Рассказы прошлого лета - Эдуард Шим

Девчонки, подружки Жени, прибегали на танцы в нейлоновых кофточках без рукавов и лакированных туфлях. В красном уголке температура была еще терпимой, но когда потом начинались провожания и разговоры под луной, то девчоночья любовь испытывалась на смертельной стуже. От сердечных объяснений где-нибудь у сугроба девчонка не краснела, как полагается в таких случаях, а делалась густо-синей и так стучала зубами, что щеки тряслись.

Однажды Серега решил проводить Женю. Всех девчонок уже разобрали, даже Идку Лепехину взял под руку какой-то хмурый монтажник, смахивавший на дятла; Серега повертел головой и кивнул Жене:

— Ну, пошли, что ли?

Она стала отказываться, Серега слушал пораженный, потом сказал:

— Взыскание наложу!

Он не понимал, зачем надо отказываться.

В тот вечер было особенно студено; Женя скоро замерзла, а Серега все водил ее вокруг палаток и рассказывал байки. Она знала их почти наизусть — и про то, как Серегина машина завязла в болоте и ее вытаскивали четыре трактора, которые после сами завязли; и про то, что на соседнем участке он видел ручного медведя, помогающего строителям раскатывать провода, и про то, как Серега заснул за баранкой, а машина сама привезла его в деревню. Эти байки он выкладывал всем подряд, но каждый раз — с таким увлечением, что жалко было оборвать.

Потом Серега заметил, что Женя совсем закоченела, скинул с себя зеленый военный бушлат.

— Чего ж ты молчишь? Надевай…

Он остался в гимнастерке, но продолжал кружить между сугробов и рассказывать и только заикался от холода.

Уже войдя в палатку, Женя вспомнила, что не вернула зеленый бушлат. Серега так и отправился домой в гимнастерке — просто не обратил внимания.

Она усмехнулась: «Вот шалапутный!» — и отчего-то долго вспоминала выражение его лица; оно было какое-то изменчивое, ускользало…

Затем она стала все чаще приглядываться к нему; заметила в нем и хорошее и плохое. Они странно переплетались между собой, и невозможно было точно определить, что же за человек Серега.

Он был добрый — мог отдать последние деньги, сапоги, шапку, потом забывал об этом и носил неизвестно чью одежду. Но был он и злым — иногда так шутил, что насмерть обижал человека. И как будто не сознавал этого, смотрел на всех невинными глазами. Был честным, но мог и соврать. Не для выгоды, а просто так, ни с того ни с сего. Даже выглядел он по-разному, то вдруг покажется красивым, а то — безобразным; никогда не встречала Женя таких странных людей…

Она не задумывалась, как относится к Сереге. Только почему-то ни словом не обмолвилась про него, когда писала домой. Колючий Серега будто не укладывался в эти гладкие, обычные письма, а может, она сама не хотела, чтоб уложился.

Все стало понятным лишь недавно.

Женя работала на трассе: в этот день строителям солоно пришлось: попался очень трудный пикет на крутом склоне горы.

К нему надо было спустить машины с жидким бетоном. Два самосвала попробовали съехать вниз — и не смогли, сорвались. Шоферы едва успели выпрыгнуть; переворачиваясь, круша деревца и кустарник, машины прогрохотали с откоса.

Третий шофер отказался ехать. А ждать было нельзя: бетон в кузове застывал.

Тут среди рабочих появился Серега. Никто его не просил ехать, он сам взобрался на откос и сел за баранку чужой машины.

— Куда ты, шалавый!.. — закричал шофер. — Ведь башку напрочь…

Серега засвистел беспечно и дал газ. На лице у него не отражалось ни страха, ни волнения, — обычная дурашливая улыбка. Он словно не понимал, насколько это опасно.

Легко, будто пританцовывая, машина пошла вниз. Она так накренилась, что бетонное тесто выплескивалось через борт. Еще секунда — и опрокинется совсем…

У котлована все замерли. Женя зажмурила глаза, сердце у нее будто зажали в кулак — не вздохнуть. А когда открыла глаза, все было кончено. Самосвал стоял на краю котлована, мальчишки сгружали бетон. Серега не обращал на них внимания и с топотом гонялся за Идкой Лепехиной, отнимая у нее булку.

Не помня себя, на ослабевших ногах Женя пошла к нему, чтобы схватить за рукав, сказать: «Разве так можно!.. Не смей, больше никогда не смей!..»

И вдруг испугалась, потому что впервые осознала, как дорог и близок он сделался ей.

Сейчас она сидела с ним рядом, и это была такая радость — слышать его дыхание, видеть лицо, освещенное теплым, красным светом, чувствовать его руку.

Она забыла обо всем и ничего больше не желала — только бы эти минуты не кончились сразу.

Серега тоже улыбнулся ей, подмигнул, потом глаза у него стали круглые и внимательные.

Неизвестно, что промелькнуло в его голове, но Серегина рука вдруг отвердела и надавила Жене на плечи. Он быстро наклонился, обдавая запахом табака, сдавил, стиснул…

Женя не успела отодвинуться, она не сразу сообразила, что Серега собирается ее поцеловать.

И то, что все это было сделано так легко, просто — будто Серега потянулся выпить ковшик воды, — было ужасным и невозможным. Женя задохнулась от одной этой мысли и забилась, отталкивая его руки.

— Ну чего ты? — утирая потный лоб, изумился Серега. — Укусил я тебя, что ли?

Вероятно, он на самом деле не понимал, из-за чего она так возмущается. Он был немного сконфужен, растерян, но смотрел открыто, не отводя глаз…

— Какой же ты… какой… — Женю всю колотило, губы не слушались.

Серега невольно отодвинулся, подобрал под себя ноги.

— Взыскание наложу! — сказал он испуганно.

Женя шагнула к нему, наступила на что-то мягкое, хрустящее — полушубок. Поддала его валенком…

— Сейчас же… сейчас вон! Чтоб ни минуты!.. А то — не знаю что сделаю!..

Серега послушно встал и, путаясь, не попадая в рукава, начал одеваться. От нетерпения Женя подпихивала его кулачком в спину:

— Да скорей же!!!

Он торопливо начал оправдываться, говорить, что не хотел ничего плохого, что все получилось нечаянно; Женя слушала эти слова; они казались ей гнусными, лживыми, — и хотя она сознавала, что других слов у Сереги нет и не может быть, злилась еще сильней.

— Вон!

Серега обалдело оглянулся и полез из котлована.

Сидя возле темной, остывающей печки, Женя поплакала. Теперь уже не от обиды и злости, а просто потому, что возникла внутри какая-то пустота и не хотелось думать и что-то делать.

Она опять услышала, как срываются с брезента капли; были они сейчас редкими, неторопливыми. Женя для чего-то считала их и боялась, что они совсем перестанут падать. Словно в тот миг, когда все замрет, и должно что-то случиться.

Прислушиваясь, она ловила знакомый звук… но капля медлила… и все длилась, длилась тягучая тишина… и когда уже захлестывала и казалась невозможной, рождался почти неслышный щелчок. Женя облегченно вздыхала.

Потом она поняла, что считает капли для того, чтобы не думать о Сереге. Происшедшее было слишком неожиданным, оно словно оглушило ее, и теперь следовало переждать, прийти в себя, перед тем как снова о нем вспоминать.

Она насильно заставила себя размышлять о другом. Вот она опять осталась одна в котловане, на глухой просеке, вдали от жилья и людей. Ей никто не поможет. Как быть?

Но эти мысли, еще недавно пугавшие ее, теперь стали безразличными. Ну и что, если печка погаснет? У Жени хватит всяких причин, чтобы оправдаться перед начальством.

И она стала подбирать оправдания. На просеке глубокий снег, темнота, разве проберешься? Да и где найдешь эти поваленные деревья? Их давно замело. А если и найдешь, то не руками же ломать ветки, даже перочинного ножика нет. Кто сможет упрекнуть ее, если она не пойдет за дровами?

А кроме того, Женя еще не знает, так ли опасен мороз для фундаментов. Может, ничего страшного не произойдет, бетон не рассыплется и не ослабнет; придут завтра на трассу рабочие и снова растопят печку.

Оправданий было много — убедительных, веских; никто против них не стал бы спорить, но Женя отыскивала все новые и новые, словно не верила самой себе. Под конец она сказала, что самое главное — это собственный страх. Ну да, она боится вылезти из котлована и увидеть ночную тайгу, и тут уже ничего не поделаешь, этот страх выше ее сил. Она просто не может пойти.

Это было самое простое и самое верное оправдание.

Последние угольки, позванивая, рассыпались в печке. Последняя капля упала с брезентовой крыши.

Длились минуты.

Женя встала и захлопнула прогоревшую печку. Выбравшись из котлована, плотней подоткнула брезент, чтобы не просачивался холод, и пошла на просеку.

От мороза было трудно дышать. Женя втягивала воздух сквозь стиснутые зубы. Под ватником пробегали холодные струйки, будто иней просыпался за воротник и обжигал спину. Застыли и ноги в сырых валенках.

Деревья, что попадались недалеко от пикета, были толстые, без сучьев. Женя пробивалась дальше наугад; она проваливалась в сыпучий снег почти до пояса, падала, но все-таки лезла вперед.