Повесть о золотой рыбке - Михаил Герчик

Он навалился на Сашку, прижал к косяку литым плечом, и Сашка с трудом оттолкнул его.

— Хватит, дядя Вася, не о чем нам с вами говорить. Пока. Пойду помогу аквариумы грузить.

В тот же день вслед за Сашкой перевезли в клуб свои аквариумы со всяким оборудованием Сергей Ермолаевич и Кузьма Кузьмич. Вот только рыбок набралось немного: Сашка большую часть своих уже распродал, у Сергея Ермолаевича подохли. Правда, Кузьма Кузьмич принес дюжину холодноводных, среди которых были знаменитые черные телескопы, и мраморных гурами, а Юрка — меченосцев, но всех вместе рыбок в клубе было пока куда меньше, чем у одного дяди Васи.

И все-таки это никого не смущало. Сашка уже назавтра отсадил на нерест уцелевшую семью своих лучших неонов, по две семьи парусных моллинезий, тигровых и малиновых меченосцев, парочку тернеций. Они должны были положить начало «великому племени» рыбок, которым предстояло заселить все аквариумы клуба и отправиться в «плавание» к сотням любителей-детей и взрослых.

В центре первой комнаты Сашка и Сергей Ермолаевич установили двадцативедерный коллекционный аквариум Кожара. Старые растения и песок из него были выброшены — в них могли сохраниться крупицы нерастворенной «рыбьей холеры», которая убила всех рыбок. На соседней стройке Юрка и Сашка набрали для него крупного песка, хорошенько промыли, прокипятили и только потом выстлали дно толстым, слегка наклонным слоем, чтоб легко было собирать грязь. В центре аквариума посадили в горшочке паль-мочку. Она не прижилась бы в чистом песке, пришлось положить под корни комок чернозема и глины.

Вокруг пальмочки, поближе к заднему стеклу, разместились кустики резного дубка, бразильской людвигии с блестящими листочками, ярко-зелеными с освещенной и красновато-фиолетовыми с неосвещеной стороны, японской сагиттарии с широкими и заостренными, как ножи, темно-зелеными листьями, нежного изумрудного папоротника.

Каждое растение Сашка прижимал камешком, чтоб не всплыло, когда аквариум заполнится водой, чтоб не выдернули рыбки: ведь растения не любят пересадки, многие приживаются долго и трудно, начинают загнивать…

Сашка работал, как художник, он создавал будущую картину подводного мира, и, как в настоящей картине, в ней не должно было быть ничего лишнего: каждой водоросли и каждому камню надо было найти свое, единственное место, чтоб они потом не лезли в глаза, а помогали увидеть главное — рыбок, оттеняли их красоту. И он то отходил от аквариума, придирчиво щурясь и цокая языком, то снова подходил и поправлял что-то, только ему одному заметное, расщепленной на конце палочкой, и под этой палочкой возникали, как на дне настоящего водоема, холмы и впадины, и рождались черные скалы, и зеленые водоросли змеились по ним, вялые, слабые, потому что силу и упругость они обретали только в воде.

Юрка давно уже забыл о своем задании: ему поручили обобрать подгнившие листочки и обрезать лишние корни у растений, приготовленных для других аквариумов, — охапкой перевившейся травы лежали они в большом тазу; и Сергей Ермолаевич с Кузьмой Кузьмичом отложили в сторону компрессор, над которым колдовали с самого утра, — затаив дыхание, они следили за Сашкой.

Никто не лез к нему с советами, подсказками, они понимали, что сейчас на их глазах свершается маленькое чудо. Они просто наблюдали за уверенными Сашкиными движениями, стараясь запомнить их, чтоб потом самим так же легко подхватывать каждую травинку, находить ей такое место, где она будет расти, не мешая остальным, а ровные слои темного песка и черных камней превращать в «скалы» и «овраги».

А Сашка?.. Сашка забыл обо всем на свете. О том, что через несколько дней дальняя дорога уведет его из родного города от матери, от Юрки, Сергея Ермолаевича и Кузьмы Кузьмича, с которыми он подружился и которых полюбил. От крошечных разноцветных рыбок — три долгих года отдал им Сашка….

Наконец он закрыл водоросли листом плотной бумаги и стал осторожно наливать отстоявшуюся воду. Ведро за ведром подавал Юрка воду — двести с лишним литров вмещал коллекционный аквариум клуба, и заполнить его было делом нелегким и нескорым.

Но зато потом, к вечеру, когда в прозрачной толще за стеклянным берегом чуть заметно заколебались под ярким светом рефлекторов изумрудные водоросли, словно жемчугом покрытые пузырьками воздуха, когда брызнули в разные стороны рыбки и тяжелые капли воды, продутой через фильтр, зашлепались о поверхность, разгоняя по углам пушистые кустики риччии и плавающего папоротника, — Сашка и Юрка молча сели перед аквариумом и долго не отрывали от него глаз.

А Кожар и Зыков стояли в сторонке, поглядывая то на «подводное царство», то на мальчишек, и думали о том, сколько задир и бузотеров со всех улиц города вскоре замрут перед этой сказкой.

— Ну что ж, — наконец сказал Сергей Ермолаевич, — вот и родился наш клуб. Осталось одно — дать ему имя. Какие есть предложения?

— «Золотая рыбка», — оторвав взгляд от аквариума, сказал Сашка. — Клуб «Золотая рыбка».

— Возражений нет? — улыбнулся Кожар. — Принято единогласно.

В воскресенье в дальнем углу Кисловского рынка, где обычно собирались аквариумисты, было особенно многолюдно.

После морозов наступила оттепель. Снег хлюпал под ногами, и солнце старательно пристреливалось к нему несильными еще лучами, словно прикидывая, много ли будет работы весной. Глупые воробьи, которые уж» вдоволь намерзлись и наголодались, приняли солнечную пристрелку за начало решительного наступления на стужи и метели и, ошалевшие от счастья, орали во все свои воробьиные глотки, облепив невысокий забор.

Их крик раздражал дядю Васю — он снова всю ночь проворочался в постели, вспоминая день за днем свою жизнь, и от птичьего гомона у него трещала, раскалывалась голова. Он подобрал под ногами палку, запустил ее в воробьев, и они вспорхнули, но потом нахально уселись на свои места и загорланили пуще прежнего.

Дядя Вася пришел на рынок поздно — еще раз пробовал договориться с Сашкой. Сашка вначале что-то мямлил, словно выгадывал зачем-то время, потом глянул на часы, засмеялся и убежал.

А Сашка и впрямь выгадывал время. Нужно было, чтоб Сергей Ермолаевич и Зыков успели подготовить операцию, которую они между собой называли: «Взять дядю Васю за жабры».

Две банки четырехмесячных, уже хорошо окрасившихся барбусов суматранусов и скалярий принес дядя Вася в тот день на Кисловку. Он бросил рыбкам несколько щепоток мотыля, и они весело суетились в воде, жадно подхватывая извивающихся червячков.

Хороши были рыбки, очень хороши. Не удивительно, что сразу же обступили дядю Васю люди. Плотно обступили, но… никто ничего не покупал.

Дядя Вася просил по рублю за барбуса, по полтора — за скалярию. Через час, не продав ни одной рыбки, он впервые за все последние годы сбавил цену на двугривенный. Потом еще на десять копеек..

Все было напрасно.

«Да что они, перебесились, что ли? — зло и растерянно думал дядя Вася, глядя на знакомых рыбоводов. — По семьдесят копеек барбусов не берут… Стоят стеной, ни один покупатель сквозь их не пробьется…»

— Ну, вот что, братцы, — он сбил на затылок шапку и исподлобья поглядел на людей, сгрудившихся у столика, — посмотрели на рыбок — и хватит. Дайте купцам пробиться, а то я из-за вас сегодня и на четвертинку не заработаю.

Люди начали неохотно расходиться, но на их место становились новые, незнакомые.

Они тоже молча рассматривали рыбок, но даже не спрашивали цены.

— По полтиннику барбусы, по рублю скалярии! — не выдержал дядя Вася. — Навались, разобрали!..

Навалились. Еще гуще стала толпа. Давно уже не было на Кисловке таких низких цен. Чего ж не видно ни протянутых денег, ни подставленных баночек?..

Дядя Вася сгреб с прилавка горсть снега и прижал к губам. Договорились… Договорились не покупать у него… Кожар всех подбил…

— Чего стоите? — задыхаясь, выкрикнул дядя Вася. — Думаете, рыба больная? Неправда, здоровая рыба! Что я, последний раз сюда пришел, чтоб под собой сук рубить?! Это «профессор» вас всех подбил, а вы верите ему, дурачье. А ну, кому барбусы по сорок копеек, а скалярии — по восемьдесят. Сам в накладке останусь, а посмеюсь над вами. Кому барбусы?..

Люди заколебались, зашумели, и дядя Вася увидел, как к нему пробивается первый покупатель. Он штопором ввинчивался в толпу, сжимая в одном кулаке баночку, а в другой деньги — между пальцами в чернильных пятнышках виднелся синий уголок пятирублевой бумажки.

Юркий, курносый, в огромной заячьей шапке, съехавшей на белесые брови, мальчишка пробивал себе дорогу так отчаянно, что все вокруг покатились со смеха — воробей, ошалевший от солнца, да и только.

Наконец мальчишка выбился к прилавку и решительно протянул дяде Васе банку.

— Мне пять… Вот этих самых… полосатых… барбусов! — выпалил он показывая щербатые зубы.