Приключения вертихвостки - Ира Брилёва

Я поняла. Ах, Палыч, в неоплатном я долгу перед тобой. Так что ты прав. Деньгами этот долг не измерить. Добром он измеряется, обычным человеческим добром. И я решила — вот разбогатею по-настоящему, построю новую школу в моем родном городе. Не одному же Абрамовичу Чукотками командовать! Найдутся и другие такие же. Русские. Настоящие!

Дэвик взирал на нашу с Палычем беседу как на чудо великое. И, внимательно вслушиваясь в слова Палыча, одобрительно качал головой. Когда мы вернулись домой, то я заметила, что Дэвик теперь старается Палычу как-то угодить, то сахару в чай побольше положит, то лучший кусок торта поближе к нему придвинет. «Хорошие вы мои, — я смотрела на моих друзей и на глаза у меня снова наворачивались слезы, — ну что бы я без вас делала? Наверное, уже достала бы меня эта противная «мадам».

На следующий день Палыч улетел назад в Москву.

— Я, Зин, редко из нашего заснеженного края в люди выбираюсь. Видимо, возраст, здоровье не то. Да и особо-то времени нет. Ребятишки пригляду требуют. Вот ты уже выросла, а знаешь, сколько таких сейчас беспризорных да сирот при живых родителях? С ума люди совсем посходили.

Палыч стоял перед входом в аэропорт и курил свой вонючий самосад. Иностранцы, унюхав его «цигарку», оббегали Палыча десятой дорогой. А мне все нравилось: и запах самосада — пахло моей Родиной, и Палыч с его прокуренной насквозь, окладистой, почти седой бородой. Я снова прижалась к нему:

— Ты приезжай все равно. Я тебе всегда рада. А насчет школы не переживай. Мне только бы с «мадам» разобраться, и тогда я тебе новую школу построю. Хочешь?

Палыч погладил меня по голове, как добрый дедушка, которого у меня никогда не было:

— Хочу. — И он улетел.

Мы с Дэвиком вернулись домой. Даже красота дворца меня больше не радовала. Какая-то щемящая боль затаилась в сердце и не отпускала, ныла там маленьким серым зверьком. Я сидела на диване в гостиной, свернувшись калачиком под пледом, и смотрела, как Дэвик что-то писал в толстой тетради, похожей на амбарную книгу.

— Тебе он очень нравится? — вдруг спросил меня Дэвик.

— Кто? — не поняла я.

— Ну, Эмик, конечно, — со вздохом сказал Дэвик.

— Я теперь уже ничего не знаю, — устало сказала я. — Я сбежала от него, а потом думала, правильно ли я поступила. Так ничего и не надумала. Вроде бы мужик он хороший. Но только вот после того, как узнал, кто я на самом деле, даже думать боюсь, что он себе мог понапридумывать про меня.

Я говорила это, и воспоминания всплывали в моей голове. Они прокручивались, наверное, уже в сотый раз за то время, как я уехала из Москвы. Это было похоже на бесконечный, замкнутый в кольцо фильм, который крутился у меня в голове.

— Как-то все неправильно у меня, коряво, не по-человечески! И если он сейчас меня презирает, то так мне и надо. Все же некрасиво было с моей стороны ничего ему о себе не рассказывать. Получается, что я им просто пользовалась. — Я готова была себя изгрызть до основания, чтобы что-то поменять.

Дэвик меня внимательно слушал, прекратив писать.

— Хотя я все это делала, чтобы хоть как-то защитить себя. — Последняя фраза вырвалась у меня как крик отчаяния, призванный найти хотя бы крошечное оправдание моих поступков. Но он повис посредине комнаты, не находя поддержки и понимания ни у меня, ни, судя по тому, что я услышала, у Дэвика.

— А вдруг бы он и так тебя защитил? — тихо сказал Дэвик. Это его заявление было таким неожиданным, что мне стало совсем нехорошо. Он же еще недавно убеждал меня совсем в другом! Но, как ни странно, он и сейчас был тоже прав. Потому что истина всегда лежит где-то посредине.

— Да что теперь про это говорить. Только еще хуже на душе от этого всего дерьма.

Мне хотелось плакать. Грусть от того, что уехал Палыч, воспоминания детства, а теперь еще и эти дурацкие вопросы Дэвика. Как-то многовато для одного дня моей жизни.

— Знаешь, Дэвик, как бы там оно ни было, но ведь история все равно не имеет сослагательного наклонения, — Филиппыч так часто поговаривал, вот я и запомнила. Но смысл этой фразы узнала только недавно и поняла, что это истинная правда! — Поэтому, что сейчас об этом говорить. Да и номер телефона я поменяла. Он даже дозвониться до меня не сможет, — я вдруг вспомнила об этом, и мне стало совсем плохо. — Как-то по-дурацки все, — почти машинально повторила я. — И потом, — здесь я слегка запнулась, пытаясь выдавить из себя следующую фразу, — я теперь боюсь ему на глаза показываться, — тоска в моем голосе стала очевидна даже Дэвику. — Он ведь теперь знает, что я спала с его отцом. А мужчины таких вещей не забывают.

Наконец-то я произнесла вслух то, что боялась сказать даже самой себе. Это было самым главным препятствием между мной и Эмиком! Мне казалось, что это препятствие никогда не сможет исчезнуть между нами, и от этой мысли мне хотелось выть на луну. Выхода из этой ситуации я не видела. Никакого.

Я ничего не имела против Сашка, моего благодетеля и почитателя, давшего мне все, что я сейчас имею, но я так сильно любила его сына, что мне весь мир был без него пустым. Как пустая коробка из-под сапог, как пустое ведро, которое приносит несчастье. А проклятые обстоятельства были сегодня сильнее меня, сильнее моего глубокого уважения к памяти Эмикова отца, и даже сильнее моей любви. «Эмик, — мысленно взмолилась я, — ну сделай хоть что-нибудь! Ну, приди ко мне на помощь. Я же знаю, ты умеешь». Ответом мне была тишина.

Только Дэвик продолжал скрипеть перышком в тетради, и никто не позвонил к нам в дверь. Или хотя бы по телефону. Я подождала еще несколько минут. Умом я понимала, что никто прямо сейчас не войдет в двери этой комнаты, чтобы сгрести меня в охапку и унести на край света. Но сердце мое страстно этого желало.

Ничего не происходило. Внутри меня буря, вызванная воспоминаниями, понемногу стала сменяться опустошенностью и безразличием. Как у тяжело больного боль постепенно сменяется ноющей тенью боли, ее воспоминанием.

Ну что ж, мне, скорее всего, придется со всем этим жить до конца моих дней. И если Эмик не пытается найти меня, или хоть как-то связаться со мной, значит, мои предположения верны. Он забыл меня. Зачем ему женщина, которая его обманывала? Ведь он — человек, у которого чувство собственного достоинства — одно из главных чувств его жизни.

А таким людям нужны совсем другие женщины.

Слезы стояли у меня в горле, но мне совсем не хотелось, чтобы Дэвик знал, как мне на самом деле хреново. Я встала с дивана и сделала вид, что мне что-то срочно нужно в кухне. И только выйдя в коридор и плотно прикрыв за собой дверь, я дала волю чувствам. Как все-таки жизнь иногда бывает несправедлива!

Когда я вернулась в гостиную, Дэвик так и сидел, склонившись над своей книгой. Чтобы тишина не сгущалась до ненужной концентрации, я спросила:

— А что ты там все пишешь?

— Да это по работе. Я же контору свою не могу на произвол судьбы бросить. Мой партнер в отпуск на неделю уехал — я же здесь уже довольно давно, — голос у Дэвика стал немного жалобным. — Мне иногда даже как-то неудобно перед ним, но пока все не утрясется, я не вернусь, — голос его зазвучал более уверенно. — Вот сегодня им видеоконференцию устроил. Чтобы от рук не отбились. Надо иногда и поруководить.

Точно! За всеми перипетиями моей жизни я совсем забыла, что у Дэвика есть собственная нотариальная контора. И в ней наверняка трудится куча народу. А то как бы он здесь свой зад вылечил? На какие шиши?

— И что, нормально работают? — спросила я просто так, для поддержания разговора.

— Да вроде бы все в порядке, — Дэвик снова склонился над своей писаниной, но через пару минут отложил перо. — Только вот мне все время один вопрос покоя не дает. — Он наморщил лоб и откинулся в кресле: — Понимаешь, о том, что я тогда приду к тебе, ну, помнишь, в первый раз, никто не мог знать. Я много над этим размышлял. Остается один вариант. Кто-то, скорее всего, подслушал наш разговор с Сашком и точно знал день, когда я должен у тебя появиться. Понимаешь, они просто ждали. Они хотели, чтобы я видел, как тебя убили, иначе бы они убили тебя раньше, — Дэвик помрачнел, — это очень жестоко. И я все время пытаюсь вычислить, кто бы это мог быть.

После этого он замолчал и погрузился в размышления. Наверное, он и сейчас пытался вычислить того, кто мог его «сдать». Так в полной тишине мы просидели несколько минут. Тишина становилась тягостной, и Дэвик, почувствовав это, снова стал рассуждать вслух.

Я вяло слушала его рассуждения, постепенно погружаясь в собственные грустные мысли. Я то проваливалась в эту грусть, то снова выплывала из нее на поверхность реальности. Но от этой грусти я никак не хотела излечиваться, она была для меня почти приятной, как истома от неразделенной, но желанной любви. А еще это было очень похоже на то, как когда-то в детстве я купалась в заросшем травой и тиной пруду, недалеко от моей обшарпанной школы.