Параллель - Яра Князева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Интересно, где же находится Параллель, размышлял Патрик? – Ведь, если маги были вынуждены отойти в леса, дабы шум людского мира не мешал им вести их собственную жизнь, значит, их мир существует на той же планете, что и людской… и явно не в пустыне Сахара. Интересно… Он такой же большой, как и земной? С теми же странами и городами? Или еще больше? Или наоборот поместится в территорию, скажем Парижа, или Лондона… Или, что наиболее вероятно, он его точная копия… ведь недаром же он называется Параллелью. А если так… Где же все-таки Патрик сейчас идет? Быть может в лесах Подмосковья, или тайге Сибири, или быть может и вовсе в какой-нибудь Австралии… Нет. Это вряд ли… Там с лесами как-то неважно… Эх. Жаль нимфам запрещено рассказывать о таких вещах. Тот, кто разделил миры, наложил на них строжайший запрет, который они не в силах нарушить. Помнится, нимфы камней, перейдя на сторону черных, пытались его переступить… Да ничего не вышло. Показать дорогу до какого-либо земного города они не могли, ибо попадали на нужное место в мир людей только усилием собственной воли, и просто-напросто не знали туда никакой иной дороги. Другие же способы объяснения также были им недоступны: руки отказывались писать, голоса пропадали, срываясь на хрип, губы немели… Даже Гедеон ничего не смог сделать. Можно представить, какую истерику это вызвало у хрупких, нервных созданий… Лишь, когда ореады отказались даже и помышлять о нарушении запрета, голос снова вернулся к ним, а руки обрели былую ловкость. Само собой разумеется, больше никто и не думал выведывать точное нахождение Параллели относительно людского мира. Может быть, это было и к лучшему. Во всяком случае, каждый мог представить себе, что он находится в своей стране. Деф, скажем, регулярно этим занимался.
Потеряв Родину в своей земной жизни, он обрел ее здесь. Странно, темная, горькая и грустная Параллель совсем не была похожа на яркую, вкусную, взрывную, разбитную, размашистую, буйную и прекрасную Россию. Патрик вот, сколько не старался, не мог представить себе, что идет по улицам Петербурга, что вон там вдали, вот-вот покажется золотой шпиль Адмиралтейства, что сев на лодку, бороздящую многочисленнее каналы новой Венеции, он сможет пронестись мимо красивейшего храма Спаса на Крови, всегда в его личных предпочтениях выигрывавшего у напыщенного Казанского собора… Нет. Тот мир безвозвратно утерян… Остались лишь одни воспоминания. И даже если бы нимфы смогли указать Патрику точное расположение Петербурга в Параллели, он навряд ли бы туда пошел. Кто знает, что представляет собой это место здесь. Голое поле? Хотя скорее грустное, темное болото. Ведь в Параллели не было Петра… Все оставалось таким, каким было тысячелетия назад… Нет, ему не хочется это видеть. Пусть хотя бы одно из его воспоминаний останется не тронутым, чистым, светлым…
У Дефа же видимо все было иначе. Что и неудивительно. Слишком разными они были… и еще более разными были их понятии о том, что есть Родина. Для Патрика это был любимый зверек. Иногда болеющий и грустный, иногда наоборот чересчур развеселившийся, рискующий удалым весельем нанести вред самому же себе, иногда задумчивый и мечтательный, иногда ласковый… но всегда живой, всегда ждущий, всегда преданный и любящий… Он был неотделим от него самого. Он был его вечным спутником. Его другом… Для Дефа же скорее Родиной была – политика, власть, правила, устройство, мораль… Это было что-то сухое, безжизненное, как казалось Патрику, что-то ненастоящее, словно сделанное из воска. Хотя возможно это все из-за революции… Возможно, до этого отец тоже не мог отвести взгляда от плакучих берез и гордых дубов, величавых сосен и худеньких осин… Возможно, смотря на них у него сжималось сердце, и он хотел бы суметь обнять всю свою землю, хотел бы согреть, пожалеть, приободрить, сохранить и спасти ее… Возможно. Хотя маловероятно. Отец не способен на такие чувства, пора бы Патрику прекратить ровнять его по себе.
Итак, попав в Параллель, Деф стал сражаться за дело черных с такой остервенелостью, с таким напором, как защищал когда-то Россию. Он поверил в верность цели и полностью отдался ее воплощению, как в свое время верил в справедливость и целесообразность всех войн, затевавшихся в том числе и его страной. Впрочем, его страна в основном защищалась, лишь изредка вступая в территориальные споры по собственной инициативе. Но Деф не разграничивал эти случаи. Он был человеком военным и привык не обсуждать приказы. Поэтому, оказавшись в Параллели, он всецело подчинился воле Гедеона, не захотев утруждать себя не малейшими волнениями и сомнениями о справедливости цели.
Как странно, неужели у Дефа никогда не возникало вопроса, а что будет, если Властитель победит? Белые говорят, тогда мирам конец… Но если конец мирам, то что будет с самими магами… Впрочем, для Патрика может это и лучше. Конец и конец. Собственно, само существование не приносит ему никакой радости. Уж скорее бы отмучиться. Может, потом будет что-то еще или ничего не будет. Неважно. Главное это бессмысленное, совершенно бесцельное существование кончится. Он больше никогда не увидит Дефа, не будет участвовать в этих мерзких дрязгах, интригах, вылазках, драках. Ох. Как же ему это надоело. Вечный… вечный день сурка… Хотя… тогда он точно больше никогда не увидит и ту воздушную девушку в белом… Это внезапное соображение заставило Патрика удивиться своим собственным мыслям. По дурной и становившейся слишком уж навязчивой привычке он резко дернул плечами и, наконец, оторвал голову от темной сырой земли.
Вокруг опять сгущались гнетущие сумерки, и юноша не сразу понял, где находится. Перед ним лежала дряхлая ель, поваленная разбушевавшимся ветром (бедный старик, Гедеон так редко дает ему порезвиться, немудрено, что он перестарался…) Она грустно подметала грязно-оранжевыми иголками небольшую просеку. Место показалось Патрику знакомым. Точно! Именно здесь он и встретил белую волшебницу… Неужели опять, заблудившись в собственных мыслях об отце, он забрел на вражескую территорию? Прям как будто специально!
– Добрый вечер! – услышал он ласковый голос. – Я уж и не думала, что встречу Вас снова.
Лицо Патрика обдало жаром из тысячи раскаленных печей. Он еле сдержался, чтобы не сорваться с места и унестись, что есть мочи в свою душную комнату-тюрьму, но привитая с раннего детства вежливость, ставшая его второй натурой, не дала совершить ему
