Посмотри мне в глаза! Жизнь с синдромом «ненормальности». Какая она изнутри? Моя жизнь с синдромом Аспергера - Робисон Джон Элдер

Да, я пришел к ней далеко не сразу. И далеко не сразу разобрался в себе, понял, кто я такой. Но я больше не прячусь по углам, не таюсь в тени. Я горд тем, что я аспергерианец.

Глава 1

Маленький отщепенец

Я никак не мог постигнуть, что домик из кубиков можно строить несколькими способами. Но Дуг строил кубики неправильно – в этом я был убежден. И влепил ему за это затрещину – по уху, а потом по другому. Бац! Бац! Совсем так, как я видел в мультике. Подумаешь, ему всего три года. Уже мог бы знать, как правильно обращаться с кубиками! И вообще как правильно играть.

Например, канавки в песке я выкапывал маминой кухонной поварешкой. В каждую такую канавку я аккуратнейшим образом выкладывал ряды голубых кубиков. Я никогда не перемешивал еду на тарелке (овощи отдельно, мясо отдельно), вот и кубики тоже никогда не перемешивал. Голубые кубики отдельно, красные отдельно. А Дуг взял да и водрузил красный кубик поверх голубых.

Как так можно? Он что, не понимает, что так нельзя?

Я влепил ему затрещину, вторую, а потом уселся и продолжал строить башню из кубиков. Правильную башню.

Иногда, когда я злился на Дуга и ему влетало, выбегала мать и кричала на меня. По-моему, она даже не видела, какие безобразия вытворял Дуг. Она замечала только одно: что я стукнул брата, и за это мне влетало. Обычно я просто не обращал внимания на ее крики, не реагировал, но вот если поблизости оказывался отец, он тряс меня за шиворот или за плечи, и тогда я плакал.

Вообще-то в основном Дуг мне нравился. Он был моим первым другом. Но кое-какие его выходки я просто не мог выносить. Например, я ставил игрушечный грузовик на стоянку у бревна, а Дуг принимался кидаться в грузовик песком. Наши матери давали нам кубики, он наваливал их беспорядочной грудой, а потом ну хихикать. Тут я и слетал с катушек, и Дугу попадало.

В один прекрасный день мама Дуга перестала водить его на детскую площадку. Отец Дуга получил диплом в медицинском колледже, и вся семья уехала далеко-далеко в Монтану, в индейскую резервацию Биллингс. Я совершенно не понял, как это так Дуг мог уехать, если я не хотел, чтобы он уезжал. Ладно, пусть он не умеет играть правильно и смешивает кубики, но все-таки он мой единственный товарищ по играм. Я опечалился.

Я спрашивал мать про Дуга каждый раз, как мы приходили на детскую площадку, – теперь я играл там совсем один.

– Он обязательно пришлет тебе открытку, – сказала мать, но выражение лица у нее было какое-то непонятное, и я был озадачен.

Другие мамаши перешептывались, до меня долетали обрывки их разговоров, но я ничего не понимал.

– …утонул в оросительной канаве…

– …воды было меньше чем по колено…

– …наверно, упал лицом вниз…

– …потеряла его из виду, выбежала – а он лежит в канаве…

Интересно, что такое «оросительная канава»? Я понял только одно: другие мамы говорят не обо мне. И только много лет спустя я узнал, что Дуг погиб.

Сейчас, обращаясь мыслями к прошлому, я думаю – возможно, наша с Дугом дружба была не самым лучшим предзнаменованием. Но, по крайней мере, я перестал колотить других детей. Я каким-то образом уяснил: если дерешься – долгой дружбы не получится.

Осенью мать записала меня в филадельфийский детский садик «Ягодка». Садик помещался в маленьком здании. Внутри все стены были увешаны детскими рисунками, а снаружи к зданию примыкала пыльная игровая площадка, огороженная цепью, натянутой на столбики. Я впервые повстречал незнакомых детей. Ничего хорошего из этого не вышло.

Сначала я разволновался и обрадовался. Едва увидел чужих детей, как сразу захотел с ними познакомиться, понравиться им. Но я им не понравился, а почему – я так и не понял. Что со мной не так? Особенно мне хотелось подружиться с девочкой по имени Чаки. Она вроде бы любила поезда и грузовики, совсем как я. Поэтому я был уверен – у нас много общего.

На переменке я подошел к Чаки и легонько похлопал ее по макушке. Мать показывала мне, как правильно гладить нашего пуделя, чтобы с ним подружиться. И иногда она гладила по голове меня, особенно когда мне было никак не заснуть. Пока что метод работал без промаха. Все собаки, которых мать разрешала мне погладить, виляли хвостами. Им нравилось. Я решил, что и Чаки будет довольна.

Бац!

Она меня ударила.

Я шарахнулся и убежал прочь.

Ничего не получается. Поглаживание почему-то не действует. Может, чтобы подружиться, мне надо погладить ее подольше? Можно взять прутик и погладить ее кончиком прутика, издалека, чтобы она не могла до меня дотянуться. Но тут мне помешала воспитательница.

– Джон, оставь Чаки в покое. Нельзя бить людей прутьями и палками.

– Я ее не бил. Я погладить ее хотел.

– Люди – не собаки. Их так не гладят. И уж тем более не палочками.

Чаки смерила меня настороженным взглядом и весь остаток дня держалась на безопасном расстоянии. Но я не сдавался. Может, я ей нравлюсь, а она сама этого не понимает, предположил я. Мать иногда говорила мне «тебе понравится» про всякое такое, что я и не ожидал оценить по достоинству, и порой бывала права.

На следующий день я увидел, что Чаки играет в песочнице с деревянным грузовичком. О, в чем в чем, а в грузовиках я понимал! И еще я сразу заметил, что играет она со своим грузовиком неправильно. Я ей покажу, как надо. Тогда она будет от меня в восторге, и мы подружимся. Я подошел к песочнице, забрал грузовик и присел рядом с Чаки.

– Мисс Лейрд! Джон у меня машинку отнимает!

Ого, вот это скорость!

– Ничего я не отнимаю! Я хотел ей показать, как правильно играть! Она играет не как надо! – возразил я. Но воспитательница поверила Чаки, а не мне. Она отвела меня в сторону от песочницы и вручила мне другой грузовик. Чаки за нами не пошла и играть со мной не стала. Но я надеялся на завтра. Завтра все будет иначе, и мы с Чаки подружимся.

Назавтра у меня уже был готов новый план. Я поговорю с Чаки. Расскажу ей про динозавров – я про них уйму всего знаю, потому что отец водил меня в музей и рассказывал про них и показывал картинки и макеты в витринах. Иногда динозавры мне даже снились в кошмарах, но вообще-то я считал, что они здорово интересные – ничего интереснее на свете нет.

Я подошел к Чаки и сел рядом.

– Мне нравятся динозавры. Больше всего – бронтозавры. Они огромные, гигантские.

Чаки ничего не ответила.

– Бронтозавры хоть и огромные, а питаются только растениями. Травой, деревьями.

– И еще у них длинная шея и длинный хвост.

Молчание.

– Бронтозавр размером с автобус.

– Но аллозавр сильнее, он может съесть бронтозавра.

Чаки все так же молчала, смотрела в землю и что-то чертила на песке.

– Я ходил в музей с папой, и мы смотрели там на динозавров.

– И маленькие динозаврики там тоже были.

– Вообще я динозавров люблю. Они симпатичные.

Чаки молча встала и направилась прочь с площадки. Как будто меня тут и не было! Даже не взглянула.

Я посмотрел на землю, куда до этого таращилась она. Что она там такое увидела? Ничего интересного, песок и песок.

Ничего у меня не выходит. Никто не хочет со мной дружить. Я заплакал. Забился в угол детской площадки, плакал навзрыд и колотил игрушечным грузовиком по земле, пока у меня руки не заболели.

Я просидел в углу площадки до конца перемены, глядя в землю. Я был так раздавлен и унижен, что просто не мог показаться на глаза другим детям. Почему я им не нравлюсь? Чем я им нехорош? Что со мной не так?

Там, в дальнем углу площадки, и нашла меня воспитательница.

– Пора обратно, на занятие, – сказала она, схватила меня за руку и потащила за собой. Мне хотелось свернуться в клубочек и исчезнуть.

Недавно один мой друг прочитал этот эпизод с грузовичком и сказал: «Черт, Джон, да ты и сейчас точно такой же». Он прав. Я не изменился. Изменилось лишь одно: я выучил, что обычные люди ожидают от тебя в конкретных житейских ситуациях. Поэтому я научился вести себя нормальнее, и теперь меньше рискую кого-нибудь обидеть. Но сам я как отличался от обычных людей, так и отличаюсь – в этом отношении не изменилось ничего.