Йестердэй - Василий Сретенский

Но к делу. Когда я включился в смысл ее слов, то уловил, что она добыла мой номер мобильника в редакции и позвонила, потому что вроде как никто другой ее проблемы решить не может. А проблема такая, что ее и проблемой назвать неудобно. Это как прийти к кому-нибудь и сказать: понимаешь у меня проблема, я тут случайно узнал, что завтра умру. Короче, художник Алексей Сербов две недели как заперся в мастерской, а это не чулан какой-нибудь, а квартира-студия. Не пьет! Питается, судя по всему, акридами. Никого к себе не пускает, но с кем-то все время разговаривает. А все потому, что две недели назад пропала его жена. Карина. Ушла вечером из дома, не взяв ничего, и не вернулась.

Вот в этом месте я представил себе, что последствия моего удара портфелем сказались через 35 лет. Карина потеряла память и бродит сейчас по улицам мегаполиса (благо лето) в рванном джинсовом костюме и без макияжа.

Пока вытирали разлитый сок, я рассудил, что вряд ли Арина пришла сюда, держа в сумочке дамский револьвер или повестку в суд по иску о возмещении ущерба. Ну, в общем да. В смысле, нет. Оказывается, она несколько раз пыталась вывести отца из состояния льва, рыкающего в пустыне. Больницы и морги обзвонила. С друзьями семьи поговорила. В милицию Леха обращаться запретил, перед тем как скрыться в своей пещере и завалить ее камнями изнутри. Последовательность действий, возможно, была иная, но смысл, как мне кажется, передан точно.

Но вот пару дней назад Алексей Сербов лично отвалил все камни от входа, предстал перед дочерью в облике несвежем, но разумном. И дальше, по словам Арины, начался самый настоящий бред. Будучи в добром здравии и в полной памяти, отец протянул ей старую фотокарточку, заявив, что жена его ушла к любовнику, настоящему отцу Арины, и потому он, Алексей Сербов, знать ее не хочет.

Тут я должен был спросить. Я и спросил: «Кого – ее»? Оказалось – Арину. Сбрендивший Леха выставил дочь вон из студии, оставив ей старую фотокарточку и посоветовав найти настоящего отца. Но дело в том что…ааа клинвышибать!

[Далее – шесть слов неразборчиво. Составитель]

Заварил чайку! Кружка китайская, фарфоровая, Ленкин подарок на Новый год, в руках лопнула. Весь чай на джинсах и тапках, коленки обваренные, теперь, наверное, в темноте светиться будут. Хорошо хоть коленки, а если бы я чашку ко рту успел поднести… это куда бы он потек!

Нет, что ни говорите, в китайской экономике что-то не ладно. Темпы темпами, но уж хотя бы фарфор, национальное достояние, можно бы делать настоящий.

[пауза]

Йестердей.

Олл май траблс симд соу фар эвей

Нау ит лукс…

[пауза]

Чё-то гитара сегодня не строит.

[пауза]

Саденли

Айм нот халф зе мэн ай юзд то би-и

Зерез шэдоу хэвинг овер ми-и

О йестердэй

Кам саденли-и

[пауза]

А я ведь съездил к Лехе Сербову. Теперь жалею, что не съездил ему по физиономии. Это ведь что мне пришлось пережить второй раз за день. Вспоминать адрес студии. Стоять ждать маршрутку. А ветер сегодня совсем не летний. Да, спустя полчаса их пришло сразу три, но я-то был в очереди девятым, мне бы хватило и одной. В маршрутке меня, автомобилиста с двадцатилетним стажем, укачало. Все потому, что я никогда в жизни не пробовал давить ногами одновременно на тормоз и на газ. Мне просто в голову такое не приходило. А тут понял, что вон оно как можно ездить. Останавливаться сразу по преодолению звукового барьера.

Ладно. Выбрался из этой компьютерной игры, попал в другую. Метро. Что-то там, в туннеле зависло минут на двадцать. И тут оказалось, что войти в поезд тоже надо уметь. Что-то подобное было со мной года три назад, в Тунисе. Месяц был декабрь, но нам русским людям, что декабрь в Тунисе, что август в Сочи. Затеяли мы с Павликом купаться. Ну, каким Павликом, откуда я знаю, был там такой Павлик сорока двух лет, из Сургута, с таким вот пузом. Мы с ним подружились за час до купания. Павлик у берега плескался в желтоватой пене, а я поплыл. И недолго плыл, минут десять, но когда повернул, то понял, что обратно никак двигаться не удается. То есть двигаться-то можно, но только в одном направлении – в море. Я-то уже как бы оттуда, а волны – нет. Они все – туда. Одну преодолел, а там еще пятнадцать. Плыву-плыву, а все метрах в ста от берега, и вот уже пора тонуть.

Вот и в метро сегодня также. Я только собираюсь войти, а все уже там и «осторожно двери закрываются». Я следующего поезда дождался, а вокруг опять толпа и опять каждый на полшага быстрее. Тогда в Тунисе Павлик меня на берег вытащил, героя драного. А сегодня точно такой же павлик за шиворот в пятый по счету поезд втащил. Спасибо тебе добрый человек, не знаю твоего имени-отчества, пахнешь ты сильно, помог.

Дальше – пешком от Белорусского вокзала в дебри Большой Грузинской. Тут свое. Пришлось преодолевать «проклятие четырех машин».

Объясню. Давным-давно, когда я имел машину, я на ней ездил. Ну, такая была привычка. И всегда, и везде при выезде на основную дорогу я должен был дождаться, пока проедут четыре автомобиля, а потом выруливать. Не три. Не пять. Четыре автомобиля, включая автобусы, автокраны и болиды «формулы один». И сегодня, переходя через улицу, я каждый раз ждал, пока проедут очередные четыре машины. Во двор к Сербову я зашел, пропустив красный Лексус RX300; девятку, потрепанную жизнью; Вольво S40 с царапиной на боку и (внимание!) маму с мальчиком, тянувшим на веревочке игрушечную машинку.

Ну, в общем, добрался. В лифте не застрял. Квартиру нашел. Позвонил, точнее, потыкал несколько раз пальцем в кнопку, без видимого и слышимого результата. Звонок не работал. На стук никто не отозвался. Но я был к этому готов. Разбег от лифта и прыжок в дверь (во мне 87 килограммов) должного эффекта не дал. С первого раза. А с пятнадцатого дал. Дверь открылась, я влетел в холл. Приземлился удачно, сантиметрах в сорока от противоположной стены, а она, между прочим, в трех метрах от двери.

Леха же, не глядя в мою сторону, закрыл дверь, не отрывая тапочек от паркета, прошуршал в соседнюю комнату, лег на диван прямо в тапочках и отвернулся к стене. «Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе». Кто-то про кого-то так написал. Совсем как про Леху. Работой, правда, здесь не пахло. Ну, в смысле красками. Старыми ботинками пахло. И еще – заплесневевшим хлебом. И никаких тебе холстов, мольбертов, палитр и на чем там еще рисуют. Много пыли и тоски, мало воздуха и света.

Первым и, кстати, последним моим достижением этого вечера, стало открытое окно. Впрочем, нет. В ходе непринужденной светской беседы он произнес две фразы. Но какие! Первая: «У меня нет дочери». Ну, это понятно. Вторая: «Найди Карину и пиши тогда обо мне что хочешь».

Общий итог: я спас звезду андеграунда от кислородного истощения и получил условное благословение на сочинение ее, нет его, ну, в общем, звезды этой, клинвышибать, художественной биографии.

Домой я ехал на машине. Ну, какой… поймал.

[пауза]

Что мы знаем о Лешке

Итак, Алексей Николаевич Сербов. 47 лет. Актуальный художник. Недавно взошедшая звезда современного искусства. Участник множества выставок и этих, как их, биеналок, в стране и за ее рубежом.

Лет до сорока двух о нем вообще никто не знал и не помнил, пока на одной венецианской биеналке он не выставил концептуальный проект «Человечество». Девяносто полотен было развешано в круглом зале на одном уровне, почти стык в стык. Посредине зала был поставлен огромный компас из папье-маше. Стрелка компаса была соединена с прожектором. При желании в зале можно было выключить общий свет и рассматривать экспозицию по одной картине, двигая стрелку компаса. На стенах над уровнем картин были прикреплены таблички: «Север», «Юг», «Запад», «Восток». Начинать осмотр рекомендовалось с отметки «Запад». Там висел портрет Джорджа Буша младшего, выполненный в стиле «фотореализм». Далее, по часовой стрелке, можно было наблюдать, как на других портретах черты лица Буша искажались, менялись. Лица, похожие друг на друга и в то же время неуловимо отличающиеся, сменяли друг друга, пока на отметке «Север» перед зрителем не представал портрет певицы Бьорк. И так по кругу. Надо ли говорить что под отметкой «Восток» висел портрет ВВП, а строго на Юге – Бен Ладена?

Экспозицию я сам не видел, врать не буду. Но по трем строкам информационного сообщения написал в пять разных журналов уничижительно-восторженные рецензии, воспользовавшись открытым Сербом методом смещения акцентов. Спасибо Леха, подкормил.

Потом был московский проект «Брысь!». Выставка была открыта в большом ангаре. Зрители, входившие в ангар с торца, видели вдали, на противоположной стене, пятнадцать больших, два на два метра, полотен. На каждом – морда кота или кошки разных пород. Ну, кошки и кошки. Были среди пятнадцати симпатичные, были кошмарные. Но стоило зрителям пройти две трети расстояния от входа до стены с картинами, как на них начинали проступать черты самых значимых в современной гламурной тусовке персонажей. Не знаю, как Леха этого добился, но только морды становились как бы прозрачными, а лица зримыми. Выражение лиц впрочем, полностью соответствовало характеру морд.