Фридрих Шиллер - Лия Лозинская

Строя планы совместной жизни с новыми друзьями, Шиллер просит только об одном: не снимать квартиру с окнами на кладбище.

«Я люблю людей, а следовательно и людскую сутолоку. Если нельзя так устроить, чтобы мы столовались все вместе… то я стану довольствоваться на постоялом дворе, ибо я всегда предпочитал лучше уж поститься, нежели есть без компании».

Он не в состоянии долее оставаться в Мангейме, где у него «нет ни души, ни единой души…, нет ни подруги, ни друга, а от того, что еще могло бы быть дорого, отделяют условности, обстоятельства».

Время до дня отъезда кажется ему «томительно долгим, как уголовный процесс». Закончив свои дела в театре, он едет к новым друзьям в настроении душевной приподнятости; он полон ожидания счастья, верой в то, что наконец-то оно осуществимо и близко:

«За всю свою жизнь не могу припомнить такой глубокой пророческой уверенности, какой я одержим теперь, что в Лейпциге я буду счастлив… До сих пор судьба разрушала все мои планы. Мое сердце и моя муза должны были смиряться перед необходимостью…»

ОБНИМИТЕСЬ, МИЛЛИОНЫ

«Итак, в путь, в добрый путь, милый странник, решившийся, как брат, как верный друг, сопровождать меня в моем романтическом путешествии к правде, к славе, к счастью!»

В Девятой симфонии Бетховена в момент героической кульминации раздается величественная, ликующая хоровая песня. Она написана на слова оды Шиллера «К радости»:

Радость, пламя неземное,Райский дух, слетевший к нам,Опьяненные тобою,Мы вошли в твой светлый храм.Ты сближаешь без усильяВсех разрозненных враждой,Там, где ты раскинешь крылья,Люди — братья меж собой.

Обнимитесь, миллионы!Слейтесь в радости одной!

Как мощный народный гимн, призыв к братскому единению человечества звучит в симфонии плавная и энергичная «тема Радости».

В годы юности композитора, когда впервые услышал он шиллеровскую оду, она была одним из самых популярных поэтических произведений Германии; Шиллер с правом мог говорить, что она «удостоилась чести сделаться некоторым образом народным стихотворением».

Более тридцати лет искал Бетховен музыкальное воплощение вдохновившей его темы. «Стихи Шиллера чрезвычайно трудны для музыканта, — сетует он в разговоре с композитором Черни. — Музыкант должен уметь взлететь гораздо выше поэта… А кто может тягаться с Шиллером?»

И в самом деле, шиллеровская ода «К радости» была поэтическим выражением такого высокого полета духа, такого поразительного сочетания чистой юношеской восторженности с философичностью, каких немного в мировой литературе.

Она возникла в самый счастливый период жизни поэта, под влиянием его дружбы с Кернером, дружбы, продолжавшейся всю жизнь, но особенно тесной и плодотворной в первые годы знакомства, в первые часы радостного взаимного узнавания общности взглядов и интересов — «слияния душ», как говорили в те времена.

Знаток истории, эстетики, философии, Кернер становится для Шиллера незаменимым советником. Он на три года старше поэта; когда они познакомились, Кернеру минуло двадцать восемь лет. Это человек вполне установившийся по взглядам и характеру, уравновешенный, доброжелательный. Он много читал и изучал, много видел; ему довелось совершить длительное путешествие по Германии, Англии, Франции, Швеции. Сыну профессора, человеку обеспеченному, Кернеру не пришлось, подобно Шиллеру, с юношеских лет бороться за хлеб насущный. С радостной готовностью и редким тактом освобождает он любимого поэта от материальных забот.

Впервые в жизни Шиллер может безоглядно отдаться творчеству.

«Благодарите небо за лучший дар, который оно вам подарило, за этот счастливый талант к воодушевлению», — писал Кернер Шиллеру в одном из первых писем, сетуя на то, что сам он мало способен к творческой деятельности. «Все, что история произвела по части характеров и ситуаций и что еще не исчерпано Шекспиром, все это ждет вашей кисти. Это вполне верный заказ».

Когда в последующие годы случалось, что Шиллером овладевали сомнения в его поэтическом призвании, Кернер всегда уверенной рукой возвращал друга на истинный путь.

Шиллер мог с правом утверждать, что эта дружба своей внутренней правдой, чистотой и постоянством стала частью их существования. «Твоя жизнь вошла в мою, обогатила и украсила ее», — вторит поэту Кернер.

Итак, поэт попадает в новый для него мир.

Через Кернера знакомится он с лейпцигской и дрезденской интеллигенцией, в частности с книготорговцем Гешеном, который взял в свои руки издание «Талии» (так решено было называть теперь бывшую «Рейнскую Талию» Шиллера).

«Наиприятнейшим отдыхом служит мне посещение рихтеровской кофейни, где собирается половина Лейпцига и где я расширяю свои знакомства с местными жителями и с приезжими, — сообщает Шиллер Христиану Шванну в Мангейм. — Странная это штука — писательская репутация, дорогой мой. Немногих достойных и значительных людей, заинтересовавшихся писателем, чье внимание ему приятно, роковым образом оттесняет целый рой таких, что вьются вокруг него, как навозные мухи, рассматривают его, словно диковинного зверя, а если у них за душой к тому же оказывается несколько накляксанных листов, то они еще именуют себя его коллегами. Многие никак не могут взять в толк, что человек, написавший «Разбойников», по виду ничем не отличается от других сынов человеческих. Считается, что у него уж по меньшей мере должна быть в кружок остриженная голова, ботфорты на ногах и арапник».

Эта полушутливая жалоба на обывательский интерес к его персоне, пожалуй, единственная минорная нота в письмах Шиллера из Лейпцига. Настроение поэта светлое, как никогда. Его не омрачает даже то, что терпит неудачу очередное сватовство, — на этот раз к Маргарите Шванн, дочери мангеймского издателя.

Предчувствие счастья не обмануло поэта. Первые же месяцы так сблизили маленький кружок — «пятилистник», как называл его Шиллер, что решено было не расставаться. Вместе проводят лето в деревне, неподалеку от Лейпцига, а когда Кернер с женой переезжают в Дрезден, где Кернер стал советником консистории (правительственного учреждения по делам образования), Шиллер следует за ними. Поэт находит пристанище в загородном домике на винограднике Кернера, в деревне Лошвиц.

Почти два года живет Шиллер в Лошвице и Дрездене.

«Во второй половине 1785 года в Дрездене, а быть может, в Лошвице, среди холмистых виноградников, омываемых Эльбой, под теплым крылом нежной Дружбы, в доме верного Хр. Готфр. Кернера, написал Шиллер свою «Lied an die Freude» [6].