лет, но некоторые подробности, связанные с ним, так же живы и ярки в моей памяти, словно я встречался с ним каждый день все эти двадцать лет. Я помнил громовые раскаты его смеха, когда он рассказывал о покупке земли. Это была его любимая история. Я улыбнулся, оглядывая территорию студии площадью в сорок акров, которые не стоили нам ни цента наших собственных денег.

Все это произошло после моего возвращения в Нью-Йорк с «Бандитом». Петер остался в Голливуде, потому что в Нью-Йорке он по-прежнему оставался персоной нон грата. Первый показ состоялся в просмотровом зале студии Бордена. Независимые продюсеры смелели с каждым днем по мере того, как росла вероятность выигрыша тяжбы с ассоциацией, затеянной Фоксом.

Просмотровый зал оказался переполнен. Среди зрителей, кроме продюсеров, находились и владельцы синематографов, большей частью наши кредиторы. Не знаю даже, у кого картина вызвала бо́льший восторг — у прокатчиков, которые моментально захотели купить ее, или у кредиторов, которые начали понимать, что деньги к ним вернутся, возможно, даже с некоторой прибылью.

Не думаю, что кто-нибудь из нас в даже самых радужных мечтах мог предвидеть последующие события. Через два часа после просмотра я уже собрал у прокатчиков сорок тысяч долларов. Борден стоял рядом, когда владельцы синематографов совали мне чеки, и твердил:

— Я не могу в это поверить. Я не могу в это поверить.

Около полуночи я позвонил Петеру. От волнения я даже заикался.

— У нас сорок тысяч долларов, Петер! — прокричал я в трубку.

— Что ты сказал, Джонни? — Его тихий голос постоянно прерывал треск. — Мне послышалось, сорок тысяч долларов?

— Правильно. Сорок тысяч долларов! Картина страшно понравилась.

На том конце воцарилось молчание, затем Петер с сомнением произнес:

— Откуда ты звонишь, Джонни?

— Из студии Бордена.

— Вилли далеко?

— Рядом стоит.

— Дай ему трубку, — попросил Петер.

Я протянул трубку Бордену.

— Привет, Петер! — поздоровался Борден.

До меня доносился сквозь треск голос Петера, но я ничего не мог понять. Борден, улыбаясь, смотрел на меня.

Он дождался, когда Кесслер закончит говорить. Улыбка стала шире.

— Нет. Джонни за всю ночь не выпил ни капли спиртного. Он такой же трезвый, как и я. — Несколько секунд говорил Петер, затем Борден сказал: — Угу, сорок тысяч долларов. Я собственными глазами видел чеки.

Петер что-то сказал, и Борден протянул мне трубку.

— Ты что, не поверил мне? — обиделся я.

— Поверить тебе? — счастливо воскликнул Кесслер. — Мальчик мой, да я собственным ушам не могу поверить. Сорок тысяч долларов!

— Деньги переведу завтра утром.

— Нет, — ответил Петер. — Переведи только половину, чтобы я расплатился с Алом. Из второй половины оплати наши долги в Нью-Йорке.

— Но Петер, мы опять окажемся на мели. Мы здесь должны почти двадцать тысяч, а на что снимать следующую картину?

— Если я рассчитаюсь за «Бандита», я хоть одну ночь посплю спокойно, — объяснил Кесслер. — А как собрать деньги на следующую картину, буду думать завтра.

— А как же со студией? Не можем же мы все время снимать на ферме! Заплатим половину, кредиторы не откажутся подождать: «Бандит», похоже, соберет четверть миллиона, и они знают это.

— Если он столько принесет, тем более можно расплатиться сразу со всеми, — настаивал Петер.

— Но деньги-то придется ждать почти год, — возразил я. По законам штата прокатчики имели право заплатить нам только через шесть месяцев. — Что мы будем делать нее это время? Просиживать штаны? Мы сейчас не можем ждать!

— Делай, как я сказал! — твердо приказал Петер Кесслер. — Хоть одну ночь я смогу поспать спокойно.

Я знал, что он опять взял верх. Когда в голосе Петера появлялись эти упрямые нотки, можно хоть на голову становиться, он не изменит своего мнения.

— Хорошо, Петер.

— Значит, им понравилась картина, да? — Его голос сразу повеселел.

— Все чуть с ума не посходили от восторга. Особенно от того эпизода, где шериф и бандит палят друг в друга у девушки в гостиной. — Я знал, что ему будет приятно это слышать. Эпизод в гостиной был его идеей. В пьесе стрельба происходила в большом салуне, но у нас не хватило денег на строительство декораций для салуна. Поэтому Петер перенес стрельбу в гостиную.

— Я же тебе говорил, в доме эта сцена будет выглядеть более драматично, — довольно рассмеялся Петер.

— Ты был прав, Петер. — Я улыбнулся: с какой гордостью он это сказал.

— Значит, они спокойно высидели всю картину? — опять засмеялся Петер Кесслер.

— Они в таком восторге, что не хотели, чтобы она кончалась. От аплодисментов после картины чуть не рухнул потолок. Жаль, что ты этого не видел.

Я слышал, как он что-то сказал, прикрыв трубку ладонью. Затем Петер вновь обратился ко мне:

— Сказал Эстер, что не ошибся, когда считал картину из семи частей не слишком длинной.

Я рассмеялся, вспомнив его слова о том, что никто не высидит в зале час.

— Эстер спрашивает, кто платит за этот разговор? — прервал Петер мой смех.

— Мы, естественно. — Я посмотрел на Вилли и улыбнулся. — Не думаешь же ты, что можно бесплатно сообщить по чужому телефону такую радостную весть?

На другом конце воцарилось ошеломленное молчание. Наконец Петер заговорил слабым голосом:

— Мы уже говорим