ЗАГАДКА НИКОЛЫ ТЕСЛА - Генрих Эрлих

Проходит мгновение. Марк Твен удивленно поднимает брови, вливается взглядом в лицо Теслы.

– Это как сон, - говорит он наконец, - мне кажется, что я лишен плоти, крови, костей, что я - всего лишь мысль, скитающаяся, бесплодная, бесприютная мысль, заблудившаяся в мертвом пространстве и вечности. Нет ни бога, ни Вселенной, ни человеческого рода, ни жизни, ни рая, ни ада. Все это - чистое безумие, ребяческий каприз воображения, не сознающего, что оно безумно, словом, сон.

– Все признаки сна налицо, - говорит Тесла, - мог бы догадаться и раньше. Сейчас ты проснешься, и я исчезну, растаю, превращусь в ничто. Ты останешься один в бесконечном пространстве и будешь вечно бродить в одиночестве по безбрежным просторам, без друга, без близкой души, ибо ты - мысль. Единственная реальность - мысль, неразрушимая, неугасимая. А я, твой покорный слуге, лишь открыл тебе тайну бытия и дал волю. Да приснятся тебе другие сны, лучше прежних…***

«Он исчез, навсегда смутив мой покой; я понял, что все сказанное им - правда», - прочитал Саров последнюю строчку повести. Слева, на полях, виднелся след ногтя. «Марк Твен прав, - подумал Саров, - все - сон. Что-то мне слишком часто стали сниться сны в последнее время, - он ущипнул себя за руку, скривился от боли, - не сон, однако». Он посмотрел на часы - час ночи, вот ведь зачитался! А о чем читал, хоть убей, не помнит. Он принялся перелистывать вторую половину повести. Маги, безумные старухи, бесноватые патеры, любовные шашни, стычки печатников с двойниками, тюремные подземелья и костры инквизиции - все эти извивы и навороты сюжета он видел как будто впервые, натренированное сознание отсекло их, как ненужные детали, арабески для привлечения читающей публики, остались лишь фрагменты, сложившиеся в воображаемый диалог Теслы и Марка Твена. «Или - не воображаемый, или - не диалог, - подумал Саров и тут же мысленно поднял себя на смех: - Да ты не тронулся ли умом, парень. это тебе даже не Тунгусская катастрофа, это мистика чистейшей воды, тебе в мистику по штату верить не положено, ты ж у нас физик, ученый и вообще уравновешенный тип, ты все лженаучные теории раскалываешь на раз-два-три! Но о чем-то подобном они, судя по всему, говорили много: о времени, пространстве, о других мирах и возможности другой жизни, это естественно, как и то, каким образом это все преломилось творческим воображением Марка Твена Нам-то что это дает? Непонятно. Столько всего наворочено! Поищем-ка еще пометки». Нашлась одна, во второй части. Вернее, было две короткие черточки на одной странице, где речь шла о гаданиях, предсказаниях и зашифрованных посланиях, Саров сложил отмеченные фразы. Получилось: «Не подлежит сомнению, что правильное толкование так же важно, как и точность формулировки самого послания, - заметил Сорок Четвертый. - Не поймешь начало или конец послания, обязательно исказишь их при толковании, и тогда суть послания не дойдет по адресу, утратится, и будет причинен большой вред».

«Не подлежит сомнению, - подумал Саров, - что пора с этим завязывать. Скоро в любой фразе мне начнет мерещиться скрытое послание. Перечитаю через несколько дней на свежую голову, там и посмотрим, тогда и подумаем». Он отложил рукопись и блаженно потянулся.

Глава 13 Сонная круговерть

Саров упал на кровать. Она ласково приняла его в свои объятия. «Ого, - отметил он, - водяной матрац! Как нас, однако, встречают! - он блаженно потянулся. - На таком только спать и спать. Д-да, только спать. Как, интересно, на нем любовью заниматься? И как у хозяйки с этим делом? - скакнула мысль в сторону. - Все! Шалишь! - остановил ее Саров. - Сейчас не об этом. Сейчас - спать. Спать. Спа-а-а», - он сладко зевнул и провалился в сон.

И тут навалилось. Замелькало и закрутилось. Картинки, одна за другой. Сначала пейзажи, однообразные и тоскливые, как виды вдоль сегодняшней дороги, наверно, это они и были. Потом обрушился кленовый листопад, нет, не кленовый, пожелтевшие листы были уж больно правильной формы, прямо как листы бумаги, ах да, конечно, именно листы бумаги и кружились перед глазами, пестря напечатанными и написанными строками. Потом пришел черед людей. Людей незнакомых и почти исключительно мужчин, целая вереница мужчин, как в час ланча на Уолл-стрит. Мужчин спешащих, мечущихся из стороны в сторону, сталкивающихся, говорящих что-то резкое друг другу и тут же расходящихся, чтобы немедленно сцепиться с другими. Мужчин было много, десятки, если не сотни, но они не сливались в безликую толпу, каждый имел какую-то примету, и с каждым оборотом хоровода узнавался все четче. Лишь два персонажа сна не суетились. Один, длинный и худой, лежал на кровати, лежал как оловянный солдатик, при полном параде и неподвижно. Другой, крупный и одутловатый, с асимметричным, перекошенным вправо, как после инсульта, лицом, сидел за столом, сидел неподвижно, как памятник, и только колебание зрачков покрасневших глаз выдавало в нем живого человеке. К нему, как к тихой пристани, и устремилась уставшая от мельтешения образов мысль Сарова, вздрогнула на пороге кабинета от выбитого на табличке имени хозяина и, трепеща, вползла внутрь.***

Джон Эдгар Гувер оторвал глаза от документа, лежавшего перед ним на столе, обвел синим карандашом один абзац, нажал кнопку селектора. - Ко мне, - коротко бросил он и отпустил кнопку. «Все приходится делать самому, - раздраженно подумал он, - никто ничего не замечает, никто не хочет думать, всем на все наплевать. Десять тысяч сотрудников, а я, как и двадцать лет назад вынужден читать рапорты агентов. Потому что никто ничего не замечает!»

Джереми Уоксворт, помощник директора ФБР, едва войдя в кабинет, сразу определил; шеф не в духе, четвертая степень. Впрочем, кто же будет в добром расположении духа, находясь на рабочем месте в половине первого ночи, а четвертая степень - не пятая, вот тогда был бы полный швах. Уоксворт склонил голову, изобразив почтительное внимание.

– Вы видели это? - грозно спросил Гувер, бросая документ через стол.

– Да, сэр, - Уоксворту хватило одного взгляда, - рапорт агента Ривкина из Нью-Йорка, составлен вчера, извините, позавчера, 5 января в 22.45, не содержит пометки «срочно», поэтому поступил обычным порядком в 11.45 в отдел надзора за сотрудниками иностранных посольств, после анализа в 16.30 переправлен мне как представляющий определенный интерес, убедившись в ценности информации, я в 19.40 направил его вам, отметив пассаж, привлекший мое внимание. Тот же самый, осмелюсь заметить. Там пометка карандашом.

Он протянул руку и положил рапорт перед Гувером. Тот взял его и немного повертел в свете настольной лампы. Действительно, тонкая карандашная линия, почти покрытая его энергичным росчерком.