Детство в Соломбале - Евгений Коковин

1 Мережки - особый вид сетей 1 Хабеня - русская женщина.

* * * КОКОВИН ЕВГЕНИЙ СТЕПАНОВИЧ

Детство в Соломбале

Часть третья

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ОЛЯ ЛУКИНА

На Северной Двине разноголосыми гудками перекликались встречные пароходы. Был вечер, спокойный и светлый. Слоистые бледно-розовые облака на северо-западе прикрывали солнце. Облака были близко, и лучи солнца, падая из-за них, причудливыми полосами освещали дальние песчаные острова. От этого необычайного освещения и острова, густо поросшие ивняком, тоже казались близкими. Странно. Сотни раз бывал я раньше на берегу Северной Двины, но почему-то никогда не обращал внимания на красоту величественной реки, на краски неба необыкновенной чистоты и свежести, на оранжевые закаты и легкие лебединые облака. Другое дело - большие морские пароходы, опутанные оснасткой поморские парусники - шхуны и боты, что стояли на рейде и у причалов. Другое дело - переливчатый трепет многоцветных флагов и вымпелов, горький запах пароходного дыма, грубоватые шутки, перебранки и песни моряков. Все это волновало, притягивало и звало в далекие морские странствования. Теперь я вдруг стал совсем по-иному смотреть на знакомую реку и удивлялся, что раньше не замечал ее величия, не стремился познать тайны ее темных глубин, не любовался солнечными отблесками, отражением далекого неба и близких берегов. Река без кораблей обычно мне казалась скучной и пустынной. Теперь я смутно чувствовал: что-то изменяется в моей жизни. Может быть, это все дальше и дальше уходит мое детство? Я сидел на причальной тумбе, ожидая, когда пойдет в море "Канин", на котором плавал Костя Чижов. Мы условились с Костей о том, что я выйду на берег и мы поприветствуем друг друга. Веселая косопарусная яхта стремительно вырвалась из-за кормы дремлющего на рейде транспорта и легко заскользила по реке. Крен у яхты на правый борт был такой сильный, что казалось, она вот-вот опрокинется. "Смельчаки!" - с восхищением подумал я о людях, находящихся на яхте. Вниз по Двине, к морю, шел с полным грузом огромный пароход лесовоз. Штабели свежих досок высоко поднимались над его бортами. По кормовому флагу я без труда определил, что лесовоз этот - норвежский. В те времена в Архангельский порт уже приходило много иностранных судов. Транспорты под английскими, норвежскими, шведскими, датскими, голландскими и другими флагами грузились у причалов лесобирж досками и балансом1. Советский Союз начинал широко торговать с заграницей. Даже мы, ребята, уже хорошо понимали такие слова, как "экспорт", "импорт", "диспач"2. Жизнь менялась. Она менялась повсюду: в нашей Соломбале, в Архангельске, во всей стране. Я сидел на причальной тумбе и думал об этом. Лесовоз шел быстро, но волны, расходящиеся за его кормой, были отлогие, чуть заметные. Яхта, шедшая параллельным курсом, неожиданно резко развернулась и понеслась наперерез лесовозу. Сумасшедшие! Что они делают? Лесовоз пронзительно и тревожно загудел. И я представил себе ярость норвежского капитана и русского лоцмана, находящихся сейчас на мостике. Мне казалось, что я вижу их лица, искаженные злостью, и слышу проклятия по адресу самонадеянных наглецов. Именно наглецами, никак не иначе, называют таких, рискующих жизнью яхтсменов лоцманы. Между тем яхта дерзко "обрезала нос" лесовозу и скрылась за его корпусом. Тут я увидел "Канина". Он уже проходил мимо Соломбалы. Я поднялся, чтобы разглядеть на его борту Костю. Я махал кепкой, но своего друга увидеть не мог. А вскоре опять появилась яхта. "Неужели, - подумал я, - они собираются "обрезать нос" и "Канину"? Но яхта быстро прямым курсом шла к берегу. С крутым разворотом она впритирку подскочила к причалу. И в ту же секунду с ее борта на причал прыгнула девушка. За девушкой выскочил парень и схватил ее за руку. - Оля, - умоляюще сказал он. - Почему вы уходите? Парня я не знал, но девушка оказалась мне знакомой. Это была Оля Лукина. Оля с силой вырвала руку и пошла по берегу, не замечая меня. - Оля, - снова начал парень. - Почему вы рассердились? Чего вы испугались? Оля остановилась и резко повернулась к парню. - Я испугалась? Ну, плохо вы меня знаете! Но у вас это не смелость, а безобразие и лихачество. И я знаю - это оскорбительно для команды всего парохода! Парень еще некоторое время постоял на причале, потом залез в яхту, где его ждал товарищ. Яхта отвалила от берега. Встрече с Олей я обрадовался. Мы очень давно не виделись, хотя и жили на одной улице. Когда-то вместе мы играли в лапту и в палочку-выручалочку, ездили купаться на песчаный остров Шилов, ходили в кинотеатр "Марс". Отец Оли Лукиной, капитан дальнего плавания, был расстрелян белыми на острове Мудьюг. Оля мне очень нравилась, но в этом я не признавался даже самому себе. Наоборот, я даже сторонился ее, боясь, как бы моей привязанности не заметили другие ребята. Я увидел Олю, но не поздоровался с ней. В детстве наши ребята никогда с девчонками не здоровались. "Неужели это любовь?" - подумал я, вспоминая все, что было в моей жизни связано с Олей. Любовь! Признаться, я стеснялся этого слова. Дружба мальчишки с девчонкой в нашем детстве всегда считалась зазорной. И я сам нередко высмеивал такую дружбу. Случалось, смеялись и надо мной. Я вспомнил, как очень-очень давно мы с Олей шли в школу. На одном из перекрестков нас окружили ребята. "Жених да невеста! Жених да невеста!" - кричали они. Оля растерялась и готова была заплакать. Потом она вдруг бросилась бежать. После этого случая при встречах мы долгое время даже не смотрели друг другу в глаза. Сейчас я не поздоровался, а Оля сказала: - Здравствуйте. Я смутился, почувствовал, что краснею, и не знал, что сказать. Оглянулся и спросил: - Ты куда пошла? - Домой. Эти ребята позвали меня покататься, а сами стали показывать свою храбрость. Я знал, что за Олей ухаживают ученики старших классов второй ступени. Конечно, она окончит школу, уедет из Соломбалы, поступит в вуз, станет врачом или инженером. И мы никогда больше с ней не встретимся. Ростом Оля была чуть пониже меня. У нее были светлые длинные волосы, заплетенные в одну толстую косу, и серые строгие глаза. Когда Оля улыбалась, эта строгость моментально исчезала. Я смотрел на Олю и молчал. Она тоже молчала. Мы отошли от берега и вышли на тротуар. Нас толкали прохожие, сердясь, что мы остановились и мешаем им идти. Вдруг я заметил значок, прикрепленный к Олиному платью. Это был комсомольский значок. - Сколько тебе лет? - спросил я, хотя прекрасно знал, что Оля моя ровесница. Раньше мы учились в одном классе. - Пятнадцать, а вам? Только сейчас я заметил, что Оля говорит мне "вы". - Мне скоро будет шестнадцать. Я хотел это сказать с достоинством, с чувством превосходства. Но, кажется, получилось смешно, потому что Оля улыбнулась. Я снова покраснел. - Вы все еще учитесь? - спросил я, тщетно пытаясь скрыть смущение. - Нет, у нас давно каникулы. А вы в морской школе учитесь? Будете моряком, капитаном?.. - Нет, я буду машинистом, потом - механиком. Я взглянул на свою поблескивающую от машинного масла куртку-спецовку. Наверное, те старшеклассники, что ухаживают за Олей, носят красивые пиджаки или комсомольские костюмы с портупеями. - Я люблю моряков, - тихо сказала Оля и грустно добавила: - Мои папа был моряком. Я вспомнил страшный рассказ Костиного отца о том, как белогвардейский палач, по прозвищу Синий Череп, на Мудьюге застрелил капитана Лукина. Оля об этом не знала. Мы расстались быстро и неожиданно. Подошла ее подруга, усмехнулась, взглянув на меня, и увела Олю. Мне стало обидно. Я смотрел вслед Оле и думал о том, какая красивая, тяжелая у нее коса. Наконец я очнулся и посмотрел вокруг. Передо мной была родная Соломбала деревянные дома с маленькими любопытствующими окнами, еще по-весеннему яркая зелень белоствольных берез, выглядывающих из-за дощатых заборов, булыжная серая мостовая и буйная поросль белой кашки и куриной слепоты. С Северной Двины доносились приглушенные пароходные гудки. Теплый ветер волнами набрасывал запахи отцветающей черемухи. Мне было хорошо, легко на душе и весело. Обиды на Олину подругу уже не было. Шагая по деревянному тротуару, я даже присвистнул. Раскачиваясь на тонкой березовой ветке, словно в ответ мне, насмешливо присвистнула красногрудая чечетка. Ночью я спал неспокойно. Во сне видел Олину подругу - она все усмехалась. Потом перед глазами раскачивалась березовая ветка, и я ясно слышал звонкий и отрывистый посвист чечетки. И насмешливый чей-то голос: "О чем ты думаешь, пятнадцатилетний мальчишка?!" На другой день наш пароход "Октябрь" уходил в рейс. Закончив вахту, я стоял у борта, ожидая отхода, и силился вспомнить лицо Оли, но не мог. Мне стало стыдно и смешно. "Но почему? Что в этом плохого? - спрашивал я себя. - Ведь я только думаю о ней и никому ничего не говорю". Но почему теперь, когда я думал об Оле, мне становилось особенно радостно? И работал я в такие часы и минуты как-то весело. Забываясь, я даже начинал насвистывать, чего крайне не любил старший машинист Павел Потапович. Каждый раз он меня строго одергивал. А я принимался еще ожесточеннее и веселее надраивать медяшку или поручни, наводить чистоту в машинном отделении, словно тут вот сейчас должна была появиться Оля. Мне так и казалось, что я работаю для нее. Для нее мне хотелось заслужить похвалу старшего механика, для нее хотелось стать настоящим комсомольцем и моряком. "Я люблю моряков", - вспоминались слова Оли. Ко мне подошел Илько. - Сегодня мы идем в Мезень, - сказал он. - А в следующий рейс пойдем на Новую Землю. Там тоже есть наши, ненцы. Это хорошо. Только там, на Новой Земле, нету оленей, там ездят на собаках. - Да, там оленей нет, - рассеянно ответил я и вдруг неожиданно для себя спросил: - Послушай, Илько, ты любил кого-нибудь? На меня взглянули удивленные, почти детские глаза моего ненецкого друга. - Я любил отца и художника Петра Петрыча, - сказал он. - Я люблю Григория... Костю... тебя, Дима... Зачем ты об этом спрашиваешь?