Крым - Александр Проханов

Историк продолжал говорить:

– Именно сюда, в этот символ света, в образ солнечного ликующего народа был направлен бомбовый удар фашистов. Этот удар ломал хоровод, распечатывал зло, выпускал наружу огнедышащего аллигатора. Фонтан воплощал в себе древнерусский образ святого Георгия Победоносца, ведущего сражение со змием, вгоняющего копье в злую пасть чудовища. Победоносец сберегал город и живущую в нем царевну. Фашисты, разорвав детский ангельский хоровод, открыли дракону путь в город, испепелили городские стены и башни. Отдали дракону на растерзание святую царевну – Россию.

Лемехов чувствовал святость этого места. Вода, которой он наполнит фонтан, – это святая вода. Грунтовая вода русской жизни, которая в час беды выходит на поверхность. Лидер, своей волей и личной жертвой, открывает путь воде. Россия – хранительница святой воды, которой она окропляет мир, когда тот умирает. Святая вода России не дает миру погибнуть. Каждый раз его воскрешает. Так Лемехов, слушая краеведа-профессора, отгадывал тайну фонтана.

Историк делился открытием, которое стало итогом всей его жизни. Казалось, теперь, когда люди узнают истину, он может удалиться и утихнуть на смертном одре:

– Но дети растерзанного фонтана, безголовые, безрукие, безногие, продолжали танцевать. Их танец длился во время всей Сталинградской битвы. Солнечный хоровод под бомбами и пулями продолжал исполнять свой волшебный танец. Удерживал зло. Тысячи советских солдат, ходивших в смертельные атаки, погибая под пулеметами и снарядами, танцевали этот солнечный танец. Советские танкисты, совершая лобовые тараны немецких танков, танцевали этот солнечный танец. Летчики в своих краснозвездных истребителях, тараня фашистские бомбардировщики, танцевали этот танец. Штрафные батальоны, погибая в контратаках, танцевали этот солнечный танец.

Лемехову казалось, над фонтаном поднимается столб прозрачного света. Так светилась святая вода, готовая хлынуть в фонтан. Так светились души погибших солдат. Так светились чувства и мысли Лемехова, который разгадывал тайну фонтана.

Историк вещал:

– Вся Сталинградская битва была битвой за этот фонтан. За этот божественный солнечный круг. Была битвой народа с чудовищной тьмой, с адской дырой, из которой хлынула вселенская беда. Дети, которых изобразил художник, целомудренные, полные ликующей радости, превратились во время войны в великанов. В непобедимых гигантов, которые растоптали зло. Крокодил Шестой армии Паулюса был загнан в кольцо. Был вновь запечатан в светоносный круг, когда сомкнулись Донской и Сталинградский фронты.

На стыке этих фронтов, у хутора Бабуркин, Паулюс старался вырваться из смертельного кольца, разжимал круг. А штрафные батальоны вновь замыкали кольцо, запечатывали черную армию. В одном из этих батальонов сражался мой отец, павший под Бабуркином смертью храбрых. Он, как и тысячи других, кружил в солнечном хороводе среди изувеченных пионеров. Этот фонтан, как и монумент на Мамаевом кургане, является памятником в честь Сталинградской победы. Ты слышишь меня, папа? Это я, твой сын.

Ученый вернулся на место, исполнив свой долг. Открыл собравшимся людям божественную тайну фонтана.

Наступил черед Лемехова. Он держал в руках две алые розы. На него смотрели синие глаза Верхоустина. Белели подвенечные платья двух невест. Слепой ветеран поднимал лицо к небу, словно надеялся, что солнечный луч пробьет кромешную тьму в глазах. Лемехов подошел к микрофону, и множество телекамер следило за ним, мерцали вспышки, репортеры норовили подобраться поближе.

– «Фонтан любви, фонтан живой, я в дар тебе принес две розы». Эти стихи написал великий Пушкин, будто предвидел нашу сегодняшнюю радость.

Лемехов подошел к фонтану и положил цветы на край белой алебастровой чаши. Камеры снимали алые розы, белых танцоров и лицо Лемехова, побледневшее от волнения. Он вернулся к микрофону и продолжал:

– Сталинград – это священное слово, которое мы произносим как молитву. Здесь родина нашей победы. Мы должны вновь вернуть священному городу имя Сталинград.

Лемехов видел, как его слушают. Ветераны вытягивали морщинистые шеи, чтобы не пропустить ни слова. Взрослые сажали на плечи детей, чтобы те могли видеть Лемехова. Губернатор чутко вслушивался, стараясь уловить в словах высокого гостя веяния кремлевских кругов. Невеста обняла жениха, да так и осталась стоять, забыв разомкнуть объятья. Верхоустин торжествующе взирал синими очами. И Лемехов продолжал:

– В этом священном месте, в городе русской Победы был построен фонтан. Этот сталинградский фонтан священный. Это часовня, построенная на источнике русской Победы. Вода в фонтане – святая. Она исцелит больных, утешит оскорбленных, вернет веру унывающим, наполнит силой ослабевших. Этой сталинградской водой мы напоим Россию, она стряхнет наваждение, вернет величие и славу.

Лемехов умолк от волнения, ибо у него не хватило слов. Но слова вернулись, будто кто-то вкладывал их ему в уста.

– Мы понесем эту святую сталинградскую воду из города в город, из дома в дом, от одних жаждущих губ к другим. Мы воскресим всех павших солдат, всех командиров, всех командующих фронтами, воскресим великого генералиссимуса Сталина. Воскресим имя города – Сталинград!

Он умолк, потому что голос его дрожал от слез. Солнце в глазах превратилось в радужный крест.

К нему приблизился Черкизов и протянул маленький пульт с кнопкой, которую следовало нажать и включить фонтан.

– Вы прекрасно сказали, Евгений Константинович. Это настоящая проповедь.

Лемехов принял пульт и нажал кнопку. Шумные сверкающие струи прянули, сшиблись, схлестнулись, накрывая фонтан сплошным стеклянным куполом. Среди брызг несся ликующий хоровод, и каждый танцор переливался на солнце. Купол распался, и бурлящий водяной столп вознесся к солнцу, и оно кипело, слепило, танцевало, словно огненный шар. Хоровод кружил, подбрасывал солнце. Превращал его в пучки лучей, в радуги, в ослепительных птиц, в перламутровых бабочек. От фонтана летела разноцветная пыль, и люди ловили эту росу руками, губами. И казалось, от этой волшебной росы распустилось и стало зеленым близкое дерево, а шпиль на башне вокзала стал золотым.

Черкизов поднес к шумящей струе хрустальную кружку. Вода пузырилась, выплескивалась, но Черкизов выхватил кружку из бурлящего водоворота. Мокрый, счастливый, в потемневшей рубахе, протянул кружку Лемехову:

– Испейте, Евгений Константинович, святой водицы.

Лемехов принял кружку и пил, холодную, почти ледяную, душистую воду, чувствуя ее сладость и силу. Эта сила вливалась в него, дивно пьянила.

Солнце играло в хрустале. Шумел и искрился фонтан. Крылатые ангелы мчались в ликующем хороводе.

– И вы отпейте, господин губернатор. – Черкизов выхватил из фонтана кипящую кружку, и губернатор пил. Глаза его становились светлее.

Черкизов черпал и черпал воду. Две розы, лежавшие на краю чаши, упали в фонтан и кружились в водовороте.

Пили ветераны, проливая воду на ордена, и тусклая латунь медалей начинала сиять. Пили юноши и девушки, поступившие в партию «Победа», Черкизов брызгал на них водой, кропил, как священник, и те хохотали сквозь брызги.

Пили жених и невеста, передавали друг другу кружку, а после целовались мокрыми смеющимися губами.

Слепого ветерана вели к фонтану под руки. Он слушал шум и шелест, ловил худосочным лицом приближавшуюся прохладу. Черкизов поднес ему кружку, вложил ее в слабые стариковские пальцы. Ветеран пил, захлебывался, снова пил. И вдруг выпустил кружку из рук и ахающим, испуганным голосом воскликнул:

– Вижу!

Его запекшиеся веки поднялись, и под ними открылись живые глаза. В них отражался фонтан, переливались радуги. Он тянул руки к солнцу, к блеску воды, боясь, чтобы они не исчезли.

Лемехов, потрясенный, смотрел на прозревшего воина, боясь разрыдаться.

От фонтана кавалькадой, на нескольких машинах, отправились в степь, к хутору Бабуркину, о котором говорил профессор-историк. Здесь сжималось кольцо. Здесь его прорывали войска Паулюса. Здесь, в местах прорыва, шли в контратаку штрафные батальоны, затыкая своими телами бреши.

Весенняя степь была в солнечной дымке. Волновались на горизонте голубые холмы. Ручьи и речушки искрились талой водой. Хутора Бабуркина давно уже не было, лишь чернели рытвины от старинных фундаментов и виднелись метины незарастающих окопов и дотов.

Посреди степи была установлена палатка, собрались поисковики, которые искали в степи останки воинов и свозили рыжие кости к братскому погребению. Стоял стол с бутылками водки и пластмассовыми стаканчиками. Был нарезан хлеб, колбаса. Поисковик, немолодой, с печальными глазами человека, который ищет среди рытвин и воронов истлевшие останки солдат, рассказал Лемехову, как проходили бои.

– Вот видите, Евгений Константинович, синие холмы. Там занимали оборону немцы. Они прорывались сюда, в низину, а подходы к своим позициям минировали. Вся степь в минах, до сих пор выковыриваем. Ночью по минным полям шли наши, хотели сбить с холмов немцев. Шли штрафники. Расчищая дорогу танкам. Шли и взрывались, оставляя проходы. Если пойдете по степи, увидите воронки. У этих воронок мы копаем. Снимешь дерн, а там кости штрафника. Еще сто лет искать, и всех не найдешь, – сказал поисковик с тяжелым вздохом. В его больших заскорузлых руках землекопа дрожал пластмассовый стаканчик с водкой.