Наследники земли - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ученик винодела пробовал с головой уйти в работу и отрешиться от всех своих вопросов, на которые не существовало другого ответа, помимо того, что он – христианин. В ту пору они с Маиром выпалывали траву и убирали лишние отводки. Потом аккуратно окапывали каждую лозу вокруг основания и, стараясь не задеть корней, оставляли ямку для поступления воды. А вино уже жило своей жизнью в бочках и кувшинах. Уго работал и на винограднике Святой Марии, а еще ему приплачивали за помощь на других виноградниках, где он трудился наравне с рабами и поденщиками. Церковь Святой Марии у Моря распахнула юноше свои двери и приняла его тревоги: ему было необходимо избавиться от мыслей о Дольсе.
К Арсенде он тоже стал наведываться чаще. Приближаться к монастырю Жункерес казалось Уго все тяжелее, как будто он, взрослея, рисковал больше. Он так и продолжал обманывать сестру рассказами о работе на верфях. Какими далекими были теперь его мечтания! Уго хотел поделиться с Арсендой тревогой, которая накатывала всякий раз при приближении к монастырю, вечным страхом, что его поймают, но его удержала неожиданная мольба сестры. «Никогда не покидай меня! Ты – моя единственная связь с миром… и с семьей, – призналась Арсенда. – Монахини свободно гуляют по улицам, а мне не разрешают даже ходить по поручениям вместе с другими служанками. Не знаю, как бы я жила без наших встреч».
Уго задумался, почему так происходит с близкими ему женщинами: матушка, Арсенда, Дольса, Рехина… Друзей у него было мало… или не было совсем, ведь те, с кем Уго хоть как-то сошелся, остались на верфях. Однажды ему повстречались двое мальчишек, когда-то таскавших ядра за генуэзцами, – это было на Новой площади, рядом с собором и прямо перед епископским дворцом, на открытом пространстве, образованном стечением сразу нескольких улиц, где столы менял отделяли зону, предоставленную для торговли окрестным земледельцам, от обычного рынка. Возле старинных ворот в римской стене продавали хлеб, испеченный из теста, замешенного за городской чертой, – эти прилавки стояли отдельно от столов пекарей, проживающих внутри стен. И вот посреди ароматов свежеиспеченного хлеба, посреди людской суеты, под крики глашатаев, в данный момент оглашавших имя барселонца, который не смог расплатиться с долгами, Уго узнал двух бывших товарищей, возрастом чуть постарше его.
Уго хотел окликнуть старых друзей и даже поднял руку. Его не замечали. Тогда он, надрываясь, перекричал даже глашатая: «Жауме!» Странно, что Жауме его не услышал, ведь парень стоял совсем рядом. И только тогда Уго понял: это из-за его дел с евреями, или из-за драки с Рожером Пучем, или из-за оскорблений, которые он нанес старшему Пучу, Первому капитану. Слава, пришедшая к мальчику после этой дерзкой выходки, осталась позади. В какой-то момент Уго даже почудилось, что презрение толпы к некоему Антонио Веле, о котором вещал глашатай, теперь обращается на него, как будто злодеем объявлен не кто иной, как Уго Льор: «…перестал платить по своим долгам, о чем и сообщаем во всеуслышание…»
Теперь в Барселоне будут знать, что Антонио Вела, каменщик, живущий в доме на улице Сант-Пау, – ненадежный плательщик. Глашатай возвестил об этом на весь город, чтобы никто не доверял этому человеку имущество и деньги, и вскоре он будет опозорен на всю Барселону. Быть может, и его, Уго Льора, тоже ославили, объявив, что он впал в немилость и работает на евреев. Теперь Уго не поддержал бы никто – ни мисер Арнау, ни Жоан Наварро. Теперь он – такой же прокаженный, как и те, из госпиталя Сан-Лазаро: к нему опасно приближаться; он должник, которому не следует доверять.
Зато у него остается Бернат. Подумав об этом, Уго улыбнулся, хотя и не был уверен, что они, по правде, друзья. Ему лишь хотелось так думать, хотя – что ему пользы в таком друге… Бернат в Барселону не вернется. На такое способен только сумасшедший.
– Мир тебе, парень!
Крепкий шлепок по спине заставил его вздрогнуть. Спокойный, терпеливый вол направлял шаги потерявшегося в своих мыслях погонщика. Все это время Уго рассеянно шагал рядом с волом и даже не заметил смены часовых.
– Мир тебе, – отозвался Уго.
Он проводил взглядом двух арбалетчиков, торопливо уходивших с полными стрел колчанами за спиной. Без всякого сомнения, эти двое стремились поскорее вернуться к товарищам и позабыть о наказании, которому их подвергли командиры, – тоскливом и постыдном сопровождении еврейского виноторговца.
Уго обернулся посмотреть на пару новых караульных, беседовавших с Маиром возле телеги, и тут ему пришлось ухватиться за воловью упряжь, чтобы не упасть на дорогу. Один из солдат показался ему похожим на Лысого Пса. Уго глубоко вздохнул и посмотрел еще раз, прилепившись к волу, стараясь слиться с ним. Старый проржавелый шлем закрывал лицо, но именно в этот момент солдат снял его, чтобы утереть пот, и Уго убедился, что это действительно Жоан Амат.
Юноша выдохнул. Повернулся спиной и попытался отойти как можно дальше – это означало встать за два шага перед волом, притвориться, что он тянет непослушное животное. «Сколько ему потребуется времени, чтобы меня узнать?» – подумал Уго с дрожью в руках и ногах. За два года Уго подрос, но Лысый Пес подрос гораздо больше; он был высок и крепок, даже покруче другого солдата, который выглядел старше. Если ненависть и злоба лысого развилась так же, как и его тело, Уго пропал. Ему не хватало сил даже переставлять ноги. Бедняга взвесил возможность побега. Он мог бы затеряться среди толпы, сопровождающей армию, вол шел бы так же кротко за передней телегой, пока его не остановят на ночлег, а Уго вернется к своему грузу назавтра, когда сменится караул.
– Придурок!
Уго вжал голову в плечи, он понял, что его уже раскрыли, однако никто к нему не спешил. Брань повторилась, и только тогда Уго сообразил, что обращаются не к нему. Любопытство пересилило страх, парень обернулся и увидел, как бывалый солдат трясет Жоана за грудки, как тряпичную куклу. Стрелы подпрыгивали в заплечном колчане.
– Быть не может! – вырвалось у Уго.
Между встряской и встряской взгляды их встретились: Уго смотрел удивленно, Лысый Пес – покорно.
