Смотри на меня - Джеймс Кэрол

Ханна не сводила с меня глаз, и тишина с каждой секундой становилась все более напряженной. Она не просто ждала ответа, она его требовала. Я подумал о том чувстве вины, которое пронзило меня вчера, когда она в шутку сказала, что сочла меня серийным убийцей. Потом я вспомнил отца, как он лежал привязанный к тюремной каталке и как убил меня последними своими словами.

Она все еще смотрела. Я все еще молчал.

– Дэн Чоут что-то скрывал, – наконец сказал я. – Надо понять что.

47

Мы начали с нижнего этажа. Ханна взяла на себя кухню, а я проверял гостиную. Мне было слышно, как она открывает шкафы в соседней комнате. Она старалась производить как можно меньше шума, но в кухне это непросто, потому что кругом металл.

В гостиной ничего не изменилось с того момента, как умерла мать Чоута. Везде были цветастые рисунки – калейдоскоп розового, фиолетового, желтого и зеленого, от которого у любого через полчаса заболит голова. В книжном шкафу стояли сотни ярко окрашенных фарфоровых статуэток животных и людей. Книг в нем не было, как и места для них. Я провел пальцем по одной из полок – ни одной пылинки.

Одна книга здесь все же была – большая потрепанная Библия лежала на журнальном столике, до которого можно было дотянуться, сидя в единственном в этой комнате кресле. Она была в черной потрескавшейся кожаной обложке, которая за долгие годы стала темно-зеленой. Золотой лепесток давно стерся, вокруг букв были черные тени. Этой Библии могло быть и сто лет, и даже двести. Она могла быть семейной реликвией, передаваемой из поколения в поколение.

На одной стене висела репродукция «Тайной вечери» Леонардо да Винчи. На второй – большое распятие. Телевизора не было, зато было радио – увесистое, из шестидесятых годов. Я включил его, и тут же баптистский проповедник веселым крикливым голосом весьма требовательно спросил, впустил ли я уже Иисуса в свое сердце. Я тут же выключил радио.

Одно изменение в комнате после смерти матери Чоут все же сделал. Он нашел художника, который нарисовал ее портрет. Результат оказался почти таким же ужасным, как и цветастые шторы. Картина висела над диваном и была расположена прямо напротив кресла.

Учитывая размеры всей комнаты, портрет был поистине огромным: метр двадцать на метр. И изображение не могло вызвать никакой симпатии. Мать Чоута смотрела на мир так же сурово, как самые строгие ветхозаветные пророки. Я уже ощущал запах огня и серы.

Скорее всего, этот портрет заказал Чоут. Другого варианта просто не было. Обычно, если ты заказываешь портрет, ты просишь, чтобы тот, кого рисуют, выглядел хорошо – лет на двадцать моложе, без морщин и прочих несовершенств. Кто в здравом уме будет тратить деньги на что-то подобное?

Можно было предположить, что именно такой Чоут запомнил свою мать, а это многое объясняло. Она, конечно, не хотела бы, чтобы ее запомнили такой. Никто бы не захотел.

Мне было легко представить, как Чоут сидел здесь по выходным, слушал проповеди по этому старинному радио и читал Библию. И протирал пыль со статуэток под неодобрительным взглядом нарисованной матери.

Был ли он геем? Чем больше я об этом думал, тем вероятнее мне казался такой вариант. Если и был, то он спрятал эту часть себя так глубоко в шкаф, что она задохнулась бы под неподъемным чувством вины. Я провел в доме всего ничего, и мне уже казалось, что на меня падают стены. А каково прожить здесь всю свою жизнь?

Я сел в кресло. Рядом с Библией – четко параллельно – лежал блокнот. Параллельно блокноту лежала ручка. Библия, блокнот, ручка были выстроены в один идеально ровный ряд. Посредине верхнего листа блокнота – как раз на месте потенциального сгиба – отпечаталось единственное слово: извините. С маленькой буквы, без знаков препинания.

История продолжала разворачиваться, в ней появлялись все новые детали. Комната провоцировала чувство вины. Вина была написана большими буквами на страницах этой большой и старой семейной Библии. Один взгляд на портрет мог бы заставить ни в чем не повинного человека признаться в грехах, которые он никогда не совершал.

Я все никак не мог понять, в какую же сторону меня хотел развернуть убийца, куда завести.

Чоут провел свои последние часы именно в этой комнате. Он ходил взад-вперед, думал, снедаемый чувством вины. Он, наверное, даже вытирал пыль. А потом, когда чувство вины стало невыносимым, он сел, написал предсмертную записку, аккуратно ее сложил, засунул в нагрудный карман и поехал на старый нефтеперерабатывающий завод.

Я видел только одно белое пятно, потенциальную дырку в сюжете. Зачем Чоуту было убивать Сэма? Какой у него был мотив? Возможно, убийца и на месте этого пятна имеет целую историю, которую мы пока даже не начали читать.

Одним из вариантов была ревность. Я мог представить, как тяжело было Чоуту сидеть в этой закрытой ото всех идеально чистой жизни. И с каждым днем становилось все тяжелее и тяжелее. Он мог видеть, как Сэм проносится по городу на своем «феррари» – беззаботный, импозантный. Идеальная мишень для того, чтобы выместить на нем всю свою злость. Чоут терпел, терпел, но когда эмоции вышли из-под контроля, он взял и убил его.

Точно так же я мог бы выдать с десяток других возможных мотивов, но до тех пор, пока один из них не подтвердится, все это было просто фантазией. Я знал одно: убийца бы не оставил белых пятен в сюжете. Каждый его поворот имеет свою подоплеку.

Когда из кухни пришла Ханна и увидела портрет, она остановилась как вкопанная.

– Это очень, очень плохо, – сказала она шепотом в крайнем изумлении. – И несколько страшно. Я говорила вам, что с матерью все серьезно.

– Да, ты говорила. Ну, как дела с кухней?

– Боюсь, ничем порадовать не смогу. Ведь есть детские хлопья, когда тебе за двадцать, – не преступление? У вас как? Нашли что-нибудь?

– И да, и нет. У меня выстраивается более четкое понимание Чоута, но того, что искал, я не нашел. Убийца обладал компроматом на Чоута, чем-то серьезным, что он мог использовать против него. Это и позволяло убийце контролировать жертву.

Ханна кивком указала на портрет.

– А это недостаточно компрометирующее?

– Недостаточно. Я имею в виду что-то настолько серьезное, что Чоут предпочел умереть, чем раскрыть эту информацию. Это и заставило его поехать на заброшенный завод и встретиться с убийцей.

Я пошел на второй этаж, Ханна следовала за мной. На полдороге завибрировал мой мобильный, и мы чуть не подпрыгнули от неожиданности. Хоть дом и был пуст, мы все же чувствовали себя взломщиками. Учитывая обстоятельства, это чувство было неизбежно. Ханна тихо и с огромным облегчением выругалась, когда поняла, откуда идет звук.

Пришло смс от Тэйлора. Судя по всему, он не хотел звонить из-за опасений быть подслушанным и предпочел прислать сообщение.

– Тэйлор прислал смс, – показал я телефон Ханне.

Она подошла поближе, чтобы лучше видеть экран, и через секунду на нем отобразилось сообщение. Оно состояло всего из двух слов: «Пока ничего», и теперь уже пришла моя очередь выругаться. Я ответил ему, чтобы он не слал ничего до тех пор, пока не появится что-нибудь стоящее, и убрал телефон.

Я пошел в спальню Чоута, а Ханна направилась в другую комнату. Много времени у меня спальня не заняла: Ханна и так ее проверила вчера. Если бы там что-то было, она бы нашла. В сфере обыска она была как рыба в воде.

Когда я вошел, Ханна, стоя на четвереньках, смотрела под кроватью. Было похоже, что в комнате жил подросток. Хотя нет. Как будто эта комната была идеальной для мальчика-подростка. Причем подростка не современного, а годов из пятидесятых-шестидесятых.

С потолка свисали модели истребителей, собранные и покрашенные собственноручно, с любовью. Чоут наверняка вложил в них очень много труда и времени. Весь книжный шкаф занимали детективы и книги о войне. Состояние корешков говорило о том, что их перечитывали не раз. В углу под навесными полками стоял маленький письменный стол. На односпальной кровати – выцветшее голубое покрывало, на окнах – гармонирующие выцветшие голубые шторы. Мое внимание привлекло то, что в комнате не было телевизора, CD-проигрывателя, дисков, плакатов.

Это было единственное помещение в доме, в котором не было следов уборки, не была вытерта пыль. Скорее всего, после смерти матери Чоут переехал в ее спальню и перестал даже заходить в свою комнату. И, закрыв за собой дверь, он попытался забыть об этой странице своей жизни.

– Взгляните вот на это, – позвала Ханна.

Она встала с пола и стояла у кровати. В руках у нее была фотография в рамке и коробка с прикроватной тумбы. Человек на фотографии был одет в армейскую форму и горделиво позировал. Внешнее сходство позволяло заключить, что это был отец Чоута. В коробке лежало «Пурпурное сердце» – медаль, вручаемая военнослужащим, погибшим или получившим ранение от действий противника.

– Есть еще что-нибудь?