Генеральские игры - Александр Щелоков

С той поры Хряченко окончательно разочаровался в коммунистической морали и потому так называемую деполитизацию и демократизацию армии принял с радостью. Теперь над ним не стояло штатных блюстителей норм морали, жизнь открывала самые широкие возможности для творческой инициативы. При случае можно было сходить в церковь и тихо покаяться в грехах и продолжать их множить — на службе это никоим образом не отразиться, а облегчение на душе возникнет.

Капитан Давид Бергман сделал ставку на Хряченко, когда тот был подполковником и приезжал инспектировать задрипанную кадрированную (то есть сокращенного штата, а в армейском просторечии «кастрированную») дивизию в глухом сибирском гарнизоне. Хряченко проверял службу вооружений. Капитан Бергман командовал артиллерийской мастерской.

Подполковник получил огромное удовольствие от гусиной охоты на таежном озере. Он увез домой мешок кедровых орехов и мех песца на шубу в подарок жене.

Артиллерийская мастерская получила высшую оценку, и позже, по итогам года, её начальника удостоили поощрения от имени командующего войсками округа.

При первом же посещении областного центра, где располагался штаб, в котором служил Хряченко, Бергман явился к нему домой. Жена подполковника прямо у дверей получила чудесный подарок — чернобурку на воротник. Батарея бутылок в серванте самого Хряченко пополнилась целебной водочкой, настоянной на женьшене.

Бергман не ошибся в выборе человека, на которого делал ставку. В свою очередь, не допускал ошибок в этом вопросе и сам Хряченко. Он знал, с кем пить, кого угощать, кому посылать подарки, для кого организовать царскую охоту или королевскую рыбалку.

Бергман знал, что любит Хряченко, что нравится его жене, что сыну и дочери, что ублажит манерную тещу.

Хряченко, в свою очередь, досконально изучил слабости своих патронов. И, как оказалось, ни разу не промахнулся.

Те, на кого он ставил, уверенно продвигались к вершинам службы. Они тянули за собой верного Хряченко, тот — ещё более верного Бергмана.

Быстро менявшиеся времена и порядки способствовали ускоренной мутации офицерской чести и верности присяге. Жизнь подсказывала — в генеральских играх преуспевают самые беспринципные, самые бессовестные.

Когда к Хряченко, который занимался расформированием запасов вооружения российских войск в Германии, и туда неожиданно приехал Бергман, служивший на Дальнем Востоке, генерал нисколько не удивился. На что способен Бергман — он хорошо знал.

Они поздоровались, и Хряченко в упор спросил:

— Ну что? Излагай. Ты же не просто так прорвался через две границы?

— Я привез миллион зеленых…

— И что я должен сделать?

— Самую малость. Тысячу тонн гаубичных снарядов.

— Кому ты их загонишь?

— Моше Бен-Ари.

— Американец?

— Израильтянин.

— Мне с ним встречаться надо?

— Ни в коем случае.

— Хорошо, я, допустим, боеприпасы дам. А что дальше?

Хряченко смотрел на Бергмана холодным гипнотизирующим взглядом, каким смотрят ужи на лягушат. Он не подозревал полковника в двойной игре, слишком тесно тот был повязан общими делами с шефом, чтобы подставить его. Но понимать суть комбинации, особенно приобретавшей такой размах, надо было до последней мелочи.

Бергман не пугался холодности начальственных глаз.

— Петр Маркианович, на первом этапе все законно и неуязвимо. Ваше право, больше того, обязанность — заботиться о том, чтобы как можно больше материальных ценностей отправить на Родину…

Хряченко подумал и кивнул. Ход рассуждений Бергмана его устраивал.

— Дальше?

— Дальше? Если даже что-то всплывет наружу… На такого рода случаи будут оформлены соответствующие акты. Боеприпасы окажутся полученными моим арсеналом и оформлены честь по чести. Но до выяснения судьбы транспорта никогда не дойдет. Боеприпасы превратятся в бумажки. Бумажки лягут в архивы. И все.

Хряченко открыл ровные фарфоровые зубы и весело хрюкнул:

— Слушай, Давид, ты убежден, что Еву в раю искушал змей? Лично я — нет. Это скорее всего был еврей вроде тебя.

Бергман не обиделся. К плоским остротам человека, которого ты ни во что не ставишь, даже если он большой босс, относиться нужно спокойно. Главное — дело, бизнес. Самолюбие — вторично. Все можно перенести, если ставки так велики.

— Разве я предлагаю яблоко? Миллион зеленых наличными.

Хряченко откинулся на спинку кресла. Веселость сошла с его лица. Он снова глядел холодно и строго.

— Сколько получишь ты?

— Мой дорогой генерал! — Бергман изобразил растерянность. — Разве я не понимаю, что должен иметь военачальник в три большие звезды и полковник в три маленькие?

— Хорошо, Давид, ты меня убедил. Какую мотивировку заложим в приказ? Набросай, мы оформим. Теперь вопрос: когда расчет?

— Как только я передам господину Моше Бен-Ари боеприпасы. И сразу вы получите все.

— Ну вы, жиды, молодцы! За что я тебя и ценю, Давид!

— А что бы мы без вас, хохлов и кацапов, имели? — Бергман не сдержал кипевшей в нем дерзости.

Оружие превращалось в дензнаки. Какой гешефт, какой гешефт…

Впервые в жизни Михаил Яковлевич Шоркин получил работу, которой был обязан заниматься не во имя идеи, не ради светлого будущего грядущих поколений, а ради себя, ради права жить так, как ему хотелось. Три тысячи долларов в месяц, которые ему положил Бергман, оправдывали любое напряжение сил и способностей, любую степень старательности.

Кабинет Шоркина — светлый, хорошо обставленный, находился на одном этаже с приемной президента «Вабанка» господина Бергмана. В число привилегий Шоркина входило право без формальностей проходить к шефу в любое время. Шоркин, трогая дородную секретаршу шефа Лию Григорьевну за спину пониже пояса, спрашивал:

— Там-таки кто-то есть?

И поглаживал госпожу Лию до тех пор, пока от шефа не уходил посетитель. Секретарша к ритуальным прикосновениям относилась спокойно, как корова к дойке. Порой Лия Григорьевна начинала сладострастно закатывать глаза и томно посапывать, хотя внутренне оставалась совершенно спокойной.

В этот раз у Бергмана никого не было, и Шоркин по-хозяйски приблизился к столу, включил шумогенератор, обеспечивая защиту разговора от подслушивания.

— Два известия, Корнелий Иосифович. Оба неприятные.

— Что такое? — Бергман стал нервно крутить в пальцах золотую паркеровскую авторучку.

— Вчера вечером ваши добрые друзья Зайденшнер и Якунин попали в автокатастрофу.

— О господи! — Вздох сожаления, вырвавшийся у Бергмана, был совершенно искренним. — Такие люди! И что?

— Оба погибли. Зайденшнер умер сразу. Он ударился о рулевой обод, и у него лопнула печень. Якунин скончался по дороге в больницу.

— Господи, такие люди! — Бергман снова тяжело вздохнул. — Что еще, добивайте сразу.

— По тем сведениям, которые ко мне поступили, некий полковник Блинов дал показания против Давида Иосифовича.

— Это плохо. — Бергман небрежно бросил авторучку на стол. — Что за говно эти люди!

Он нажал кнопку интерфона.

— Лия Григорьевна, пригласите Резника.

Юрисконсульт банка Герман Резник, массивный седовласый мужчина с громовым голосом народного трибуна, появился мгновенно, словно ждал вызова под дверью. Вошел скользящим шагом, остановился у входа.

— Садись, есть дело.

Резник опустился на стул — в кресла он не садился, поскольку потом не мог встать из-за радикулита. Разложил на коленях электронный ноутбук.

— Слушаю.

— Погибли Зайденшнер и Якунин. Надо подготовить текст нашего соболезнования.

— Сделаю.

— Второе. При допросе в военной прокуратуре некий полковник Блинов перемазал грязью моего брата. Что можно сделать?

— Скажите, то, что вылито на Давида Иосифовича, — правда или неправда?

— Герман, дорогой, в этом ли дело? Главное — брошена тень на фамилию. Ты понимаешь?

— Вот скотина! — Резник возмутился со всей искренностью. — Я бы предпочел, чтобы умер не Зайденшнер, а этот полковник.

— Я тоже, но полковник пока жив. Подумай, что надо сделать по юридической линии для восстановления справедливости.

Когда юрист ушел, Бергман долго молчал. Потом спросил:

— А по практической линии что-то можно сделать?

— Трудно, не трудно, но, если надо, сделаем, шеф.

Снайпера называли Парикмахер. Невысокий некрасивый мужчина с невыразительным взглядом и серым неприметным лицом, он никогда не был биатлонистом, не принимал участия в стрелковых соревнованиях. Велика ли честь продырявить черный кружок на листе бумаги?

Свой опыт стричь и брить людей на расстоянии Парикмахер приобрел в Афганистане и теперь сохранял форму, стреляя мышей на заброшенном стрельбище саперного полка. Он выходил туда утром с винтовкой-мелкашкой, садился на камень и ждал. Полевые мыши то там, то здесь вылезали из норок. Те, которые появлялись в десятке метров от Парикмахера, получали право на жизнь: слишком близко была цель, и стрелять не имело смысла. Он брал на мушку только то, что с трудом схватывал глаз. Щелкал выстрел, и мышке приходил конец.