Удавка для бессмертных - Нина Васина

Мужчина затягивается, тлеет огонек сигареты, я привыкаю к потемкам и к свету фонаря в лицо, я ничего не понимаю про девочку, он кивает на Су. Су переступает с ноги на ногу и сообщает, что хочет писать. Она заходит за статую и журчит, невидимая в темноте.

– Я как раз вам говорил, что именно эта урна у ног вождя символизирует…

– А где здесь можно чего-нибудь попить? Сидя, – уточняю я.

– Это пожалуйста, это конечно, – засуетился мужчина, – правда, все уже закрыто, если не побрезгуете, прошу за мой столик. Я, собственно, здесь в ресторане сижу. Вы с поезда? Сколько у вас стоянка? Проходите, прошу. Я иногда хожу сюда в ресторан, здесь есть водка и коньяк бывает. Вы с московского поезда? Прошу! – Он потрусил впереди, показывая дорогу. Здание вокзала поражало размерами, высоченным потолком с куполом, а в ресторане в глаза ударила ярким стеклянным светом огромная люстра, мы зажмурились и скривились: пахло жареной рыбой.

– Вы с дочкой отдыхали? Или лечились на юге? – нам предлагают сесть и услужливо придвигают стулья. На столике стоят графинчик с коньяком и тарелка с остатками еды. – А я, можно сказать, местная достопримечательность. Я Поэт.

Я боюсь смотреть на Су. Она сползает со стула, подходит к свободному столику и приносит оттуда два бокала. Мы разливаем коньяк из графинчика, Су чокается со мной и говорит шепотом: «Ну что, расслабимся?» Я киваю, но смотреть на нее боюсь. Я смотрю на Поэта, он вытаращил глаза и открыл рот, наблюдая, как мы, скривившись, глотаем коньяк.

– Все будет хорошо, – говорю я сама себе, – все должно быть хорошо! – Мне сразу стало лучше. Я перестала трястись.

Поэт уронил вилку и полез под стол.

– Слушай, принеси минералки, шампанского и конфет, – приказывает ему Су, копается в карманах джинсов и бросает на стол деньги.

Я округляю глаза, она показывает язык. Тут я понимаю, что посмотрела на нее, что она все та же, по крайней мере когда сидит, я не могу определить ее рост и все кажется таким, как прежде.

– Ты взяла на прогулку деньги? А паспорта? – спрашиваю я, склонившись к ней.

– Взяла. И деньги и паспорта. И записку написала Фене, чтобы не беспокоилась и запирала на ночь дверь. Жизнь такая пошла, непредсказуемая.

Возразить ей мне нечего.

– Э-э-э… Девочки, – подошел Поэт с бутылками на подносе, – ваш поезд, по-моему, отходит.

– Мы лучше посидим здесь, – мне даже страшно подумать, что придется когда-нибудь встать и куда-то идти. – Выпьем с вами, если не возражаете.

– Да! – Су, похоже, тоже стало лучше. – Мы специально вышли, чтобы напиться, а то в поезде… нам не разрешали. Ну что, мать, по шампанскому!

– Давай.

Рот Поэта опять приоткрылся неопрятной розовой раковиной в бороде. Он настолько обалдел, что не сразу заметил, как Су занялась фольгой и пробкой, а заметив, дернулся, извинился, бутылку отнял и открыл.

После второго бокала он начал разглагольствовать на тему женского экстремизма. Я включилась вдруг, словно вытащили вату из ушей, почувствовала прилив сил и слегка поиздевалась над его провинциальным самомнением, а он назвал меня мужененавистницей. Я плеснула ему в бороду шампанское.

– Ты не права, – Су проводила пальцем у меня перед лицом, а я старалась этот палец укусить. – Мы никогда с тобой не говорили об этом, но мужчины для того и существуют, чтобы ими пользоваться.

– Ты еще не набила оскомину? – поинтересовалась я.

– Пользоваться всеми подряд, – спокойно продолжала она. – Их нужно закабалять всегда, любыми способами. Истерикой, лаской, ненавистью, деторождением, но полностью! – Су стукнула кулаком по столу. – А когда они забака… закака… закабалятся, тут же бросить!

Поэт испуганно икнул.

– Ну-у-у потому что на фиг тебе нужен раб! – Су отвалилась на стуле и царским жестом отвергла условного закабаленного мужчину.

– Прекрасная ветреница, желанная пленница, любви моей девственница! Позвольте ручку, – Поэт сначала пытался добраться до руки Су через стол, потом до моей руки. – Почему вы так с мужчинами? Это несправедливо.

– А потому что они истребители. Они доводят женщину до подавления желаний. Желания копятся, копятся! – Су провела рукой над столом, изображая кучу желаний. – А потом эти нереализованные желания взрывают мир!

– Абсурд! – заявил Поэт.

– Вот именно, – Су понуро кивнула, – или вот, например, рельсы. Страшная штука! Много рельсов и шпал – вообще кошмар. Женщина перестает хотеть, понимаешь, подавляя желания, она разучится их иметь. Желанная пленница – это Юдифь?

– Вот только не надо начинать про отрезанную голову! – попросила я, повысив голос.

– Не буду. Не буду про отрезанную голову и одуванчики на лугу.

– И про пыль пирамид и вуаль водопада тоже не надо, – пропела я.

– Вы удивительные жен… девочки, – всхлипнул Поэт, – вы удивительные. Я просто вас бескорыстно уважаю, да, бескорыстно! Я предлагаю вам ночлег, если вы правильно меня понимаете. Ваш поезд ушел, а вы такие!..

Мы долго шли по темным улицам, и все собаки были душой с нами. Они лаяли как безумные. Потому что мы пели.

Последнее, что я помню, это собачья вывеска на воротах – черный остроухий профиль и надпись: «Осторожно, злой поэт».

Спросонья я плохо понимаю, чего он хочет. Взлохмаченный Поэт стоит у нашей кровати, приподнимается на цыпочки, подносит палец к губам, хватается за голову и гримасничает. В запыленное окно горячей птицей бьется солнце – натягиваю на голову одеяло. Я поняла, что в доме кто-то чужой, мы должны затаиться и сделать вид, что спим. Су обнимает меня и сонно мычит, ей не надо делать вид, она очень даже спит. Поэт задергивает занавеску, я слушаю разговор, но ничего не понимаю. Поэт убеждает кого-то, что к нему приехала жена с дочкой, что будить не надо – рано, что в ресторане он был с нами. Но этот гость почему-то очень хочет посмотреть на нас – ужас какой-то, занавеску отдергивают, мне в глаза утренне и страшно блестит милицейский погон.

Далее милиционера называли просто Лешей и пытались напоить чаем. Меня Поэт называл Галей (или это Су – дочка Галя?), но мы добросовестно спали, как милиционер ни удивлялся, что я не прибежала его обнять. Наверное, в этом городе все жены по утрам выскакивают из постели, чтобы обнять участкового и так начать свой трудовой день. Потом мне надоело все это слушать и я заснула.

Позже перепуганный Поэт растолкал нас и, услужливо держа полотенце возле рукомойника, рассказал, что мы ехали-ехали в поезде, а потом убили двоих мужиков и выбросили на железнодорожное полотно. Один из них особа известная, теневик, мы скорей всего сначала жили у него в доме в Умольне и предавались разврату вчетвером – я так поняла, что четвертой была тетя Феня, а потом поссорились и убили в поезде. Других версий у районной милиции не было. Все это я выслушала, набирая воду в ладони и обливая себе лицо. Он говорил и говорил. Только мы с ним сели за стол, как в комнату влетела Су, она вся была бело-розовая, потому что совершенно голая, солнце плескалось в черных волосах, она визжала и радовалась. Поэт наконец замолчал и застыл истуканом на стуле.

– Вера! Это я?

– Да, – вздохнула я, – конечно, теперь я точно вижу, что это ты.

– Вера, какая грудь, ты посмотри!

Надо сказать, что ее и так маленькая грудь уменьшилась, но совершенства безупречных линий не потеряла. Соски изменили цвет, еще вчера над пеной они были темно-красными, а теперь по-девичьи нежно-розовыми. Талия стала тоньше, если это было вообще возможно.

– Господи, ну что за прелесть! – Су вертелась перед зеркалом, становилась на цыпочки. Я закрыла лицо ладонями, а Поэт открыл рот.

Мы просидели так, наверное, минут десять, пока Су вертелась у зеркала. Потом я дернула Поэта за одежду, он нашел мои глаза своими, безумными.

– Помогите нам уехать отсюда. Вы меня слышите?

– Конечно! Какие вопросы. То есть нет, почему вам нужно уехать? После завтрака пойдем гулять, у нас красивейшие места, монастырь, река!

– Я не Га-ля, – говорю я по слогам.

– Не Галя, – улыбается он бессмысленно.

– А это не ваша дочка.

Он находит Су глазами, вздыхает и грустнеет.

– Мы не можем с вами гулять, если нас действительно ищет милиция. Су, быстро одевайся!

Поэт сказал, что лучше ехать куда-нибудь электричками. А не поездом. Мы сели в первую же попавшуюся электричку и поехали куда-куда-нибудь.

Разглядывая безупречной лепки лицо старика напротив, я укачалась его иконной строгостью и красотой, Су положила голову мне на плечо. Иногда она судорожно хватала мою руку и прижимала к своему лицу. Было заметно, что великие и совершенно сногсшибательные перспективы не давали ей усидеть спокойно.

– У меня получилось, – шепчет она, – получилось!