Обманщик - Исаак Башевис-Зингер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Снова Минна:
– Герц, ты еще слушаешь?
Отчаянный крик утопающего или получившего сокрушительный удар.
– Да, слушаю, – отозвался он.
Собственные слова прозвучали в его ушах библейски, пророчески, будто он говорил на древнееврейском и использовал выражение из Писаний: «Хинени – Вот Я».
Минна перестала плакать, но дышала тяжело и шумно. Заговорила она спокойно, хрипло, неторопливо:
– Даже приговоренному дают последнее слово.
– Говори все, что хочешь сказать.
– Погоди минутку. Мне надо перевести дух… сердце… Не уходи, Герц… не уходи, пока не выслушаешь меня. Это мое последнее желание.
– Говори. Только без драматизма!
– Герц, если после знакомства с тобой было хоть что-то с Крымским или с кем-то еще, пусть моя семья погибнет под Гитлером и пусть я никогда не увижу свои стихи напечатанными. Больше мне поклясться нечем… вот и все.
Герц глубоко вздохнул:
– Я своими глазами видел тебя с ним. Кстати, твой муж звонил мне сегодня утром и…
– Герц, это из-за тебя, а не из-за Крымского. Моррис все знает.
– Как?
– Он нашел в кровати твой платок. Ты сам все выдал. Я узнала час назад.
– Какой платок? О чем ты?
– Платок с красной каемкой. Сперва он подозревал Крымского, но утром, когда вы встретились в кафетерии, ты достал из кармана такой же платок, и, увидев его, он вмиг все понял.
Герц не ответил. Загадка вдруг полностью разъяснилась.
Теперь он вспомнил, что Моррис толковал про платок и даже взял тот, который он достал. «Как же я сразу-то не сообразил? – думал Герц. – Ну непроходимый идиот! – Его пронзило унижение, стыд и сознание собственной дурости. – Вот так, наверно, в ином мире раскрываются все тайны».
– Почему ты встречалась с Крымским сегодня вечером? – спросил он. – Я видел вас в отеле «Марсель».
– Ты что, следишь за мной? Я подозревала, что кашу заварил Крымский, и пошла туда выругать его. Он клялся, что знать ничего не знает, и пусть вся брань и проклятия, какие я обрушила на него, падут на Гитлера. Когда я вернулась домой, Моррис все мне рассказал. Он даже показал платок твоей жене, и она подтвердила, что он действительно твой. Все кончено, Герц, все кончено. У меня опять нет дома, нет крыши над головой, нет куска хлеба. Если б ты заколол меня ножом, и то меньше бы мне навредил. Я целый день разыскивала тебя, но ты пропал без следа! Если я сумею пережить нынешний день, значит, я сильнее Самсона.
– Где Моррис?
– Заперся в кабинете. Больше ко мне не прикоснется. Так он сказал.
– А что он говорит обо мне?
– Что он может сказать? Всю свою злость на мне вымещает. А я ни слова в ответ вымолвить не могу, что правда, то правда. Он все у меня отберет. У него уже есть адвокат и бог весть что еще. Такие, как он, добры, пока не рассвирепеют, но после их уже не остановить. Герц, мне надо сию минуту поговорить с тобой, но не по телефону. Ты где?
– Разве я не сказал? В кафетерии на Бродвее, неподалеку от Восьмидесятой улицы.
– Я сейчас приеду. Никого у меня больше нет, кроме тебя. Не хочу примазываться к тебе, но Моррис все рассказал твоей жене, и ты можешь представить себе, в какой она ярости. Мы, так сказать, в одной лодке. Я так надеялась, что после всего пережитого Бог дарует мне немного покоя, но нет, я обречена страдать муками ада до горького конца. Герц, я возьму такси и сейчас же приеду. Как называется кафетерий?
Герц сказал.
– Сейчас буду. Смысла нет даже думать о сне. Никакое снотворное мне не поможет. Я и накануне всю ночь не спала, хотя наглоталась таблеток и чувствовала себя как бревно. Я готова умереть, Герц, готова умереть.
– Скажи это Ангелу смерти, а не мне.
Минна рассмеялась:
– Хорошая мысль. Но, дорогой, ты и есть мой Ангел смерти. Сейчас приеду. Дождись меня!
И Минна бросила трубку.
«Ночь будет бессонная», – сказал себе Герц. Подошел к стойке, взял чашку кофе. Выбрал столик у стены, сел. Забавно, но «дух», возбуждавший в нем столько желания, нынешней ночью оставил его равнодушным. Хорошо, что он сумел уйти от нее. Но Минна, женщина, которой он обладал уже не раз и которая теперь, по сути, сделала все, чтобы он умер с голоду, по-прежнему будила в нем сексуальные желания и иллюзии. Герц понимал, что должен бы горевать, но прирожденное легкомыслие не позволило ему огорчаться. В каком-то журнале он читал о медицинском эксперименте, в ходе которого подопытный десять лет питался только молоком и картошкой. И эта однообразная пища не вызвала у него никаких органических недомоганий. «Почему бы и мне не поступить таким образом?» – подумал Герц. Он не был уверен в ценах, но знал, что на четвертак в день – или на доллар семьдесят пять центов в неделю – можно купить достаточно молока и картошки. Одежды и нижнего белья хватит на несколько лет. Книги можно свободно брать в публичной библиотеке и даже в университетских библиотеках. Ему требуется только меблированная комната за четыре-пять долларов в неделю, и все. «Буду жить на пособие, – решил он. – Могу ведь получить несколько долларов в неделю от организации помощи беженцам. Обойдусь без Морриса. И без лекций. Броня оформит развод. Пусть думает, что я умер. Вообще-то я и есть ходячий мертвец. Если Минна действительно любит меня, она не даст мне погибнуть. Наверно, отсудит у Морриса немного денег при разводе, а может, даже содержание».
Герц тряхнул головой. «Сяду за работу, напишу то, что всегда хотел написать. Отныне отброшу все препоны». Он посмотрел по сторонам и вдруг обратил внимание, что почти на каждом столике осталась недоеденная еда – куски торта, целые рулеты, даже мясо, овощи и суп. В Нью-Йорке не слишком брезгливый может питаться задаром. Евреи в Польше были бы рады очутиться на месте Герца. Маленькими глотками он потягивал свой кофе. Пусть Моррис Калишер зарабатывает свои миллионы. Герцу нужно только время и любящая душа.
Уже давно Герц Минскер пришел к выводу, что природа – или некие силы, правящие миром, – вознаграждают за всякую нехватку, за всякий удар, за всякую катастрофу.
Ведутся счета, и все уравновешено. Тем же вечером, когда потерял Морриса, а вероятно, и Броню, он завоевал Мирьям. И Минна теперь готова навсегда прийти к нему. Ему не
