Азеф - Валерий Шубинский

Если, конечно, не считать коммерцией главное дело его жизни — службу двум господам, и далеко не бесплатную.

«ТОЛСТАЯ СВИНЬЯ» (ЮНОСТЬ ГЕРОЯ)

О юности Азефа сохранилось мало свидетельств.

«Его считали скрытной душой и фискалом. Соседи, относившиеся с большим уважением к старику Азефу, выбивавшемуся из сил, чтобы дать детям образование, тоже недолюбливали грубого и черствого Евно, которого школьные товарищи окрестили нелестным прозвищем „толстая свинья“»[7].

Это один отзыв. Второй — тоже с чужих слов:

«Е. Азеф и его брат часто бывали в Ростове в дружеской компании с С. Я. Рыссом, но тогда же бросалось в глаза большое между ними различие. Азеф всегда был крайне грубым, хитрым, расчетливым и холодным. С. Рысс всегда был „огонь и пламень“ — порывистым, неуравновешенным, экзальтированным, увлеченным и увлекающимся»[8].

Рысс, он же Мортимер — интересная фигура, странный «полудвойник» Азефа. Судьба этих двух людей до конца (до гибели Рысса в 1908 году) была связана между собой. Только вот мог ли Азеф оказаться с ним в одной компании в Ростове? Дело в том, что Соломон Рысс родился в 1876 году. А значит, в момент отъезда Евно Азефа из города (1892) ему было всего 16 лет. (Притом Рысс был ровесником Натана, младшего брата Евно — возможно, в очерке Берлина имеется в виду именно он.)

Как называл себя Азеф в эти годы?

Мы перечисляли его прирожденные невезения, а одно забыли. Паспортное имя — Евно. Транскрипция имени Иона. Иона — пророк, извергнутый китом в грешной Ниневии. Главный Иона российской истории — Якир, красный военачальник, герой, жертва сталинизма…

Но разве «Евно» ассоциируется на русский слух с этим почтенным именем?

А с чем ассоциируется?

С евнухом. Тонкий голос при высоком росте и тучности… Да, ассоциация возникает. И даже густая растительность на лице не разрушает ее.

А вторая ассоциация — и вовсе убийственная. Достаточно сдвинуть ударение…

Саша Черный после разоблачения Азефа иронизировал так:

Вам все равно —Еврей ли, финн, иль грек,Лишь был бы только не «Евно»,А человек.

Ассимилированные евреи обычно русифицировали свои имена: Борухи становились Борисами, Гирши — Григориями или Георгиями. Как называл себя Евно в Ростове? Евгением («благородный»!), как позднее? Иваном, как тоже позднее, но в другом кругу? Ионой?

Русифицировалась и фамилия. Азефа звали (по жандармским донесениям) «Азов». В честь близкого Азовского моря? Позднее он иногда называл себя Азев. Или Азиев. Тоже говорящая фамилия — у обладателя «монгольского типа».

Вообще ценность и без того малочисленных свидетельств о детстве-отрочестве-юности Азефа снижается тем, что все они относятся ко времени после разоблачения двойного агента.

Взять для сравнения, к примеру, Георгия Аполлоновича Гапона. Весной 1905 года, когда харизматический священник уже стал главным российским революционным героем, его бывший семинарский преподаватель И. М. Трегубов умиленно вспоминал о том, каким чистым, благородным и любознательным юношей был молодой Георгий. А год спустя, после бесславной гибели отвергнутого революцией вождя, о нем пошли мемуары совсем иного рода… В совокупности удается создать более или менее объективную картину. К сожалению, в те годы, когда «Иван Николаевич» (Азеф) был гордостью русского революционного подполья, никому не пришло в голову поделиться воспоминаниями о его молодых годах. Негативные отзывы поздней поры ничем не уравновешиваются. Приходится давать волю воображению.

Конечно, товарищи его не любили. Кто ж полюбит такого красавца. Конечно, он, никем не любимый, бывал груб. Это за ним и потом водилось. Бывал и сентиментален. Как учился? Наверняка хорошо. Азеф все всегда в своей жизни делал на совесть, по первому разряду. Учился хорошо, а училище почему-то вынужден был оставить, не получив аттестата. Бедность?

Вот еще одно свидетельство из книги Лонге и Зильбера:

«Азеф еще в старших классах реального училища был замечен в предательстве: так он якобы выдал несколько тайных кружков, которые в Ростове-на-Дону, как и во всех других городах России, составлялись из наиболее пылкой, великодушной и развитой части учащейся молодежи. На деньги, получаемые от полиции, ему удалось, по словам некоторых, кончить свое учение».

Но в том-то и дело, что Азеф не закончил учения. И, оставив Петровское училище, он зарабатывал на жизнь не доносами, а честным и притом очень разнообразным трудом.

Был конторщиком. Был репетитором. Был коммивояжером. Был секретарем у фабричного инспектора. Был актером (актерские способности у него имелись) в какой-то труппе, гастролировавшей в Ялте. Вероятно, играл комических злодеев (с его внешними данными!). Был репортером газеты «Донская пчела».

Газета эта была сугубо провинциальной и безыдейной, рассчитанной на обывателя, но избегавшей опасной сенсационности. Издатель (присяжный поверенный Тер-Акопян) и основной обозреватель (Чахрушьян) были армянами, но на содержании газеты это почти не сказывалось. Огромное место занимали в ней реклама и официоз (законоположения, отчеты о заседаниях городской думы). Серьезных аналитических статей не было. Мир вне Ростова в основном ограничивался соседними городами Восточной Новороссии: Таганрогом, Мариуполем, самое дальнее — Ялтой. Центром мировой культуры и учености был Харьковский университет. Всероссийские новости почти сводились к известиям о перемещениях членов высочайшей фамилии.

Статей, подписанных именем или инициалами Азефа (Азева, Азиева, Азова), найти не удалось. Соблазнительно было бы думать, что один из постоянных обозревателей «Донской пчелы», «Аргус» или «Прометей» — это он. Но, скорее всего, он просто писал хроникальные заметки без подписи: о занесении снегом путей Курско-Харьковско-Азовской железной дороги, о бенефисе госпожи Горской, об «ужасном случае в цирке Соломонского» (лев покусал укротительницу), о злоупотреблениях перекупщиков на Затемерюкском рынке, о празднике иконы Казанской Божьей Матери и об открытии новой Талмуд-Торы[9].

Впоследствии он не писал ничего, кроме писем. Деловых, сухих, толковых — товарищам по боевой организации и начальникам из охранного отделения. И сентиментальных — двум женам, первой — революционерке, и второй — кафешантанной певице.

А вот что он читал?

Интересный вопрос.

По словам революционерки Марии Селюк, «…он знал сочинения Михайловского, которого мы в то время очень почитали, читал Канта в подлиннике, умел умно и интересно говорить, когда был в ударе».