Кремль 2222. Юго-Восток - Виталий Сертаков

— Славка, ложись, харю спрячь!

Едва успел я рожей в землю ткнуться, жаром поверх обдало. Лежу и ржу нервно так, слушаю, как эти дурни по кирпичу битому катаются.

Голова пришел, стал меня распутывать, едва сам не застрял. Нож затупили, пока проволоку резали. У нас на Факеле такого хорошего металла и нету, вот обидно.

— Чо, сбежали они?

— Ну да. Слава, ты глянь, они ж чернее обезьян. Это не грязь.

Поднялся я, отряхнулся. Больно, кровь в трех местах текла, сволочи, пробили все-таки. Двоим гадам рыжий ноги сжег, мы их прирезали, чтоб не голосили. Другие в кусты сбежали, кусты теперь тоже горели. Главного ихнего, с черепом на башке, мы в сторонке нашли. Хотел в люк спрятаться, но не дополз, вся спина сгорела. Таращился на нас, живучий, ох какой живучий. Перевернул я его, пока рыжий с самопалами кружился. На пальцы поплевал, щеку ему потер… обалдеть! Прав Голова, это ж у них кожа такая черная. То есть не совсем как нефть, маленько посветлее. Тут антиресно мне стало, бабу я за волосы потянул, ту, что прежде без ноги за мной ползала. Ох, волосы у них тоже… навроде проволоки, пальцы не запустишь. И эту отмыть не удалось. Баба еще жива была и скроена ладно, сиськи, как у козы, торчали.

— Нам бы таких энергических в патруль, — размечтался Голова. — Ты глянь, Славка. У ней, почитай, вся кровушка вытекла, а все кусить норовит!.. Славка, пойдем отсудова скорее, вдруг назад вернутся?

— Не вернутся, — я пересчитал мертвяков. Восьмерых мы зашибли, еще трое ушли сильно раненные, много крови за собой проливали. — Надо проверить, что там в церкви.

20

МОГИЛЬНИК

Махая черными крыльями, на обломки кладбищенской ограды уселся первый падальщик. За ним — еще трое. Лапами переступали, ждали, ешкин медь, пока мы уйдем. Коли бабочки слетелись — муты точно не вернутся. Бабочкам сверху виднее, кто куда побежал.

— Славка, а правда я здорово придумал — самопалы дробью заряжать?

— Да, — сказал я. — Это ты здорово придумал.

Я глядел не на горящую траву, куда сбежали уцелевшие волосатики. Глядел я на храм Богородицы. Из дыр вылезли ихние черные дети. Маленькие висли на тех, кто постарше. Такие же кудрявые, волосатые, ножки тоненькие, понизу кривые, точно копытца, животы торчат, глазьями на нас хлопают. Две старухи с ними вылезли, вовсе слепые, седые, носами шевелят, видать, смерть чуют. Еще бы не чуять, паленым мясом небось на всю промзону воняло!

— Ох, зараза, так-растак, — рыжий тоже заметил и стал ругаться. А рыжий ругается очень редко, только когда совсем запутается. Дык мы с ним, ешкин медь, оба запутались. Вроде как грешно на мелких-то руку поднимать.

Подошли мы тихонько. Я сказал рыжему, чтоб левый фланг держал, а сам вправо, за могилками следил. Кладбище здорово изменилось с тех пор, как мы сюда в последний раз ходили. Био все перекопали, и река изогнулась. Ни решеток, ни камней могильных, горы земли и ямы. Камни могильные мы скоро увидали. Черные вормы тут выкопали длинную яму, камнями выложили, поверх прутья стальные воткнули, вроде коптильни получилось. Я как глянул, чо они там коптят, мигом детишек жалеть перестал. На двух прутьях кусками тур висел, а еще на двух — человечьи части. Один точно из Химиков, стекляшки ихние давленые валялись, с пробочками. Близко мы подходить не стали, и так ясно. Да, ешкин медь, не будь у нас огнемета, хреново бы нам пришлось…

Нижние камни в яме были засыпаны золой. На верхних, хоть и обгорели, легко можно было прочитать надписи. Имена и кто когда помер, все померли до Последней войны. Смешно люди тогда писали. Например: «Дорогой мамочке… покойся с миром». Или «Спи спокойно, брат». На Факеле всякому мальцу известно, что после смерти никто не спит. Если ты мужик и веруешь в Спасителя, значит, возьмет тебя Спаситель в свою небесную дружину, даст меч огненный, чтобы нечисть от небесного Факела отгонять. А если ты женщина, дорога тебе в берегини, пламя вечное хранить, чтобы солнышко над Божьим миром вовремя разгоралось. Всякому известно, что наш слабый нефтяной факел — это лишь отражение Факела небесного, который держит в левой руке Спаситель Христос, а правой — разит врагов…

— Вот зараза, в журнале я таких видал, — вспомнил Голова, когда мы подошли к кучерявым мальцам совсем близко. — Мы с Пузырем как-то на юге склад с журналами откопали. Ну знаешь, глобальный такой, «пе-ре-кре…», как-то так назывался. Как-то так на нем написано. Внутри и жратвы полно было, только трухлявая вся, а журналы крысы не все пожрали. Ну до Автобазы все равно не донесли, Пузыря тогда скорлопендры скушали. Еще мы с ним спорили, могли такие черные хомо до войны где водиться или нет. Выходит, что Пузырь прав был, храни его Спаситель…

Мальцы сгрудились, тряслись от страха. Те, кто постарше, грозили нам ножами. Отогнал я их. Пришлось еще долго по кирпичам ногами бить, пока ихнюю загородку разбили и в церкву протиснуться смогли. Дык волосатики внутрях завалы устроили, никакой зверь не подберется. Я сказал Голове, чтобы снаружи стерег. Внутри крепко смердело, но не отхожим местом. И на том спасибо, что отхожее место в стороне сделали. Тюфяков они нашили, мхом набили, в центре из глины очаг слепили. Сейчас там только две брюхатые бабы сидели и еще две — с голышами-сосунками, видать, родили недавно. Как меня завидели — взвыли, стали прятаться. Я вдоль колонн прошелся, туда, где прежде иконы святые висели. Теперь — ни одного лика не осталось, все посдирали. Видать — в костер пошло, на согрев. Там, где алтарю святому положено находиться, где деды когда-то молебны читали, теперь колья вкопаны были. На кольях — вроде щитов деревянных, я сперва не разобрал, что за дрянь такая. А как пригляделся, ешкин медь, — противно стало. Вормы черные идолищ поганых из дерева нарезали, рты продырявили, зубы воткнули, глазья намалевали, ухи страшные, снаружи бусы из стекляшек цветных навесили. Видно, что во рты деревяшкам мясо сырое пихали или кровь лили…

— Славка, скорее давай, ты чего тама? — прокричал снаружи Голова. — Неча тута торчать! Чую, скоро за детями вернутся!

Рыжий был прав, скоро муты очухаются от страха и вспомнят про деток. Но и уйти просто так я не мог. Ну так чо, испоганили храм, это даже хуже, чем человечину копченую жрать. Ясное дело, голод — не тетка, нельзя зарекаться, как оно в бескормицу выйдет. Старики вон болтают, случались и на Факеле времена, когда до людоедства доходило, а уж про нео и говорить нечего. На то и обезьяны, ешкин медь, своих запросто жрут. Так что я не разозлился. А вот на идолищ поганых разозлился здорово. Поскидал все на землю, потоптал. На среднем колу кроме морды деревянной картина бумажная висела. Тетка какая-то черная, видать, вроде богини ихней, я ее свернул и с собой прихватил, Голове показать.

Потом баб с детями пинками наружу выгнал. Одна сучка верещала, кусить пыталась, так пришлось ей башку срубить. Дык будь заместо меня Бык или, к примеру, Кудря, они бы всех тонкой стружкой нарезали. Я им, дурням, сколько раз говорил — погодите рубить, допросить сперва надо, а то с мертвяков как правды дознаемся? Но они ж нетелигентовые оба, ешкин медь, сперва всех поубивают, потом — допрашивают.

Ну чо, вытолкал я мутов из храма и погнал черную толпу в сторону Гаражей. Видать, рожа у меня такая страшная сделалась, что маленьких похватали и молча побегли. Даже те, кто рожать собирались, те быстрее прочих припустили, ага. А рыжему я сказал — бери огнемет, внутри храм почисти. Хоть и мало банзина осталось, от Спасителя нам зачтется…

Бумагу после развернули, беса ихнего главного лик там был намалеван. И вовсе не баба, мужик, только волосы торчком. А в зубах самокрутка, поболе тех, что маркитанты скручивают. И наискось что-то написано вражьими буквами, как внутрях на детальках у био. Голова — умный, сумел прочитать.

— Боб какой-то. Вот страшила, с косичками. На бабу похож. А тута оторвано, — шепотом доложил Голова и на всякий случай перекрестился. — А дальше не понимаю… никак молитва бесовская, храни нас Факел! «Но во-мен, но кру…» Славка, давай его спалим лучше, вона как лыбится!

Спалили проклятую тварь. Баллон на краю кладбища бросили. Ни к чему теперь хранить, вдруг удирать придется? Пить жутко хотелось, взмокли же оба, но воду беречь следовало. Так что мы с рыжим по два глоточка сделали, и — деру! Через перекопанные могилы лезть не шибко хотелось, вернулись взад к берегу, ага. Там скоро на серва дохлого наскочили. Давно издох, вполовину тиной зарос. Пока мы с черными мутами разбирались, туман на берег полез. Гнилой туман, вонючий, не поймешь, где шуршит, далеко или близко. Из тумана пару раз рыбы прыгнули, ага. Голова маленько напужался, когда ему чуть ухо не отгрызли, но аркебуз вовремя подставил. Смешные рыбины, одна пасть зубастая да колючий хвост. Я прежде похожих видал, только не полосатых, а сереньких. Дык те серенькие, батя их ершиками назвал, года три назад они в минуту лодку нашим рыбакам прогрызли и едва самих мужиков не пожрали. Хорошо, с нашими пасечник плыл, как раз нарочно нанятый, чтобы улов проверять. Пасечника четыре рыбины укусили, повисли на нем, хвостами молотят. Мужики напужались, некрасиво как-то, — выходит, приглашали человека по сурьезному делу да рыбам скормили? Как такое на Пасеке объяснишь? Ну чо, стали они с него рыбин отдирать, хвосты им поотрывали, а челюсти — никак. А вода все прибывает, эти гады лодку снизу грызут. Все четверо сгинули бы, но пасечник был из этих, из старых, что с пчелиным ульем всюду ходит. Посидел, посмеялся, мол, все фигня, кроме пчел, в реку из баночки плеснул, ерши сами отвалились и подохли. А те, что в реке, — кверху брюхом всплыли. Правда, вместе с ними и прочая вся рыба издохла. Еще целый день после того к берегу мертвечину прибивало. Такие уж они, пасечники, — добрые, ага.