Инопланетянин (сборник) - Юрий Тупицын

— Ни то, ни другое. Просто-напросто я друг детства его младшей невестки Элизы.

— Понятно, шерше ля фам, как говорят французы. — Батейн показал на дверь, причем поднял руку так, словно на ней лежал тяжелейший груз, а потом бессильно уронил на ковер. — Думаете, почему Арт спихнул вас мне и тут же улетучился?

— Понятия не имею, — ответил Хойл, решая, что Баррис прав: этот Батейн действительно оригинальный человек.

— По той же самой причине — шерше ля фам! — Геолог оживился, насколько это было вообще возможно при его темпераменте. — У него интрижка с Нинон, очаровательной сотрудницей океанографического музея. Пока я разглядывал ее, оценивал достоинства и недостатки, изучал характер и разрабатывал подробный план атаки, Арт налетел как коршун и уволок ее у меня из-под носа. Вы знаете, о чем я жалею?

— Наверное, о том, что сейчас не мушкетерские времена и что Барриса нельзя вызвать на дуэль? — предположил Хойл.

Батейн засмеялся и отрицательно помотал своей лошадиной головой. Смеялся он заразительно, сотрясаясь всем телом, но негромко, не смеялся, а хихикал.

— Наверное, в ваших жилах течет и французская кровь, угадал? Вот видите! Галлы всегда были драчливы, а вот у меня совершенно отсутствует комплекс кровожадности и мести. — Батейн шумно вздохнул. — Я жалею о том, что я не мусульманин. Богатый мусульманин, какой-нибудь там хан, эмир, халиф, султан, купец, — несущественно. Все дело в гареме, полном красивых, веселых, послушных и всегда готовых к твоим услугам жен. Никакой никому не нужной любовной игры, всех этих обезьяньих ужимок, призывных взглядов, никаких журавлиных танцев и петушиного соперничества. Все очень просто, ясно и рационально, как теорема Пифагора. Я не кажусь вам старомодным?

— Что вы! Для эпохи сексуальной революции ваши идеи весьма оригинальны. Особенно с женской точки зрения.

— Женщины! — Батейн подобрал с пола руки, сначала одну, потом другую, и удобно сложил их на животе. — Что мы о них знаем? Я, например, знаю только то, что это существа кошачьего типа. Они не любят фамильярности, но сами очень нахальны, они терпеливы, но в то же время и несносно капризны, отличаются постоянством привычек и взрывной неожиданностью. Например, есть мороженое на морозе, предаваться любви в знойной духоте и обсуждать кухонные проблемы на концерте вагнеровской музыки способны только женщины.

— Вы проштудировали Грея Уолтера?

Геолог так удивился, что приподнялся и принял сидячее положение, разглядывая Хойла, однако флегма взяла свое, и он снова упал на спинку кресла.

— Феноменально! Вас можно экспонировать в этнографическом музее как редкий образчик образованного журналиста. — Он еще раз бесцеремонно, но весьма благосклонно оглядел Хойла. — Вы хотели проинтервьюировать меня?

— Нет, расспросить и просветиться. Меня интересует апейрон.

— Может быть, аперитив?

— Нет, апейрон. Не в древнегреческом смысле, а в аспекте гипотезы русских ученых-геологов об апейронном ядре Земли.

Батейн снова принял сидячее положение да так и зафиксировался в нем. Корпус он подал вперед, локтями оперся о колени, кисти рук и длиннющие пальцы при этом бессильно свисали вниз, как стручки адамового дерева.

— Слушайте, вы в самом деле журналист?

— В самом деле. Но попутно я и представитель фирмы Невилла.

— Бадервальды, Невиллы, журналистика и апейрон. Невероятнейший коктейль. Почему бы вам не заняться каким-нибудь настоящим делом, наукой например?

Рене улыбнулся:

— Пробовал, учился в Массачусетсе, в технологическом. Но меня вышибли оттуда.

— За непочитание официальной науки?

— Нет, за участие в движении против вьетнамской войны.

— О-о! Да мы с вами родственные души. У меня тоже были некоторые неприятности по этому поводу, хотя до прямых репрессий дело не дошло.

Батейн некоторое время вопросительно смотрел на Рене, а затем проникновенно спросил:

— Слушайте, дружище, вы уже обедали сегодня?

— Нет, не успел.

— Почему бы нам не пообедать вместе? Ученые разговоры всегда вызывают у меня аппетит. В этом отношении я счастливый человек.

— Охотно, но я не одет.

Батейн сморщил свое доброе лошадиное лицо в презрительной гримасе.

— Не будьте снобом. Мы не в Британии и не в Бразилии. И идем не на званый обед к Бадервальдам.

На платной стоянке возле отеля Батейн подошел к «кадиллаку». Рене вежливо похлопал ладонью по благородному белому боку машины.

— Привезли из Штатов?

Геолог презрительно фыркнул, сложившись пополам, забрался в машину и не сразу, по частям, разместил себя на водительском месте.

— Прошу, — сказал он, распахивая дверцу. — Я не сумасшедший и не миллионер, чтобы ездить по белу свету со своей машиной. Позаимствовал на недельку у друзей.

Они ехали вокруг порта через Ля-Кондамин мимо всех официальных достопримечательностей «Государства червонных валетов», как иногда называют княжество Монако; мимо национального музея искусств, дворца принца, рынка и муниципалитета. Батейн вел автомобиль на большой скорости, с небрежной непринужденностью, которая изобличала в нем бывалого и лихого шофера.

— Черт бы побрал эту дорожную неразбериху нашего мира! В Штатах правостороннее движение, в Англии — левостороннее, в Швеции — тоже левостороннее, а вот во Франции — опять правостороннее.

Когда «кадиллак» вырвался на набережную и дорожная обстановка несколько разрядилась, Батейн спросил:

— Скажите, Рене, а какое, собственно, отношение имеет гипотеза апейрона к делу Грейвса?

Хойл кинул на геолога быстрый взгляд:

— Грейвса?

Батейн лениво усмехнулся и, растягивая слова, пробасил:

— Не юлите, друг и советник миллиардеров, не юлите, это вам совсем не идет. Прежде чем вы навестили Арта, мы успели обменяться с ним парой слов.

Усмехнулся и Рене:

— Что ж, постараюсь быть откровенным. Я и хочу выяснить, Ник, имеет ли апейрон какое-нибудь отношение к делу Грейвса или нет. Но сначала надо узнать — что такое этот проклятый апейрон?

— Проклятый, — медленно повторил Батейн и слегка оживился. — Все может быть! Все великие открытия человеческие, начиная от лука и стрел и кончая ядерной энергией, двулики, как Янус. Все они несут в себе и божеское начало созидания, и дьявольскую силу разрушения, все они и благо и несчастье в одно и то же время.

Батейн вдруг поморщился, точно попробовал кислого, и, покосившись на журналиста, извинительно добавил:

— Не обращайте внимания на мои сентенции, мистер пресса, меня самого от них тошнит. Но когда я голоден, меня вечно тянет от милой моему сердцу реальности в заумную философию. Вернемся к проклятому апейрону.