Адмиралы Бутаковы — флотская слава России - Владимир Врубель

Алексей ходил в гости к родному дяде, Александру Николаевичу, с главной целью поесть, а заодно и выпросить гривенник. Тот служил на неплохой должности в Морском министерстве. Дядя большой щедростью не отличался, но всё-таки помнил, что и он сам когда-то окончил Морской корпус, а потому после непременной нотации деньги всегда давал. Хрке, если в тот момент внезапно появлялась тётка, Александра Ивановна, дама с довольно тяжелым характером. Она «…переберёт в длинной проповеди все старые закорпусные, корпусные, настоящие и мнимые грехи, и при всех кадетах», а денег не даст и мужу не разрешит. Ничего не поделаешь, женщины в таких вопросах часто более жёсткие, чем мужчины. К тому же дядя, боевой офицер, не боялся неприятеля, но побаивался свою жену. Учился Алексей неплохо, числился в первой десятке по успеваемости. Но лучше всех на его курсе занимался Николай Краббе. Впоследствии судьбы всех братьев Бутаковых, так или иначе, окажутся связанными с этим человеком Звание мичмана Алексею Бутакову присвоили 21 декабря 1832 года.

В исторической литературе утверждается, что после Морского кадетского корпуса Алексей окончил офицерский класс. Автор вначале сам попался на эту удочку. Но потом решил перепроверить и выяснил, что это не так. Алексей при выпуске из Морского корпуса действительно был в первой десятке лучших, но в списках выпускников офицерского класса его фамилии нет. К тому же звание лейтенанта он получил на шестом году службы, что означает два варианта: либо он не поступал в офицерский класс, либо его оттуда по какой-то причине отчислили. За год до его выпуска, в мае 1831 года, в Морской кадетский корпус поступил младший брат Алексея Бутакова, Григорий. Как это прекрасно, когда в суровых казарменных условиях, вдали от семьи и дома, есть старший брат, который и поможет советом, и при необходимости вступится за младшего! В корпусе братьев училось много, такая «семейственность» всячески поощрялась, на мой взгляд, вполне разумно.

После выпуска Алексея назначили на строящийся корабль «Остроленка», названный так в честь победы русских войск над польскими повстанцами 14 мая 1831 года у городка Остроленка. Там мичман подружился с другим выпускником Морского корпуса, Павлом Яковлевичем Шкотом, вместе с которым ему доведётся многое пережить и не раз смотреть смерти в лицо. Но тогда они об этом не подозревали. Удивительное дело быть историком: ощущаешь себя буквально всевышним, который знает все судьбы наперёд. Может, и в самом деле существует кто-то там, наверху, кто так же знает всё о нас, о наших собственных судьбах? Автор, скажу на этот раз о себе в третьем лице, давно пришёл к выводу, что никакая выдумка не может сравниться с тем, как складываются подлинные человеческие судьбы, и уже давно переключился в основном на чтение биографических вещей и исторических исследований. Мне они кажутся гораздо интересней любого фантастического вымысла. Впрочем, существуют и другие мнения. В девятнадцатом веке офицеров постоянно переводили с одного судна на другое. Посмотрите послужной список любого морского офицера, и у вас зарябит в глазах от названий судов, на которых им довелось служить. Я пытался доискаться причину этого, беседовал с одним из наиболее авторитетных современных военно-морских историков, но, к сожалению, услышал только догадки. Везде, где служил Алексей Бутаков, он оставлял о себе добрую память, с матросами всегда обращался по-человечески. В письме отцу 25 ноября 1837 года, явно ожидая от него похвалы, сообщал: «В самом деле, я не следую правилам наших нынешних дисциплинистов в обращении с командою и от того меня однажды спросил мой нынешний командир корвета: “Отчего на вашей вахте люди работают лучше и усерднее, нежели на прочих?”

Эти вещи убеждают меня по возможности меньше применять усиливающие средства, потому что добром можно заставить работать лучше, нежели палкой». Алексей служил в ту пору вахтенным офицером на корвете «Львица», а «усиливающие средства» — эвфемизм, под которым скрывались порка линьками и мордобой. Служба на Балтике была неинтересной: большую часть года проводили в Кронштадте. Летнее время навигации проскакивало незаметно, да и плавали недалеко. Осенью возвращались в Кронштадт, где мучило постоянное безденежье. Жалованье составляло всего 600 рублей ассигнациями, причём в течение первых двух лет после выпуска у Алексея Ивановича высчитывали по 100 рублей в год, подсчитали, что такой урон он нанёс

Морскому корпусу за время обучения. Снимать одному в городе квартиру было не по карману, поэтому Бутаков договорился снять жильё на паях с другим мичманом, графом Ламсдорфом. Молодые офицеры постоянно находились на дежурствах в казарме, на судне, стоявшем у стенки, в порту, заступали в караул при арестантских домах. Жили впроголодь. Даже чай пили не всегда, обед готовили вестовые, без всяких разносолов, щи да каша. Не зря говорится, что когда денег нет, чувствуешь себя, как кот под дождём. Вестовые по возрасту были гораздо старше своих начальников и умудрённые жизнью, поэтому относились к молодым офицерам, как няньки. Когда граф и потомственный дворянин сидели вообще без копейки в кармане, приносили им чего-нибудь поесть из казармы. Иногда давали жизнерадостным мичманам дельные советы: «Вы бы, барин, от хозяйской дочки подальше держались, а то не ровён час и под венец подведут».

Вечно голодные мичманы регулярно посещали знакомых и друзей родителей, где всегда угощали обедом или ужином. При этом старались избегать тех семей, в которых имелись дочери на выданье. И очень правильно делали.

В 1837 году в России построили первую железную дорогу между Петербургом и Павловском. Впечатление она произвела на жителей примерно такое же, как на автора этих строк и его товарищей по военно-морскому училищу открытие первой линии ленинградского метро. Разумеется, Бутаков не удержался от соблазна прокатиться по ней. Впечатления от поездки, вокзала, ресторана, парка, иллюминации он подробно описал родителям, упомянув и о часовых, расставленных через каждые 100 саженей вдоль железной дороги. Наверно, тогда украсть цветные металлы или подложить под рельсы бомбу было сложнее, чем в наше время. Алексею легко давались иностранные языки. Ещё в корпусе он прекрасно освоил английский и французский языки, считавшиеся тогда необходимыми для моряков. Немецкий язык в семье все хорошо знали благодаря матери. Его привлёк итальянский, и он сумел его изучить самостоятельно. Позже к итальянскому добавился португальский. Без сомнения, нужно иметь большие способности и много трудиться, чтобы освоить самостоятельно иностранные языки. Знание иностранных языков помогло найти дополнительный заработок. Кто-то предложил Бутакову заняться переводами. Он попробовал — и у него получилось. Стал регулярно печатать свои переводы в журналах «Сын отечества» и «Библиотека для чтения», за что получал маленькие гонорары. Как пошутил по этому поводу Алексей, он получил: «Прибыль воды в мои пустые карманы». Брат Григорий, который служил на Чёрном море, поздравил его с литературными успехами, а заодно и с тем, что Алексей бросил курить. Огорчилась последнему обстоятельству только старшая сестра (тогда ещё не подозревали о вреде курения), потому что хотела подарить ему на день рождения вышитый ею кисет. Но не одно литературное творчество занимало всё свободное время Алексея Ивановича. Интересы у него были разносторонние, связанные с профессией и географическими науками. Тот год был трагическим для России — она потеряла Пушкина. Утрата невосполнимая. Случилось ещё одно трагическое событие, занимавшее умы, — пожар в Зимнем дворце, от которого практически ничего не осталось. Французский аристократ, маркиз де Кюстин, посетил российскую столицу, когда в невероятно короткие сроки завершилось восстановление дворца. В своей книге «Россия в 1839 году» он написал: «В течение года дворец возродился из пепла… Чтобы работа была кончена к сроку, назначенному императором, понадобились неслыханные усилия… Во время холодов от 25 до 30 градусов шесть тысяч неизвестных мучеников, мучеников без заслуги, мучеников невольного послушания были заключены в залах, натопленных до 30 градусов для скорейшей просушки стен.

Таким образом, эти несчастные, входя и выходя из этого жилища великолепия и удовольствия, испытывали разницу в температуре от 50 до 60 градусов… Мне рассказывали, что те из этих несчастных, которые красили внутри самих натопленных зал, были принуждены надевать на головы нечто вроде шапок со льдом, чтобы иметь возможность сохранить свои чувства в той жгучей температуре… Я испытываю неприятное чувство в Петербурге с тех пор, как видел этот дворец и как мне сказали, жизни скольких людей он стоил… Версальские миллионы кормили столько же семей французских рабочих, сколько славянских рабов убила 12-месячная работа в Зимнем дворце…». Маркиз имел в виду заработки французских строителей дворца в Версале. И смерть Пушкина, и пожар во дворце, будоражили умы, о них говорили в каждом доме, писал об этих событиях своим родным и Алексей Иванович.