Комиссар. Порождения войны (СИ) - Каляева Яна

Саша глянула ему в глаза и сказала то, чего никогда не говорила Ваньке:

— Как же ты вырос, — шаг к нему, — сынок.

Парень раскрыл рот, вытаращился на нее. Сжимающая рукоять шашки рука ослабила хват.

Удерживая его взгляд своим, Саша со всех сил загнала штык ему под ребра и провернула.

— Мама... — прохрипел парень. Розовая пена пошла у него изо рта — пробито легкое, не жилец.

Лошадь взвилась на дыбы и унесла его прочь. Саша едва успела выдернуть штык.

— Помоги, комиссар, — простонал раненый, у которого Саша взяла винтовку. Он зажимал рану руками. Саша достала свой перевязочный пакет, зубами разорвала упаковку и бросила бинт раненому. Если сможет перевязать себя, выживет.

Пара кавалеристов миновала ее с каким-то пренебрежением, держась на безопасном отдалении от залитой своей и чужой кровью бабы. Следом за основной массой ехали две группы по несколько всадников. Одна из них крепила к патронным двуколкам заряды и поджигала огнепроводные шнуры. Другая осадила коней возле Саши и взяла ее в полукольцо, прижав спиной к линейке. Прямо напротив остановился поручик, Сашиного возраста или чуть старше, с американским пистолетом в руке. Он посмотрел Саше в глаза, секунду-другую изучая.

— Комиссар, — не то сказал, не то спросил поручик.

— Батя твой — комиссар! — выкрикнула Саша и оскалилась. Рот наполнился кровью из рассеченной губы.

Кобура маузера, конечно, выдала ее. От кожанки Саша отказалась еще в Петрограде, носила простую солдатскую форму — именно на такой случай. А от маузера отказаться не смогла.

Совсем близко раздались длинные, на треть диска, очереди «льюиса». В разведкоманде пятьдесят первого полка таких было два. Где-то в голове колонны ударил первый взрыв.

Наши подходят, поняла Саша. Но обоз разгромлен, скверно…

Поудобнее перехватила винтовку.

— Эту — живьем! – скомандовал поручик и дважды выстрелил Саше в лицо.

Саша инстинктивно зажмурилась и слишком поздно поняла, что пули ударили в стенку линейки поверх ее плеч. Распахнув глаза, боковым зрением увидела, как один из конников, далеко перегнувшись из седла, хватил ее шашкой плашмя по голове. Уклониться или отразить удар не успела.

Сырая от крови земля приняла ее в объятья. Стало тихо и темно.

Глава 19

Глава 19

Полковой комиссар Александра Гинзбург

Июнь 1919 года

Саша тонула. В первые секунды она ощущала только прохладу и покой, но потом вода хлынула в легкие, и они словно запылали. Саша забилась, пытаясь вырваться к воздуху, но что-то давило сверху, не позволяя вынырнуть. И только когда она уже почти перестала дергаться, кто-то выдернул ее из воды за волосы.

Через минуту она откашлялась и снова смогла дышать.

— Так-то лучше, — сказал человек, перед которым она почему-то стояла на коленях. Он сдвинул в сторону ведро с водой, размахнулся и ударил ее по лицу.

Саша упала на бок, попыталась подняться, что непросто оказалось со связанными за спиной руками. Рана на затылке ритмично посылала волны боли по всему телу.

Подняться удалось только на колени. Перед глазами все плыло, склеенные запекшейся кровью волосы падали на лицо, и все же Саша рассмотрела на том, кто ударил ее, погоны прапорщика. Солнце в глаза… двор, мощеный булыжником… рядом солдат… нет, двое.

Прапорщик взял траншейный нож и методично разрезал по швам ее гимнастерку, оставив на ней только сорочку.

— Работайте нагайками,— приказал прапорщик. — Не калечить. Пока.

От первого удара Саша вскрикнула, после прикусила губу. Ее хватило на пару минут и десяток ударов, но когда нагайка попала по сгибу локтя, Саша дернулась и закричала в голос. Прапорщик поднял ладонь, приостанавливая казнь. Взял Сашу за подбородок, посмотрел ей в лицо.

— Попроси, — сказал он, — и мы остановимся.

Саша судорожно всхлипнула, набрала полную грудь воздуха и высказала, в каком именно виде она хотела бы видеть солдат с их нагайками, Новый порядок, Великую Россию, лично прапорщика, его матушку и чертово солнце. Особенно солнце. Все грязные ругательства, некоторых из них она никогда не произносила прежде, пришлись теперь кстати. Уязвить прапорщика она не надеялась — он наверняка каждый божий день слышал и не такое. Саша наполняла злостью саму себя. Злость вытесняла страх, притупляла боль, прочищала голову.

Прапорщик усмехнулся и ударил ее мыском сапога в лицо. Рот наполнился горячей кровью. Саша едва успела наклониться вперед, и ее вырвало.

Пока ее выворачивало, ее не трогали, и это дало шанс собраться с мыслями.

Им ничего не стоит засечь ее до смерти, для контрразведки это обычное дело. Виновата сама — не сберегла для себя последнюю пулю! У Саши не было иллюзий, что она выдержит долго. Под пытками ломаются все… все, кроме тех, кто либо умирает раньше, либо оказывается так близок к этому, что продолжать воздействие нет смысла.

Умирать чертовски не хотелось, но она встретила лицом кавалерийскую атаку и, значит, была готова к смерти. Не в их интересах дать ей умереть сейчас, но они могут допустить ошибку. Надо только понять, какую и когда.

Их жестокость не была бессмысленной. Саша знала, что как только она попросит их прекратить, они начнут задавать вопросы. Человека, признавшего власть над собой один раз, доломать уже нетрудно.

Ее продолжили избивать, и она уже не могла сдержать крик. Новые удары попадали в следы от первых, умножая боль. Она корчилась, пытаясь увернуться от нагаек, но это вызывало у исполнителей только смешки. Теряя над собой контроль, Саша выворачивала руки в суставах в бессмысленных попытках освободиться от веревки. Из-за судорог стало трудно дышать. Брызнули горячие злые слезы, смешавшиеся с покрывающей лицо кровью.

Всходило солнце, под которым комиссар Александра Гинзбург заняла наконец отведенное ей Новым порядком место.

— Попроси, — повторил прапорщик, — и мы остановимся. Пара ответов на простые вопросы — и мы оставим тебя в покое. Продолжишь молчать — будет хуже. И в итоге ты все равно ответишь.

Саша попыталась заговорить, но не могла совладать с дыханием. Она сама не знала, проклянет сейчас своих палачей или попросит о пощаде. Судорожный кашель не позволял ничего сказать.

Прапорщик понял это и остановил солдат:

— Перекур. Три минуты тебе на размышление, комиссар.

Им следовало спешить. Ценность того, что они могли заставить ее рассказать, таяла с каждым часом — обстановка на фронте менялась стремительно. Информация, которая утром может решить исход сражения, уже к вечеру будет представлять интерес разве что для военных историков будущего.

Саша постаралась успокоить рвущее грудь дыхание. Они должны были что-то упустить. Да, они ни к чему ее не привязали! Решили, что связанных — видимо, еще там, у горящего обоза — рук достаточно для того, чтоб она не смогла сопротивляться, даже закрыться. Это оставляло один, пусть и скверный, выход.

Второй удар по затылку она может пережить, а может и не пережить. Но то, что происходит сейчас — оно прекратится в любом случае.

Солдаты смолили самокрутки чуть поодаль, переговаривались, негромко смеялись. Черт, как же курить хочется, больше хочется, чем жить. Прапорщик подошел к солдатам, стал что-то говорить. На Сашу никто не смотрел.

Пересиливая бьющую тело дрожь, Саша тяжело поднялась на ноги. Прижала связанные руки к спине, чтоб они не приняли на себя удар. Кинула взгляд в высокое бледное небо и сделала то, чего от нее не ожидали, вещь для человека противоестественную: упала спиной вперед, чтоб разбить уже пульсирующий болью затылок ударом о землю.

Мир вспыхнул перед глазами — и погас.

***

Не открывать глаза.

Не кричать. Когда укоренившаяся в затылке боль волнами расходится по телу, отзываясь в каждом свежем шраме — господи, сколько же их — не кричать.