Бомба для дядюшки Джо - Эдуард Филатьев

Письмо завершалось настоятельным советом:

«… перейти к форсированному проведению работ в направлении практического использования энергии урана».

Семён Константинович Тимошенко, сменивший на посту наркома обороны уволенного за «финский конфуз» Клима Ворошилова, хоть и был Героем Советского Союза, а также являлся маршалом, в тонкостях ядерной физики, конечно же, не разбирался. И письмо Маслова вместе со всеми прежними заявками харьковчан велел отправить в Академию наук.

Пакет документов, пришедших из наркомата обороны, Академия отправила в Урановую комиссию. На её рассмотрение.

Так предложение Маслова попало к академику Хлопину, который, как мы знаем, большим специалистом в области физики атомного ядра не являлся, но за ситуацией в урановых делах следил весьма внимательно. Выводы Зельдовича и Харитона были ему хорошо знакомы. Поэтому председатель Урановой комиссии, отвечая на запрос главы Красной армии, авторитетно заявил:

«… практическое использование внутриатомной энергии… является более или менее отдалённой целью, к которой мы должны стремиться, а не вопросом сегодняшнего дня».

Предложение по разделению изотопов урана с помощью центрифуг Хлопин назвал «заслуживающими внимания». Но при этом заметил:

«… по мнению Урановой комиссии, ни одна из этих двух центрифуг не могла бы ещё явиться практической установкой, которая… необходима для постановки работ по их практическому использованию».

Фразу эту следовало понимать так, что ничего путного из «центрифугальной» затеи не получится.

По поводу предложения приступить к созданию урановой бомбы, действие которой основано на цепной ядерной реакции, Хлопин авторитетно написал, что подобное предложение «… в настоящее время не имеет под собой реального основания». И обосновал свою позицию тем, что «… до настоящего времени нигде в мире ещё экспериментально осуществить такого рода цепную реакцию распада урана не удалось».

Правда, академик всё же признал, что «… по проникающим, к нам сведениям, над этим вопросом усиленно работают в США и Германии. У нас такого рода работы тоже ведутся и их крайне желательно всячески форсировать». Но к заявке харьковчан, в которой тоже предлагалось «форсировать» работы по урану, отнёсся со снисходительной усмешкой:

«… по существу в ней очень много фантастического. Чувствуется, что авторы никогда не имели дело с большими количествами радиоактивных веществ».

Таким образом, все призывы физиков из харьковского ЛУНа приступить к созданию атомного оружия натыкались на противодействие чиновников от науки. Харьковчане поняли, что плетью обуха не перешибёшь, и надолго замолчали.

Тем временем в руководстве страной произошли очередные кадровые изменения. 3 февраля 1941 года Лаврентий Берия был назначен заместителем председателя Совнаркома. Но из-под его начала вывели наркомат госбезопасности. Главой вновь созданного НКГБ стал Всеволод Меркулов, который до этого долгое время работал в Закавказье в окружении Берии и был чуть ли не его однокашником.

По приказу Сталина новый нарком госбезопасности начал собирать компромат на соратников вождя. И очень скоро чекисты приступили к показательным репрессиям, арестовав (с дозволения Иосифа Виссарионовича) нескольких военачальников и руководителей наркоматов. Начались допросы с пристрастием, на которые у лубянских следователей рука была хорошо набита. Появились тома «чистосердечных» признаний.

Среди узников Лубянки оказался и нарком оборонной промышленности Борис Ванников. Он очень быстро сознался во всём, что ему инкриминировалось, и подписал всё, что от него требовали.

Потянулись долгие дни ожидания приговора. В том, что он будет расстрельным, сомнений не было.

Накануне больших сражений

В марте 1941 года американский физик Гленн Сиборг получил первые миллиграммы плутония. Это было феноменальное достижение!

В это время в оккупированном немцами норвежском городе Вермоне снова заработал завод «Норск Хайдо», выпускавший тяжёлую воду. Английская авиация приступила к бомбардировкам предприятия, но оно продолжало исправно выдавать свою стратегическую продукцию. Тогда силы норвежского сопротивления начали устраивать диверсии. Удалось уничтожить значительные запасы тяжёлой воды.

Немцы предприняли попытку перевести её производство в Германию, но не успели. 28 февраля английская диверсионная группа проникла в Вермон и взорвала завод. Оборудование, которое успели погрузить на судно, так до Гамбурга и не дошло — корабль был потоплен норвежскими патриотами.

А на берегах Невы советские физики праздновали победу — завершилось сооружение здания для циклотрона ЛФТИ. О вкладе в это дело Игоря Курчатова много лет спустя Венедикт Джелепов напишет:

«К работам по созданию ускорителя он в короткий срок привлёк целую группу крупных заводов и строительно-монтажных организаций. Благодаря его усилиям и кипучей энергии здание ускорителя, заложенное в конце сентября 1939 года, в марте 1941 года уже было построено (строительные работы выполнял трест «Ленмашстрой»), и в нём производился монтаж различного оборудования…

Курчатов торопил всех. Чтобы по возможности сократить срок, мы работали, не считаясь со временем, и добились того, что уже в конце мая в камере был получен вакуум. А в это время Игорь Васильевич уже готовил общий штурм. Он наметил пустить циклотрон к началу 1942 года. В основном всё шло успешно…».

Впрочем, фортуна, как известно, улыбается далеко не каждому. Одним из тех, кто чувствовал себя в тот момент непонятым, ущемлённым, и потому не скрывал обиды, был академик Вернадский. Об этом — в его дневниковой записи, относящейся к 1941 году:

«16 мая. Пятница.

Был у О.Ю. Шмидта. С ним разговор по вопросу об уране и о прекращении работ в Табошарском. Он сказал, чтобы В.Г. Хлопин прислал [данные о месторождении? — Э.Ф.], прежде чем обращаться лично — например, мне — к Сталину.

Между прочим, я ему указал, что сейчас обструкция у физиков (Иоффе, Вавилов — я не называл лиц): они направляют все усилия на изучение атомного ядра и его теории, и здесь (например, Капица, Ландау) делается много важного — но жизнь требует рудно-химического направления. Я ему напомнил, что наши физики остались в исторически важный момент при создании учения о радиоактивности в стороне от мирового движения и теперь повторяется. Тогда, может быть, ранняя смерть П.Н. Лебедева, а вступившие [после него? — Э.Ф.] не имели нужного авторитета. Ведь ненормально, что я, не физик, организовал Радиевый институт».

Через два дня в дневнике Вернадского появилась новая запись:

«История с Табошарским месторождением урана — типична для бессмысленной траты денег и бессознательного вредительства. Надеюсь, что мы пробьём рутину и невежество советских бюрократов.

Посмотрим…».

Увы, дождаться победы над чиновничьей рутиной и бюрократическим невежеством Вернадскому было не суждено. И не только ему. Потому как все люди смертны. Вечен только чиновный бюрократизм.

Тем временем заканчивалась весна 1941 года. И как-то незаметно один за другим уходили последние мирные дни.

В час дня 17 мая 1941 года в помещении Ленинградского Радиевого института состоялось очередное заседание Урановой комиссии. Игорь Курчатов доложил о работах ЛФТИ, Александр Лейпунский — о достижениях УФТИ. Яков Зельдович, Юлий Харитон и Исай Гуревич ознакомили собравшихся с результатами своих новых расчётов, касавшихся цепных реакций.

Все уже знали, что открытие спонтанного деления урана Сталинской премии не удостоилось. Три года спустя, в 1943 году, как бы подводя итог работе своих учеников, Курчатов напишет:

«Явление самопроизвольного деления урана было в 1940 г. открыто у нас в Союзе в моей лаборатории тт. Флёровым и Петржаком. Работа была напечатана, но, к нашему удивлению, не получила никакого отклика за границей. Так как произведённое исследование было связано с использованием весьма сложной техники, у нас оставалась некоторая неуверенность в реальности открытого явления».

Как видим, даже сами «первооткрыватели» не очень верили в то, что они действительно что-то открыли…

И всё же, как только наступило лето (6 июня 1941 года), Бюро Отделения химических наук АН СССР приняло решение о премировании «аспиранта-докторанта Радиевого института К.А. Петржака и научного сотрудника Ленинградского физико-технического института Г.Н. Флёрова в размере 5 000 рублей каждого». Удостоились премий (в размере двухмесячных окладов) за работы «по цепному разложению урана» и профессора Зельдович и Харитон. Причём Зельдович получил дополнительно ещё один оклад «за работы по теории горения».