Давай никогда не встретимся - Алена Лайкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я замер. Прищурился, внимательно разглядывая противоположный дом, на который невольно упал взгляд. Предложение вызвало никогда ещё ранее не испытываемый мною интерес. Хоть воспоминания, разбуженные разговором с няней, стёрлись будто по волшебству, в душе они оставили странный не проходящий след. Хотелось то ли бежать прочь от этого города и самого себя, то ли сполна насладиться жизнью, которая мне открывалась. Я круто развернулся к отцу и улыбнулся со всей нетерпеливой уверенностью, которую испытывал.
– Я поеду. Когда маэстро отправляется?
Мать взволнованно взглянула на меня. Отец приподнял брови, но ответил:
– Послезавтра.
– Хорошо. – Я сложил руки на груди. – В таком случае прикажите, чтобы собрали вещи. Послезавтра я отбываю.
Возможно, расставание с семьёй и городом, в котором родился и вырос, должно было тронуть меня, но на удивление я ничего не чувствовал. Спустя день мы с маэстро сели в поезд и отбыли навстречу новой жизни.
Всё это случилось так давно, что если б не письма и детские фотографии, я счёл это длинным, подробным сном.
– Маэстро, скажите, почему одиннадцать лет назад Вы, никогда ранее не стремившийся войти в сферу музыки, вдруг отправились в своё первое турне?
Я взглянул на молодую журналистку, стоявшую рядом со мной и, как палец на курке, державшую наготове блокнот и ручку. Её фотограф наставлял на меня громадный объектив камеры.
– Я не помню, – ответил я с улыбкой и пошёл дальше по холлу. Мельком взглянул в одно из огромных зеркал. Худой, бледный, на вид старше своего истинного возраста. Журналистка побежала за мной, и пришлось отвечать. – Это было какое-то наитие. Мне вдруг захотелось воспользоваться своей жизнью по полной и раскрыть свой талант. Как будто бы это моя единственная возможность жить так, как хочется мне самому.
– Эм… Хорошо, спасибо, – удивлённо протянула журналистка. Зачем-то переглянулась с фотографом. – Чем Вы порадуете нас сегодня?
Я пожал плечами и посмотрел в камеру одним из тех загадочных взглядов, которые так нравились читателям газет.
– Сегодня я приготовил для вас кое-что новенькое. Услышите сами через час. А сейчас простите, мне нужно идти.
И, поклонившись, я удалился в приготовленную мне гримёрку. Лишь там, вдали от жадного внимания людей, я бросил в сторону шляпу и сел прямо на край стола. Запрокинув вверх голову, радостно и глубоко вдохнул сладковатый воздух помещения. Выбранный путь приносил мне определённое удовольствие. Конечно, неполное – чего-то по-прежнему не хватало, я так и не понимал, чего. Однако музыка приглушала это чувство, запрятывая куда-то в уголки души, и становилось уже не так тошно. Я был молод, талантлив, богат; мир рукоплескал мне, и я просиживал ночи за инструментом, раз за разом подбирая всё новые облачённые в музыку чувства. Этот образ жизни казался настолько естественным, что не оставлял никакого времени на сомнения.
И всё же что-то было не так.
Встряхнувшись, я спрыгнул на пол и прошёлся по комнате. Слегка подрагивающей рукой достал из портфеля ноты и перелистнул их, проверяя, всё ли взял. Всё нужное было на месте. Слабо улыбнувшись, я вышел из гримёрки и поспешил сверкающими золотом коридорами к сцене. Нужно было отрепетировать вместе с оркестром. От них вечно какие-то беды.
Игра всегда вдохновляла. То великое состояние, способствовавшее якобы рождению у творческих личностей идей, приходило ко мне в работе. Муза явно любила моё трудолюбие. Сев за рояль, я не торопясь разложил ноты. Отдал нужные копии музыкантам. Оставалось лишь дождаться, пока они ознакомятся со своими партиями. Расправив плечи, я окинул взглядом огромный, бесконечный зрительский зал. Длинные ряды бархатных алых кресел уходили вверх, давая всем возможность хорошенько разглядеть мою угловатую фигуру. За годы выступлений я уже привык к такому, но при виде этого зала даже у меня захватывало дух.
– Мы готовы, маэстро, – послышалось сзади, и я кивнул. Чуть поморщился. Дольше всего я привыкал именно к новому званию.
– Хорошо. – Я опустил руки на клавиши и прикрыл глаза. По привычке первые ноты брал вслепую. – Тогда начали.
Смычок тронул струны на удивление хорошо. Короткое вступительное соло, и присоединился я, сначала дополняя скрипку, а потом своим неистовым напором заставляя ту беспомощно затихнуть. Вплелись тарелки. Я перебирал пальцами, почти танцуя, и музыка отражалась от высоких стен и потолков. Разум трепетал в восторге. Я на секунду прикрыл глаза, отдаваясь этому единству с пением инструментов и вдруг…
Вдруг что-то поменялось. Словно в чёрно-белый мир плеснули красок. Я замер, забыв, как дышать. Душа внутри трепетала растерянно и счастливо, и впервые с самого моего рождения я чувствовал себя целостным, полным… Живым.
– Всё в порядке, маэстро? – спросил подошедший дирижёр.
Музыка прервалась вместе с моим оцепенением.
– Да-да, всё хорошо, – ответил я и улыбнулся. – Просто восхитительно.
Это была правда. Я не понимал, в чём дело, но определённо что-то изменилось в самой Вселенной, в воздухе, в солнечном свете и жужжании электрических ламп. И, что самое главное, это изменение напрямую касалось меня. Будто недостающий смысл моей жизни взяли и вписали в мир, позволяя мне наконец по-настоящему дышать. Я прикрыл глаза, позволяя этому чувству пропитать каждую клеточку.
– Продолжаем.
И я заиграл вновь, но уже с другой, никогда мне ранее неведанной силой.
Концерт прошёл феерично и принёс мне такой оглушительный успех, по сравнению с которым все прошлые победы казались ничтожными.
По прошествии лет, которые были счастливее всей моей прошлой жизни в целом, я отдыхал в номере после очередного концерта. В дверь постучались. Приоткрыв один глаз, я нехотя поднялся с кресла.
– Войдите.
В номер заглянул швейцар и, найдя меня взглядом, заискивающе улыбнулся.
– Вас хочет увидеть один молодой музыкант. Он приехал с отцом. Говорят, мальчик очень талантлив.
Я махнул рукой, собираясь отказаться, и вдруг замер. Знакомое чувство радостного предвкушения, словно перед встречей со старым знакомым, разлилось в сердце.
– Пригласите его, – сказал я, и швейцар, кивнув, закрыл дверь.
Я потрясла головой, приходя в себя. Увиденное потрясло меня настолько, что несколько мгновений я даже не реагировала на тормошащую меня Надю. Что за глупость? То есть всю ту единственную жизнь, которую повезло прожить спокойно, я невольно звала его? Торопила его рождение, подгоняла, ждала… Может, композитором я была больна не только телом, но и мозгом? Я вздохнула, переводя рассеянный взгляд на Надю. Или это тонкий намёк памяти на то, что ждёт, когда избавлюсь от принца?
