Дневник Кости Рябцева - Николай Огнев

И вдруг Алмакфиш неожиданно заявляет:

- Я отказываюсь от слова, потому что дело и так ясное.

Все посмотрели на него с недоумением. После этого выступила Нинка Фрадкина - второй обвинитель.

- Я, - говорит, - требую, чтобы Костю Рябцева обязательно наказали как можно строже: например, выгнали бы из школы. Потому что у него руки не на привязи и он не может пройти мимо девочки, чтобы не вытянуть ее по спине...

- А сама-то на прошлой неделе меня за волосы дернула, - говорю я.

- Подсудимый, твоя речь впереди, а сейчас молчи, - это Сережка.

- Я - один раз, а ты меня - сколько раз, - говорит Нинка. - Потом он - верно - постоянно устраивает жманье Лены Орловой. Они все говорят, что им нравится, как она пищит. Ну, а если им нравится, как я ору или как я хлопаю их по щекам туфлей, то они меня тоже будут жмать? А это безобразие, если они всех девочек начнут жмать. Поэтому я требую примерного наказания для Рябцева, и если не из школы исключить, то, по крайней мере, дать ему сто задач по математике и чтобы он все их решил в неделю.

- Ученьем не наказывают, - говорит Сережка. - Теперь пусть говорят защитники. Ты, что ли, Дубинина, первая.

- Могу и я, - говорит Сильва и вскочила с места.

Поглядел я на нее - и не узнал: глаза горят, волосы закудрявились и растрепались.

- Если, - говорит, - исключать Рябцева, то нужно исключить и всех остальных мальчиков. Пусть остаются одни девчата. Потому что и Фрадкина, которая обвиняла Рябцева, и все остальные прекрасно понимают, что не Рябцев один виноват, а все мальчики. В коридорах и в зале идет постоянная возня, и не разберешь, кто кого колотит или кто с кем возится. Но здесь мы пойдем против идеологии Советской власти, которая ввела совместное обучение для того, чтобы раскрепостить женщину и установить равенство полов. Конечно, может, Рябцев рукоприкладствует чаще, чем другие, но из этого еще не следует, что мы должны нарушать установленный революцией порядок и отделять девочек от мальчиков. Почему ко мне никто никогда не лезет ни с любезностями, ни с колотушками? Потому что я этого не желаю и никогда не допущу. Так же и другие. Вместо приговора Рябцеву я предлагаю вынести приговор всем девчатам, которые любят возню, а потом предлагают других исключить...

- Теперь Николай Петрович, - говорит Сережка.

- Мне, пожалуй, после Дубининой говорить больше нечего, - сказал Никпетож. - Но все же я могу добавить. В каждом человеке борются два начала: доброе и злое. Люди в свое время воплотили это в противопоставление: бог и черт, свет и тьма и так далее. И в литературе это отразилось. Например, есть такая драма Шекспира: "Король Генрих". Там описывается, как принц Генрих водит знакомство с пьяницей и распутником Фальстафом, нападет вместе с ним на прохожих, кутит и все такое прочее. Но вот Генрих становится королем, Фальстаф спешит к нему, думая, что теперь-то Генрих наградит его и опять начнет кутить безо всякого удержу, но тут-то Фальстаф и ошибается: Генрих едва вспоминает Фальстафа - и то как тяжелый, кошмарный сон... Это надо понимать так. В каждом человеке сидят и Генрих и Фальстаф. Может иногда - особенно в молодости - брать верх и Фальстаф, но достаточно, чтобы человек почувствовал ответственность перед другими, - и одолевает Генрих, и тогда фальстафовщина вспоминается как тяжелый сон... Теперь вы хотите осудить поступки Рябцева, в которых я согласен с Дубининой - ничего особенного и нет: обыкновенная школьная возня. Но допустим, что это - фальстафовщина в Рябцеве, которая исчезнет как дым. А обвинительным приговорами мы толкнем Рябцева к противодействию и к продолжению фальстафовщины... А ведь в Рябцеве больше - принца Генриха, чем Фальстафа, то есть я хочу сказать: больше добра, чем зла...

Тут как сорвется с места Алмакфиш.

- Позвольте мне слово! - кричит. - Я, как обвинитель, имею возразить защитнику. Николай Петрович тут говорил про добро и зло и что в Рябцеве больше добра, чем зла. Я настаиваю и утверждаю, что к а ч е с т в е н н о поступок Рябцева с т о и т п о т у с т о р о н у д о б р а и з л а, а к о л и ч е с т в е н н о о н я в л я е т и з о б и л и е э п о х и. Я кончил.

Так никто и не понял, что он хотел этим сказать. (А Никпетож любит Шескпира и уже куда его только не сует!)

- Имеете последнее слово, подсудимый, - говорит Сережка Блинов.

- Я себя оправдывать не стану, - сказал я. - Я не виноват, и все это знают, поэтому если я буду оправдываться, значит, буду защищать эту комедию. Но вот что я хочу сказать. Тут сначала Николай Петрович, а потом Александр Максимович говорили насчет добра и зла. Из политграмоты видно, что никакого добра и зла не существует, а все зависит от экономических отношений, а добро и зло - это есть идеализм. Я, например, думаю, что во мне нет никакого добра и зла: когда я сыт, то добрей, а когда голоден тогда злей, и если ко мне пристают, то могу отдубасить. Вот и все.

Заседатели ушли и совещались ровно пять минут. Когда они вышли, у меня сердце так и схватило: а вдруг приговорили выставить из школы? Но Володька Шмерц прочел:

- ...поставить Рябцеву на вид его поведение и прекратить жмание, а Орловой и другим девочкам тоже поставить на вид, чтобы не позволяли себя лапать и жмать.

Все вышло по Сильвиному.

28 августа.

Вышла новая стенгазета, без номера и без подписей, под заглавием: "За Никпетожа".

Так как я до сих пор не решил, к какой партии мне присоединиться, то я не только в этой газете не участвую, но даже не знаю, кто ее выпускал. Сильва тоже не знает.

Там есть такая статейка:

"Медицина - борьба

с языкочесоткой

Профессором Ив. Ив. Дураковым найден способ лечения языкочесотки, в последнее время распространившейся до размеров угрожающей эпидемии. Многоуважаемое светило медицинского мира, получившее, кстати сказать, на днях Нобелевскую премию в размере двух соленых огурцов, посвятило борьбе с вышеуказанной болезнью меньшую половину своей жизни.

И. И. Дураковым найдена языкочесоточная бацилла, распространяемая укусами глуповодиса при сильно развитом бездельимусе.

Наш маститый ученый привил вполне самоотверженно указанную бациллу себе, отчего стал болтать до 1000 слов в минуту, из них - 120% гнуснейшей сплетневой чепухи. Благодаря, однако, геройской выдержке ученого им было открыто средство для борьбы с болезнью.

Средство это, состоящее из вытяжек из Каутского и других авторов, писавших о марксистской этике, названо Ив. Ив. Дураковым а н т и с п л е т н и ц и н.

Принимать рекомендуется в свободное от занятий время, а также перед сном.

Помимо а н т и с п л е т н и ц и н а, тов. Дураков установил особую дисциплину лечения страшной болезни. Больной, находящийся на излечении, для достижения благоприятных результатов (снижение бацилловой продукции до 25 сплетушков в минуту) должен безостановочно обсуждать следующие темы:

1) сравнение поджога Москвы в 1812 году с имевшим место в нашей школе поджогом шкрабских правил,

2) черты сходства и различия между моторной лодкой, сюртуком, гвоздем и панихидой,

3) проблема закуривания папирос о блестящие лысины (доказать математически).

В беседе с нашим репортером гр. Дураков заявил, что первоначально он обратил внимание на языкочесоточную бациллу в мировом масштабе (когда ноты Керзона перевалили за размер воскресного "Таймса"). После того как эпидемия захлестнула и СССР, профессор переехал для специальных исследований в Россию, где и натолкнулся на нашу школу. На днях профессор начнет пользовать больных языкочесоткой в нашей школе.

Скипидар для смазывания языков у больных заготовлен в количестве нескольких тонн".

Всем это очень хорошо, и я с этим вполне согласен, но у меня с каждым днем все мучительнее развивается внутренняя борьба. За кого мне быть: за Никпетожа или против. Ходят слухи, что Никпетож окончательно и бесповоротно уйдет. Без него в школе будет пусто.

Я сказал про свои сомнения Сильве; она говорит, что ей тоже тяжело, но принцип прежде всего. И кроме того, Сильва говорит, что уже давно известно, что личность не играет в истории никакой роли. Это-то верно...

29 августа.

Я наконец решился - и обратился прямо к Никпетожу.

- Николай Петрович, - спрашиваю. - Когда личное и общественное сталкиваются, тогда чему следует отдать предпочтение?

- Общественному, - ответил Никпетож.

- Так. Поэтому... Я не мог быть в партии, которая за вас. Хотя мне это очень тяжело, я принужден быть в противной партии.

- Не нужно никаких партий, - сказал Никпетож, и мне показалось, что ему тяжело говорить. - Я знаю, что я... не прав. Я ухожу из школы. Я на некоторое время поставил личное выше общественного.

Я чуть не заплакал. Разговор этим кончился.

30 августа.

Мы с Сильвой - комсомольцы. Все инстанции нас утвердили. Нам поручено организовать в школе форпост пионеров. Это наша первая партнагрузка.

Сегодня стало окончательно известно, что Н. П. Ожигов уходит из школы. Я буду ходить к нему на квартиру.