Хохмач - Эд Макбейн

– Ну? – коротко спросил он.

– Все вышли, – сказал Рейф.

Глухой одобрительно кивнул.

– Вот она, эта коробка, – сказал он и широким жестом повел рукой, посвечивая фонариком. Яркий луч осветил распределительную коробку, к которой сходились все провода охранной системы.

Рейф пробрался в зияющую дыру, проделанную в усиленном стальными прутьями бетоне, и потянулся к коробке. Но пришлось тут же снять очки. На них пеленой осела влага. Он протер запотевшие стекла, снова вздел очки на переносицу и принялся за работу.

В горячечном бредовом мире Стива Кареллы вещи, казалось, имели более четкие очертания, чем в обычной жизни.

Он был словно спеленут плотной оболочкой из боли и беспорядочно мечущихся мыслей, как вдруг сознание его стало совершенно ясным, и эта абсолютная ясность внезапно поразила его, он будто бы усомнился в том, был ли он полицейским. Он вдруг предельно четко осознал, что сейчас он и его товарищи столкнулись с таким хитроумным планом преступления, которое делает их усилия совершенно бессмысленными. Он совершенно отчетливо представил себе, что и сам он, и весь состав Восемьдесят седьмого участка похожи на сборище недоумков, зарывшихся в кипах бумаг с данными криминологической лаборатории, абсолютно бесполезных хождениях и расспросах, добывая в результате всех своих трудов лишь мелкие и почти ничего не значащие сведения.

Сейчас он был полностью уверен в том, что Джона Смита убил тот же тип, который с такой бесстрастной методичностью наносил ему, Стиву Карелле, удары прикладом охотничьего ружья. Он с достаточной долей уверенности мог утверждать теперь, что в обоих случаях было использовано одно и то же оружие. Он также совершенно точно знал, что та синька, которую он нашел на Франклин-стрит, является чертежом хранилища в новом здании “Коммерческого банка” и что именно это хранилище намечено ограбить.

Интуитивно он понимал – и это понимание пугало его – что убийство Джона Смита, нападение на него самого и планируемое ограбление банка самым непосредственным образом связаны с тем делом, которым занимается сейчас Мейер Мейер и которое они окрестили между собой “делом хохмача”.

Он ни на секунду не сомневался в правильности своих чисто интуитивных выводов, но эта бездоказательность и мучила его больше всего, буквально приводя в ужас. Если бы он понимал сейчас, что дело здесь не только в интуиции!.. Ведь хотя они с Мейером никогда открыто не сопоставляли обстоятельства и факты этих, казалось, совершенно несвязанных дел, но незаметно для себя он фиксировал в памяти обрывки телефонных разговоров, а иногда даже бросал беглый взгляд на документы, лежавшие на столе у Мейера. Все это как-то не давало достаточных оснований для серьезного разговора с ним, но, тем не менее, откладывалось в его подсознании, и теперь он увидел предельно четкую, чуть ли не графически выполненную картину, хотя картина эта и казалась плодом чистой интуиции.

Но если все эти рассуждения (а их трудно назвать рассуждениями в полном смысле этого слова), если это интуитивное чувство относительно взаимосвязи двух дел верно, то значит, они имеют дело с человеком, не привыкшим полагаться на волю случая в поединке с полицией. В мозгу Кареллы все яснее проступал образ человека, который умеет предусмотреть все случайности, умудряется поставить себе на службу даже полицию, заставляет работать на себя; он умело использует ее, не вступая с ней в открытую схватку, а вовлекая ее действия в свой план, к выполнению которого он приступил... В самом деле, когда все это началось?

Эти весьма стройные умозаключения пугали Кареллу, наполняя его душу тревогой.

Дело в том, что он твердо знал: несмотря на все живописания мастеров детективного жанра, преступники, как правило, не отличаются особой изощренностью ума. Нормальный вор, с которым изо дня в день приходится сталкиваться сотрудникам участка в их повседневной работе, обладает весьма посредственным интеллектом, если вообще обладает им, а кроме того, ему обычно свойственна сильная психическая неуравновешенность, которая, собственно, чаще всего и толкает его на стезю противоправной деятельности. А заурядным убийцей зачастую оказывается человек, который совершает убийство под воздействием сильных эмоций, будь это жажда мести, приступ ярости или что-то еще. Обстоятельства сами роковым образом подсказывают ему, что в данном случае единственный выход из положения – это убийство. Нет, конечно же, встречаются и весьма тщательно подготовленные ограбления, но таких случаев на общем фоне все-таки мало. Преступление готовится обычно в ходе двух-трех дней, а совершается всего за полчаса. Нельзя отрицать также, что встречаются и тщательно спланированные убийства, когда преступление разрабатывается до мельчайших подробностей и проводится в строгом соответствии с намеченным планом, но такие случаи – скорее редкие исключения. А кроме того, не следует забывать и о такой плодотворной ниве, как мошенничество, где главное для преступника – это умение втереться в доверие, проявить обаяние, одним словом, показать себя с наилучшей стороны. Но много ли, скажите на милость, изобретено новых способов мошенничества, и много ли найдется мошенников, которые сумели уйти от проторенных дорожек и давно испытанных способов, старых как мир. Ведь чаще всего они пользуются стародавними рецептами, которые известны полиции уже много, много лет.

Карелла в глубине души вынужден был признать, что полиция чаще всего имеет дело с теми преступниками, которые действуют чисто по-любительски. Звания профессионалов они заслуживают только потому, что работают – если, конечно, это можно назвать работой – ради денег.

Он также вынужден был признать, что в своей борьбе с преступниками полиция, в свою очередь, действует также по-любительски.

Ну что же, этот глухой, кем бы он ни был, требовал к себе более профессионального отношения. Он возвел преступление в ранг искусства, и если ему не будет противопоставлен столь же высокий профессионализм, его план наверняка осуществится. Вся полиция может носиться по городу как зачумленная, а он спокойно обведет ее вокруг пальца, да еще и останется с солидным наваром.

Эти размышления заставили Кареллу по-новому посмотреть на свою роль как полицейского и блюстителя закона. Он всегда считал своим первейшим долгом предупредить преступление, а уж если это ему и его коллегам не удавалось – задержать преступника и судить его по всей строгости закона. Если пойти в рассуждениях дальше, то получится, что при успешной работе полиции не было бы ни преступников, ни самой его работы, да и в полицейских нужда отпадет.

И все-таки в этой логике был какой-то изъян. Это вынуждало Кареллу погружаться в дальнейшие рассуждения, а они вновь приводили его к выводам, которые казались ему столь же опасными и пугающими, как и эта внезапно осенившая его ясность.

Вопрос, который сейчас неожиданно возник перед ним и терзал его возбужденный мозг, можно было бы сформулировать так: “А будет ли существовать само общество, если полностью исчезнет преступность?”

Мысль звучала шокирующе, по крайней мере в сознании Кареллы. Ведь общество построено на фундаменте законности и правопорядка; считается, что если не поддерживать и то, и другое, то возникнет хаос. Но если не будет преступлений, иными словами, если не будет нарушений законов и установленных порядков, если никто в обществе не будет противиться законам и проявлять склонности к нарушению их, то, спрашивается, нужны ли будут тогда сами законы? Если исчезнут правонарушители, то нужно ли само право? Но если не будет права, то, естественно, не будет и правонарушителей, так ведь?

“А РОЗА УПАЛА НА ЛАПУ АЗОРА”.

Читайте эту строчку как полагается, читайте справа налево – она при этом не изменит ни своего звучания, ни смысла. Это забавная вещь, которую недурно продемонстрировать в компании, но что будет, если в качестве примера вы возьмете утверждение: “Преступление может существовать только в симбиозе с обществом”, а потом попробуете перевернуть его? Тогда получится: “Общество может существовать только в симбиозе с преступлением”. Неужто и здесь перевертыш?

Карелла лежал, погруженный в непроницаемый мрак своего сознания. Не подозревая, что противником его является человек, изощренный и в математике, и в логике, он сам вдруг начал мыслить логическими категориями.

Карелла точно знал, что от него требуется сейчас что-то еще. Но он никак не мог понять, что именно, и это тоже мучило его, лишало его покоя.

В своем озарении он прекрасно понял, что останется в живых. Знал он также, что рядом с ним в комнате есть кто-то, кому он обязательно должен рассказать о “Коммерческом банке” и, главное, о чертеже строительной компании Урбринджера, светокопию которого он видел в квартире на Франклин-стрит.