Взбаламученное море - Алексей Писемский

— Как? — спросила Софи и взялась уж рукой за бьющееся сердце.

— Это Александр Николаевич Бакланов! — договорила Иродиада.

— Ах! — вскричала Софи и, вскочив, побежала навстречу.

Перед ней, в самом деле, стоял Бакланов.

Первое время они ничего не в состоянии были говорить, а взяли друг друга за руки и смотрели один другому в глаза.

Иродиада, с подсвечником в руках, тоже смотрела на них.

2

Опять поэзия

— Хорошо ли у меня здесь? — было первое слово Софи, когда они уселись с Александром в будуаре.

— Да! — отвечал тот, сияя весь радостью.

— Ах, Боже мой! Погоди, постой! — воскликнула вдруг Софи, закрываясь рукою.

У ней невольно потекли слезы.

— Ну вот и ничего, прошло!.. Иродиада, дай воды! — прибавила она, снова открывя свое прелестное лицо, хотя щечки ее еще дрожали.

Иродиада, с несколько лукавым видом, подала ей воду: она еще в Ковригине, когда Бакланов и Софи бывали там, догадывалась о чувствах, которые молодые люди питали друг к другу.

— Ну, так как же? — заговорила Софи.

— А так же!.. — отвечал ей Бакланов, смотря на нее с нежностью.

— Как же ты приехал сюда?

— А так!.. Как ты мне написала, что муж твой помер и другое прочее, так я сейчас к дяде Ливанову… знаешь, я думаю, его?

— Да! Когда мы, в первый год моего замужества, ездили с Яковом Назарычем в Петербург, так часто бывали у него…

— Он не ухаживал за тобой?

— Было немножко! Постой, как он называл тогда меня!.. Да!.. Прекрасной Юдифью, и все пророчествовал, что я не одному Олофрен, а сотне таких посшибаю головы.

— Что ж, это правда? — спросил Бакланов.

— Не знаю, может быть, — отвечала Софи кокетливо. — Ну-с, отправились вы к дяде?

— Отправился к дяде и говорю: так и так, грудью страдаю, а около этого времени я прочитал, что здесь место уголовных дел стряпчего открылось. «Похлопочите, говорю, чтобы перевели меня». Он сам поехал к министру.

— Какой, однакоже, добрый, — заметила Софи.

— Какое, к чорту, добрый? Я денег у него около этого времени попросил взаймы, так боялся, что это часто повторяться будет.

Софи засмеялась.

— Поехал я наконец, — продолжал Бакланов: — и что я чувствовал, подъезжая сюда, и сказать того не могу: вдруг, думаю, она уехала куда-нибудь, или умерла, — что тогда со мною будет?.. Приезжаю в гостиницу — и спросить не смею; наконец почти шопотом говорю: «Здесь такая-то госпожа живет?» — «Здесь», говорят… Я и ожил.

— О, какой ты милый! — воскликнула Софи.

И молодые люди, сами не отдавая себе отчета, поцеловались.

— Дело в том, — продолжал Бакланов: — что по случайному, может быть, стечению обстоятельств, но ты одна только была и осталась поэзией в моей жизни; а то — эта глупая студенческая жизнь, в которой происходил или голый разврат или ломанье вроде Печорина перед какою-нибудь влюбленною госпожой.

— А была же такая? — произнесла весело-ревниво Софи.

— Была! — отвечал Бакланов. — Потом этот Петербург, в котором, если у девушки нет состояния, так ее никто не возьмет, и они, как тигрицы, кидаются там на вас, чтобы выйти замуж, а потом и притащут к вам жить папеньку, маменьку, свячениц, родят вам в первый же год тройников.

Софи покачала с улыбкой головой.

— Ты такой насмешник, как и прежде был! — сказала она, глядя с любовью на Бакланова: — впрочем, и здесь все то же, если не хуже! — прибавила она с легким вздохом.

— Но здесь у меня ты есть! Пойми ты сокровище мое! — воскликнул Бакланов: — здесь я для тебя одной буду жить, тобой одной дышать.

— О, да, — воскликнула Софи с полным увлечением.

— Ты свободна, я свободен! — говорил Александр.

— А мать у тебя умерла? — спросила Софи.

— Да! — отвечал он почти с удовольствием: — что же-с? — продолжал он, вставая и раскланиваясь перед Софи: — когда вы прикажете мне явиться к вам и сказать: Софья Петровна, позвольте мне иметь честь просить вашей руки, и что вы мне на это скажете?

— Я скажу: да, да, да! — отвечал Софи.

— Софья Петровна! — продолжал Александр в том же комическом тоне (от полноты счастья он хотел дурачиться и дурачиться): — будете ли вы мне женой верной и покорной?

— Буду, верной и покорной, но только небережливой, потому что мотовка ужасная.

Бакланов вдруг встал перед ней на колени.

— «Божественное совершенство женщины, позволь мне перед тобой преклониться!» — проговорил он монологом Ричарда. — А ты отвечай мне, — продолжал он, хватая ее ручку и колотя ею себя по лицу: — «Гнусное несовершенство мужчины, поди прочь!».

— О, нет, милый, чудный! — отвечала та, обхватив и целуя его голову, а потом Бакланов поднял лицо свое, и они слились в долгом-долгом поцелуе.

Обоим им тогда было — Софье двадцать три года, а Бакланову двадцать шесть лет.

3

Выставляющиеся углы действительности

На другой день майское утро светило в будуаре Софи сквозь спущенные белые шторы. В комнате было полусветло и прохладно.

Софи, в спальной блузе, в изящных туфлях, с толстою распущенною косой, сидела перед своим туалетом. Она сама представляла собою не менее полную свежести и силы весну.

Иродиада, тоже в стройном и, по случаю праздника, белом платье, засучив кокетливо рукава, убирал госпоже волосы.

Софи, впрочем, на этот раз не с обычным вниманием занималась своим туалетом, не прикладывала и не примеривала свои волосы, как им лежать следовало, а все предоставила Иродиаде и сама сидела в задумчивости.

— Александр Николаич надолго сюда приехали-с? — спросила та вдруг.

— Надолго… Он служить здесь будет, — отвечала Софи.

Что-то вроде насмешливой улыбки пробежало по лицу Иродиады.

— Я, может быть, замуж за него выйду, — прибавила Софи, улыбаясь.

Иродиада молчала.

— Нравится он тебе? — прибавила Софи.

— Барин молод-с! — отвечала Иродиада.

Некоторое время между госпожой и служанкою продолжалось молчание.

— Александр решительно меня спасет… — проговорила Софи, как бы больше сама с собою.

Иродиада в это время убирала щетку, гребенку, помаду.

— Денег у вас, Софья Петровна, ничего нет! — проговорила она каким-то холодным голосом.

— Ну, заложи там что-нибудь! — отвечала Софи беспечно.

— Что, барыня, закладывать-то? Серебро уж все заложено, вещи тоже; не платье же нести, — отвечала Иродиада.

На лице Софи изобразилась тоска.

— У Эммануила Захарыча можно взять-с! — произнесла с некоторою расстановкой Иродиада.

Софи взглянула на нее с испугом.

— Они ничего! Дадут-с! Только и желают, чтобы хоть на час, на минуту вас видеть.

Софи сидела и терла себе лоб.

— Ну, хорошо, поди возьми!.. Скажи, чтобы приписал там к прежнему счету, — проговорила она торопливо.

Иродиада однако не уходила.

— Когда же им приехать-то прикажете?

Выражение лица Софи сделалось совсем мрачно.

— Завтра что ли-с? — продолжала Иродиада.

— Нет, завтра у меня Александр будет! — воскликнула Софи, как бы испугавшись.

— Ну, послезавтра-с.

Софи ничего на это не возразила.

4

Чувствительный еврей

Иродиада, в новеньком бурнусе, с зонтиком и в прелестной шляпке, которую подарила ей Софи, всего два раза сама ее надевавшая, проворно шла по тротуару.

Ни в походке, ни в наружности Иродиады ничего не было, что бы напоминало горничную, так что один приказный, только было перед ее проходом выбравшись из погребка:

— Ай, батюшки, советница наша, советница! — проговорил он, стыдливо закрываясь рукой и сейчас же снова погребая в погребке.

По темным известиям, Иродиада сама принадлежала к дворянскому роду и чуть ли не была дочерью Евсевия Осиповича, который как-то раз приезжал к секунд-майору погостить и все шутил с одною замужнею женщиной, которая после того и родила дочь, совершенно не похожую на мужа. Софи даже теперь иногда с удивлением всматривалась в свою горничную и замечала, что она ужасно похожа на нее, особенно с глаз.

Перед огромным каменным домом, с колоннами и с цельными стеклами в окнах всего бельэтажа, Иродиада остановилась и вошла в резную, красного дерева, дверь. Что тут живет не владетельный какой-нибудь принц, — можно было догадаться по тому только, что на правом флигеле, выкрашенном такой же краской, как и дом, была прибита голубая доска с надписью: Контора питейно-акцизного откупа.

Войдя, Иродиада увидела швейцара с золотою булавой и во фраке, обложенном позументом.

— Здравствуйте-с! — сказала она, дружески мотнув ему головой.

— Вы к Иосифу Яковлевичу или к Эммануилу Захарычу? — спросил ее тот несколько таинственно.

— К Эммануилу Захарычу, — отвечала Иродиада.

— Он там у себя, в кабинете теперь, — сказал швейцар, вежливо отворяя двери.