АББАТ СЮЖЕР И АББАТСТВО СЕН-ДЕНИ - Эрвин Панофский

Без сомнения, Сюжер был богобоязненным человеком, как и любой другой верующий представитель церкви его времени, и проявлял соответствующие чувства в соответствующих обстоятельствах, например, «заливая слезами землю» перед гробницей Святых Мучеников (и такое проявление чувств не было чем-то необычным в те времена, когда даже короли падали на колени, заливаясь слезами, перед святыми мощами и разражались рыданиями на похоронах) и показывая себя «благочестиво праздничным и празднично благочестивым» во время радостных праздников Рождества и Пасхи. Но никогда с ним не происходило таких глубоких религиозных преображений, какие переживали, например, Германский священнослужитель Масцелин (Св. Бернар убедил его оставить службу у Архиепископа Майнца и перебраться к нему в монастырь Клерво) или Ги, брат самого Св. Бернара, который под влиянием призывов Св. Бернара оставил свою возлюбленную жену и двоих малых детей, чтобы полностью посвятить себя делу церкви.

Сюжер действительно отказался в своем Аббатстве от каких бы то ни было отступлений от принятых норм, но также несомненно и то, что он не превратил свое Аббатство в место, где «ни один мирянин не имеет доступа к Дому Бога», или где «любопытствующие не допускаются к священным предметам», или где «молчание и постоянная отрешенность от мирской суеты заставляют ум размышлять о небесном».

Во-первых, реформы в Сен-Дени явились результатом не столько неожиданного изменения настроения братии, сколько их переучивания, проведенного умело и с пониманием дела. Там, где Св. Бернар говорит об «обращении целой паствы», Сюжер — и это очень показательно — поздравляет себя' с тем, что ему удалось «восстановить смысл святого Порядка мирным путем, без волнений и недовольства со стороны братии, хотя они и не были приучены к такому порядку». Во-вторых, эти реформы, которые должны были покончить с вопиющим расточительством и недисциплинированностью, вовсе не были направлены на то, чтобы достичь (собственно, такой попытки даже не было сделано) сурового идеала монастырской жизни, проповедуемого Св. Бернаром. Как уже упоминалось, Аббатство Сен-Дени продолжало отдавать Цезарю цезарево, и происходило это тем успешнее, чем богаче становились его владения, чем более укреплялось его финансовое положение и чем увереннее держал в своих руках бразды правления Сюжер. И жизнь монахов, хотя и находившаяся теперь, вероятно, под большим надзором, чем ранее, сделалась настолько приятной, насколько это было вообще возможно в монастыре.

Св. Бернар рассматривал монашество как жизнь, которая определяется слепым послушанием и полным самоотречением во всем, что касается личных удобств, еды и сна; о самом Св. Бернаре рассказывали, что он бодрствовал и постился ultra possibilitatem humanam (выходя за пределы человеческих возможностей). Сюжер тоже ратовал за дисциплину и умеренность, однако он был категорически против полной покорности монахов и аскетизма. Его биограф с восхищенным удивлением сообщает, что Сюжер после своего прихода к власти отнюдь не прибавил в весе. Никак не настаивал он и на умерщвлении плоти. «Стремясь ничем не выделяться — ни полнотой, ни худобой», он предпочитал, чтобы его еда была «не очень изысканной, но и не очень грубой»; его келья была размером всего лишь десять на пятнадцать футов (прибл. 3 на 5 метров), а его ложе было «не очень мягким, но и не очень твердым» и в дневное время — какая очаровательная деталь! — было 4 «застелено цветным покрывалом». И то, чего он не требовал от себя самого, он еще меньше требовал от своих монахов. Он придерживался мнения, что отношения между прелатами и подчиненными были предопределены отношениями, которые существовали между священнослужителями Ветхого Закона и Ковчегом Завета: как обязанностью тех священнослужителей было предохранять Ковчег от дождя и ветра, прикрывая его звериными шкурами, так и в обязанности аббата, полагал Сюжер, входит заботиться о телесном благополучии своих монахов, «дабы они смогли выдержать тяготы своих странствий». Эта забота выразилась, например, и в том, что сиденья на хорах, сделанные из меди и мрамора, — зимой находиться там было поистине большим испытанием, — были заменены на деревянные. Питание монахов постоянно улучшалось (при этом давались специальные указания, чтобы бедные, приходящие за подаянием, продолжали получать свою долю). Сюжер с явным воодушевлением возродил празднования памяти Карла Лысого, которые включали особо обильный ужин раз в месяц в честь «столь великого Императора и столь нежного и сердечного друга блаженного Дионисия». Если Св. Бернар создавал культ молчальничества, то Сюжер был, по словам одного французского ученого, «causeur infatigable» (неутомимый говорун). «Очень человечный, радушный и веселый» (humanis satis et jocundus), он любил собирать своих монахов и до полуночи рассказывать им о достопримечательных событиях, свидетелем которых либо был он сам, либо о которых ему поведали их участники и свидетели (а довелось ему видеть и слышать очень много); повествовал он и о деяниях тех французских королей или принцев крови, — причем экспромтом! — о которых его просили рассказать; случалось не раз, что он читал по памяти длинные пассажи из Горация.

Аббатство Сен-Дени, реформированное так, как этого хотел Сюжер, в корне отличалось от того, как бы хотел видеть его переустройство Св. Бернар, а в одном весьма существенном отношении имелось не только различие, но и непримиримое противоречие между отношением к таким преобразованиям Св. Бернара и Сюжера. У Сюжера никогда и в мыслях не было каким бы то ни было образом ограничивать доступ мирян в Дом Божий; напротив, он хотел, чтобы как можно больше людей приходило туда, но так, чтобы не возникло никаких неудобств и беспорядков — а это значит, что ему была нужна церковь большего размера. Никогда он не принял бы каких бы то ни было оправданий тому, чтобы не допустить к священным предметам желающих их лицезреть; напротив, он стремился выставлять реликвии как можно более «благородным» и «заметным» образом. При этом он не желал ни в коем случае допустить излишней толчеи и давки, и посему приказал переместить реликвии из крипты в chevet, которому суждено было стать непревзойденным типом восточного конца Готического собора. Не сыскать более непростительной оплошности, полагал Сюжер, чем изъятие из службы Богу и Его святым того, что Он положил природе дать человеку в виде материалов, а человеку затем довести до совершенства: сосуды из минералов, украшенные жемчугами и самоцветами, золотые канделябры и алтарные панели, скульптуру и витражное стекло, мозаики и эмали, прекрасные облачения и гобелены.

Именно все это и было осуждено Exordium Magnum Ordinus Cisterciensis (Большим Трактатом Ордена Цистерцианцев), и именно против всего этого так гневно выступал Св. Бернар в своей Apologia ad Willelmum Abbatem Sancti Theodorici (Апология Виллельма, Аббата Святого Феодора). Не должно быть позволено никаких живописных изображений или скульптуры, за исключением распятий из дерева, драгоценных камней, жемчугов, золота и серебра; одеяния должны быть изготовлены из льняного полотна или бумазеи, подсвечники и кадильницы — из железа; только потиры можно серебрить или изготовлять из серебра. Сюжер, напротив, был явно влюблен в великолепие и красоту во всех их проявлениях. Можно сказать, что его восприятие церковной обрядности было в значительной степени эстетическим. Благословение святой водой представлялось ему неким волшебным танцем, в котором бессчетные прелаты, «великолепные в своих белых облачениях, в величественных архиерейских митрах и с драгоценными полосами на ризах, украшенных круговыми орнаментами», скользили «вокруг сосудов», как некий «ансамбль небесный, а не земной». Одновременное исполнение первых двадцати месс в новой алтарной части церкви Сен-Дени казалось «музыкой ангельской, а не человеческой». Таким образом, можно сказать, что если стремление достичь духовного превосходства Сен-Дени входило в сферу убеждений Сюжера, то украшение Аббатства прекрасными предметами было его страстью. Он полагал, что раз Святые Мученики, чьи «священные останки» было позволено в процессиях нести только королям, превосходили по своему значению все другие реликвии, сколь угодно почитаемые, им следовало обеспечить сохранение в самой прекрасной церкви во Франции.

С самых первых лет своего пребывания в сане Аббата Сюжер стал собирать средства для реконструкции и новой отделки базиликальной церкви, и когда он умер, она была «обновлена от самого своего основания» и наполнена сокровищами, которые уступали по своему богатству — а может быть, кое в чем и превосходили — лишь сокровищам, сосредоточенным в Святой Софии Константинопольской. Устраивая всяческого рода процессии, церемонии и посвящения, Сюжер выступал в роли некоего прототипа устроителя современных массовых действ, таких, например, как организация массовок при съемках фильмов или международных ярмарок, а собирая жемчуга и драгоценные камни, редкие вазы, витражное стекло, эмали и ткани, он предвосхищал ту страсть собирательства, которая присуща современному нам директору музея: ни тот, ни другой не делают это из личной выгоды или жажды стяжательства. Сюжер даже назначил первых из известных нам предшественников нынешних хранителей музеев и реставраторов.