Штрафной батальон - Евгений Погребов

Пока судили и рядили, сходил в соседний блиндаж, к Махтурову, узнать, как у него дела подвигаются. С порога натолкнулся на Карзубого. Как будто специально тот его дожидался. Рот до ушей растянулся.

— О, взводный! В самый раз! На погляди, а то, может, напутал чего. Или нет, давай лучше я сам прочитаю, а то еще не разберешь. В писарях-то мне кантоваться не приходилось, да и в школе особо не задержался.

— Ну, давай читай, — разрешил Павел, думая, что неспроста тот чтение вслух затевает.

— Халявин, Александр Васильевич. Год рождения — 1913-й, домашний адрес и постоянное место жительства — вологодская тюрьма.

Дочитав до этого места, Карзубый, предвкушая торжество, выжидательно осклабился:

— Пойдет, что ли?

— Ну вот, у тебя и имя, оказывается, есть, да еще и звучное, как у Суворова. А ты кличку какую-то паршивую на себя нацепил и отзываешься на нее по-собачьему…

Улыбка медленно сползла с лица Карзубого. Затея оборачивалась против него.

— Что касается твоего постоянного места жительства, — невозмутимо продолжал Павел, — то не ахти, конечно, адресок, но указан правильно. К сожалению, правильно. У нас в стране каждый волен выбирать себе место в жизни. Ты выбрал тюрьмы. Но при желании прописку можно сменить. Возможность есть. Было бы только стремление.

Карзубый уже не скрывал своей злости.

— Ладно, взводный, хорош. Срисуй клоуна с кого другого — с меня не надо! — отрезал он и, сунув злосчастный медальон в карман, отошел.

Вечером они столкнулись вновь. Зайдя перед самым отбоем в блиндаж, Павел увидел, что Карзубый, пристроившись около дневального, точил нож. Насторожился.

— Для какой надобности, Халявин, тебе эта штуковина понадобилась, на кого остришь? Или по особому отделу соскучился?

Карзубый открыто посмотрел ему в глаза, ответил прямо, не таясь:

— Я с ножом, как себя помню, никогда не расставался. И сейчас при случае мне им сподручнее будет фрицев курочить. А ты сразу — «особый»!

Почему-то Павел поверил ему.

Поздно вечером в штаб батальона поступил боевой приказ. А в полночь командиры взводов были вызваны к командиру роты.

Протиснувшись по узкому крутому спуску в землянку ротного, Павел вслед за Акимовым нырнул под жесткий полог палатки, прикрывающий вход. В глаза ударил яркий, слепящий свет карбидного фонаря, горевшего в полную силу под самым накатником. Из-за спины распрямившегося Акимова не сразу разглядел Суркевича.

Стоя под фонарем, вполоборота к вошедшим, ротный сдержанно отозвался на доклад о прибытии, показав взглядом, что следует проходить и располагаться вокруг железной печурки, возле которой, опустившись на одно колено, хлопотал ординарец, немолодой и под стать своему командиру низенький и невзрачный штрафник по фамилии Черноок.

Суркевич, выждав, когда изготовится писать в своей помятой тетради Бадаев, поднял голову, обвел присутствующих беглым взглядом.

— Товарищи! Получен боевой приказ. Пришло время на деле доказать Родине и командованию, что и в штрафном батальоне служат советские люди. Хоть и с пятном, но советские. И любой приказ Родины для них свят… — начал он чуть приподнято и торжественно заготовленную, видимо, заранее речь, но тут же осекся, натолкнувшись на страдальческую гримасу Курбатова. Готовясь поставить перед командирами взводов боевую задачу, Суркевич прежде хотел сказать что-то высокое и значительное, отвечающее значению момента. Но при этом он боялся показаться смешным, наивным или в чем-то несостоятельным. Мина Курбатова, перед которым, как перед самым опытным, он больше всего боялся обнаружить свои промахи, смутила его, и он, изменив первоначальному намерению, перешел сразу к сути дела:

— Немец на нашем участке непуганый. Стрелки в атаку не ходили, довольствовались обороной. Смена частей тоже прошла, по всей вероятности, для противника незамеченной. С живой силой у него также негусто: во-первых, выдохлись, а во-вторых, по сведениям разведки, сняли фашисты отсюда один полк. В настоящее время против нас находится не более двух потрепанных батальонов пехоты без танков.

— Какого же рожна нас бросают на этот участок, если фашисты не заботятся о его обороне и даже ослабляют? — недоуменно вопросил Акимов.

— Командование намечает удар на этом участке не случайно. Собственно, поэтому и не предпринимались здесь попытки наступления, чтобы усыпить бдительность фашистов и ударить наверняка. Дело в том, что в нескольких километрах за вражеской обороной пролегает рокадная дорога, по которой гитлеровцы снабжаются боеприпасами, продовольствием, вывозят раненых. В пристанционном поселке располагается крупная дивизионная база снабжения, различные склады, мастерские по ремонту броневиков и автомашин. В связи с этим первая задача, которая возлагается на наш батальон, — это прорыв вражеской обороны на занимаемом участке и удержание коридора, чтобы затем сконцентрировать удар и освободить саму станцию. Если наступление будет развиваться успешно, командование введет в прорыв свежие силы, а батальон останется оборонять пристанционный поселок.

— Танков нет, а огневые возможности противника? Они изучены? — снова спросил Акимов.

— Система огня фашистов выявлена достаточно, огневые точки нашей артиллерией пристреляны. Артподготовка поэтому будет короткой, всего пятнадцать минут. Этого достаточно, чтобы подавить вражеские батареи и загнать солдат в укрытия. Сигнал атаки — серия красных ракет на рассвете.

— Подозрительно что-то, — гнул свое сомневающийся взводный-три. — Не нарваться бы на «приятную» неожиданность. Если я правильно понимаю, подвижных средств поддержки нам тоже не выделяется?

— Нет. Минные поля у фашистов отсутствуют, так что весь расчет строится на быстроте и внезапности натиска, что мы с вами и призваны обеспечить. Фашисты уверены, что нашим на этом участке не до наступления.

— Проще говоря — лоб в лоб, у кого крепче, — подытожил Бадаев.

— В первом эшелоне идут наша четвертая, пятая и шестая роты — полтысячи штыков. Для закрепления выделены третья, седьмая, восьмая и девятая роты. Первая и десятая остаются в резерве у комбата. Словом, первым принимать крещение выпадает нам. Это для нас одновременно и высокая честь, и особая ответственность…

Курбатов, пряча лицо, мучительно морщился и нетерпеливо ерзал на месте. Никчемные вопросы Акимова, потому что замысел и картина предстоящего боя просматривались отчетливо и без сделанных им уточнений, и манера Суркевича, который, ставя боевую задачу, излагал ее не в том порядке, какой предписывался боевым уставом пехоты и как привык это делать сам Курбатов, выводили его из себя, и он, внутренне накаляясь, с трудом дожидался конца.

Суркевич, искоса поглядывая на Курбатова, тоже терзался неловкостью. Обговаривая детали боя, он вынужден был по некоторым соображениям замалчивать то, что тем не менее не составляло секрета по крайней мере для Курбатова и Колычева: рота находилась в центре боевого порядка и при наступлении должна была неизбежно понести самые большие потери. И ему казалось, что строптивый взводный, изобличая его едкой усмешкой, думает о нем скверно.

Закончив говорить, он окинул присутствующих суровым напутственным взглядом.

— Все ясно, товарищи?

— Ясно.

— Понятно.

— В таком случае — по местам! Желаю удачи! Ко мне направить по одному связному. Можете быть свободными!

Поднявшись с шумным вздохом облегчения, Курбатов первым направился к выходу.

Глава четвертая

Впереди грохотало и беспорядочно рвалось. Тяжелые снаряды с гулом проходили над головами и мощно, осадисто ухали в немецких окопах, взметывая высоко вверх рваные пласты мерзлой земли вперемешку с обломками бревен и досок. По линии обстрела поднималась сплошная дымно-пылевая завеса. Оттуда тянулись в сторону штрафников косматые, расплывающиеся хвосты.

В траншею выскочили с первым залпом артподготовки. Тесно в ней стало от серых шинелей и защитных гимнастерок. Предвидя рукопашную, многие солдаты сбросили шинели и оставили их в землянках, рассудив, что налегке управляться с оружием будет сподручнее. Припав грудью к холодной, вздрагивающей земле, с затаенной опаской смотрели через траншейный бруствер на канонадный шквал, терзавший вражескую передовую.

Там, у этой вздыбленной, содрогавшейся в огненных просверках черты, куда через несколько минут предстояло им устремиться, ожидала каждого роковая неизбежность, которая теперь своевольно и наверняка отсчитывала кому-то последние мгновения. И все, кто находился в траншее, томились мучительно-тягостным ожиданием неизвестности, глушили в себе перехватывающий спазм дурного предчувствия.

Как всегда перед тем, как махнуть на бруствер, мелко-мелко забилась на груди неуправляемая жилка. Павел стиснул зубы, напряг мускулы до судорог — не помогало, жилка продолжала биться.