Мастер дымных колец - Владимир Хлумов

Илья Ильич на минуту остановился. Жесткий необношенный воротник индийской рубашки оказался маловат ему и теперь мешал говорить. Он попытался ослабить давление одежды, но вдруг вспомнил про тридцатиградусный мороз и перестал распутывать закутанную шею.

— Человечество много веков подряд лелеяло мечту о покорении Вселенной. Я сам отдал лучшие свои годы освоению безвоздушных пространств, конечно, так сказать, теоретически. Но я знал и верил: наступит время и наш многострадальный народ выполнит свою историческую миссию народа-первооткрывателя безбрежных холодеющих пространств.

Упоминание о холодеющих пространствах насторожило представителей Северной Заставы. В толпе зашушукались. Пенсионер Афанасич громко кашлянул и сплюнул твердеющей в полете жидкостью. Вначале он с завистью смотрел на соседа Пирожина, допущенного выступать перед народом. Теперь же его охватило возмущение. С утра ему наобещали эксперимент оборонного значения, а получается космическое надувательство. «Чего это он нам мозги пудрит, как будто мы этого космоса и не нюхали?» — спросил он у Константина. Константин пожал широкими плечами и потрогал себя под мышкой. У капитана шумело в голове. Он вчера явно недооценил убойные качества местного портвейна. Зато его полюбил отец конструктора, Петр Афанасьевич Варфоломеев, и в результате совместного музицирования теперь по-дружески делился с ним возмущением.

Тем временем Илья Ильич продолжал:

— Мог ли кто-нибудь предполагать, что наша бедная, богом забытая Северная Застава, основанная в таком ошибочном, далеком от культуры месте, вдруг станет всемирным центром торжества человеческой мысли? — При этих словах первый секретарь встрепенулся и, нахмурившись, тяжело посмотрел в спину товарища докладчика. — Кто же мог даже мечтать, что отсюда, из мокрых, заболоченных степей, раскинувшихся у порога водных просторов, человечество сделает еще один шаг навстречу свободе и счастью?

Илья Ильич еще раз, для надежности, обернулся и посмотрел на свою идею, воплощенную в легкий серебристый металл. Идея была на месте. Илья Ильич удовлетворенно перевел взгляд на ученика. Хотел безмолвно поблагодарить его, но Сергей Петрович даже не обратил внимания на учительское чувство. Генеральный конструктор щурил от солнца маленькие глазки, разыскивая в толпе восторженное признание своих волшебных качеств. Как будто все это техническое великолепие он придумал единственно из желания увидеть теперь один-единственный взглядик, коротенький, родной, многозначительный. Но серых любящих глаз никто не поднимал в толпе. Наоборот, изрядно уже продрогшие земляки начали мало-помалу отвлекаться от докладчика и сосредотачиваться на своих замерзших членах.

— Друзья, вы, наверное, уже замерзли, — посочувствовал докладчик с высокой трибуны. — Я кончаю. Итак, наступил момент, приблизилась граница, вот-вот рухнет старый мир под напором научной мысли. Сегодня, когда мы здесь, в степи, сделаем маленький шаг, все прогрессивное человечество, вся Вселенная сделает огромный шаг из прошлого в будущее. Конечно, здесь одной идеи мало. Тысячи и тысячи рабочих, ученых, инженеров могут удовлетворенно вздохнуть. Их труд не пропал даром. Человечество приступает к освоению космических мечтаний.

Не успел Илья Ильич закончить, как в микрофон захлопал товарищ Романцев, за ним с ревом и ожесточением жаркими аплодисментами взорвалась толпа. Первый дал знак оркестру. С радостной обреченностью оркестр пожарников впился беззащитными губами в обжигающий до слез заиндевелый металл. Загремела музыка времен первой революции. Под этот гвалт и грохот никто не заметил, как к берегу подошел небольшой грузовой пароходик.

Точнее, один человек из толпы все-таки обратил на это внимание. Капитан безопасности лихорадочно пытался понять, что же происходит. Если это старт, почему не сообщили? — думал Трофимов. Ну да, не положено, пока не выйдут на орбиту, сам же себе объяснял ситуацию капитан. Но почему вдруг отсюда, почему сейчас, да и вообще, какой к чертовой матери старт?! Чепуха, надувательство, авантюра! Нужно срочно что-то сделать. Он попытался пробраться к трибуне, но люди, вмороженные друг в друга, стояли сплошной стеной между ним и нарушителями спокойствия. Он, зажатый со всех сторон, словно снежная баба с красным морковным носом, беспомощно наблюдал, как Ученик и Учитель сошли с трибуны, подошли к первой черной машине, достали оттуда свои небольшие чемоданчики и под одобрительный гул толпы поднялись на мостик речного суденышка. Наконец треснула людская ограда и капитан вырвался на оперативный простор. Трофимов подбежал к самому краю воды и чуть не успел прыгнуть на быстро поднимавшийся трап. Ну ничего, ничего, шептал капитан, расстегивая кобуру. На отчаянные попытки вмешаться в неизбежный ход событий с мостика поглядывал генеральный конструктор. Он даже с сочувствием крикнул капитану:

— Холодно?

— Ничего, — процедил Константин, прицеливаясь в отплывающее судно.

— Сигнальный залп! — крикнул Варфоломеев и засмеялся громким детским смехом.

На мостик выбежал маленький кряжистый человечек и строго погрозил Константину кулаком. Как же, испугал. Не для того ему отечество вручило порох и патроны. Константин материл последними словами чертов мороз и, напрягая натренированные мускулы, решал одну простенькую геометрическую задачку — проведение прямой через две точки. Нужно обязательно решить, а потом уже заглянуть в ответ. Хотя нет, ответ известен. В ответе прямая должна превратиться в отрезок с окровавленным концом. Но та точка на конце отрезка улыбалась ему прищуренными умными глазами. И тут, в самый решительный миг, в тот самый миг, когда на часах пробило двенадцать, он вспомнил забытое, заброшенное, вылетевшее из головы, а теперь вновь ударившее в самое яблочко обстоятельство. Грянул в небо выстрел, замерли люди, оторвали от своих инструментов окровавленные рты пожарники.

— Ну, поехали! — донеслось с капитанского мостика.

Маленький пароходик, трудяга речных просторов, жалобно гуднул и рванулся вдаль. Из толпы вышла на берег низенькая, с узкими плечами женщина, достала из кармана старенького пальто цветастый платочек и помахала вслед уплывающему к неведомым берегам сыну.

Прошло время. Загудел, задымился, задрожал Заячий остров.

— Эка дают! — кричали в толпе.

— Эй, парнишка, стрельни еще разок, — посоветовал кто-то капитану.

— Глянь, пошла, пошла! — радостно заухал старик с подбитым глазом.

— Ну, едри мать твою!.. — кричал Афанасич, подбрасывая в воздух сорванную со шнурков шапку. — Ну Сашка, сейчас подорвет, ей-богу, подорвет.

Толпа ухнула. Длиннющая, метров тридцать высотой серебристая махина, изрыгая из всех центральных и боковых дюз оранжевое пламя, медленно подалась вверх. Гул усилился. Казалось, под землей заработал какой-то адский строительный завод, какая-то неведомая доселе созидательная сила вгрызалась в спящие веками болота, копала, засыпала, бетонировала. Она тут же гремела топорами, звенела пилами, стучала молотками. Гудящее, непрерывное движение кирпича, стекла и железа слилось в единое звенящее веселое пение космического агрегата. Обреченно затихла Северная Застава. Выстраивалась новая космическая эра.

ПОЛНОЛУНИЕ

Смотрю французский сон

С обилием времен,

Где в будущем не так

И в прошлом по-другому…

1

— Лишь одно обстоятельство, которому я не нашел объяснения, мучает меня до сих пор, — снова и снова всплывает голос диктора центральной программы. — Это выражение их лица после оглашения приговора. Какое-то растерянное, будто от внезапной, незаслуженной обиды, скорее мальчишечье, да, именно детское удивление, искреннее, словно говорящее: как же так? Нас ведь нельзя так просто взять и наказать, мы ведь покаялись, мы признались…

Потом Имярек выпросил у Бошки книги этого человека (слава богу, он знал немецкий язык), но сколько ни перечитывал их, сколько он ни обдумывал, подвергая все самому тщательному сомнению, никаких следов преднамеренной лжи не нашел. «Сон разума рождает чудовища» — ведь это же как дважды два. Человек, сказавший такое, не даст себя усыпить! Было отчего расстраиваться. Еще бы, думал Имярек, теперь меня не трудно убедить, что мои друзья-соратники кормили отравленной колбасой население. Не-ет, дудки, — не соглашался Имярек и требовал стенограммы допросов. Лучше бы он их не требовал!

Имярек делает последний шаг, но прежде чем поднять задумчивую обезьянку, вдруг начинает ощущать правой щекой теплый сквозняк из открытого черного окна. Ласковый ветерок доносит в координаторную парное дыхание столичной ночи. Оттуда, из-за высокой крепостной стены, доносится чей-то звонкий смех и плеск речной волны. Чудаки, ночью купаются, мечтательно заключает Имярек. А почему нет? Городские камни теперь источают на голые тела купальщиц накопленное за длинный июльский день солнечное тепло. Хорошо, наверное, посидеть сейчас на ступеньках, поболтать ногами в воде, задохнуться, наконец, от счастья свободы и любви. И не слушать, не слушать монотонный Бошкин голос.