Железо - Анна Котова

Или вот Милки Вэй. С этим вышло вовсе несуразно. Он только собирался пойти в шестой рейс. Объявил парням в забегаловке при заводе: сейчас развернусь и пойду снова. Плевать, что пять раз уже ходил. Я там присмотрел такие обломки, так висят хорошо, не сразу заметишь, наверняка меня дождутся… Ну, за удачу! — опрокинул стакан, покачнулся и упал мордой в салат. Кинулись тормошить — а он уже умер. Внезапная остановка дыхания. Эскулапы ничего не смогли сделать, даром что прибежали через две минуты.

Этого я видел сам. Не как он умер — но как его везли бегом на каталке, уже синего.

Так что в шестой рейс я — ни-ни.

У меня даже вдовы нет, чтобы продать мою "Красотку" с молотка, когда я помру.

Тем более что никто и не купит.

Пацанку на переплавку? Ну уж нет. Лучше еще полетаем.

Мы готовились к побегу полгода. Лика хладнокровно стащила в нескольких мелких лавках, по шмотке, три комплекта одежды и три пары дешевых тапочек на резиновом ходу. Я осторожно навел справки, где можно найти мусорщиков — оказалось, в Гринфилде, — и разработал маршрут. Защита на школьном компьютере была плевая, и я хорошенько покопался через него в городском информатории, не оставив следов. Сеф насушил сухарей и натырил мелких денег. Крупную сумму мы украли накануне побега, обчистив сумочку директрисы. Нам не хотелось совсем уж пасть в собственных глазах: мы не воры! Нам просто негде больше было раздобыть денег. Так что мы взяли только 500 крон: 100 — на такси, 400 — на непредвиденные расходы, и оставили в качестве компенсации единственную нашу — на троих — ценную вещь: Сефов золотой самородок. По крайней мере мы думали, что он золотой, и Сеф хранил его в тайнике с наружней стороны подоконника, так что кроме нас с Ликой никто о нем не знал. Сейчас я понимаю, что этот кусок блестящей породы был, наверное, вовсе не золотом, а какой-нибудь рудой, да дело прошлое. В конце концов, с приютом я расплатился, едва начал зарабатывать.

Анонимно, конечно. Еще не хватало признаваться им, кто я. И кем стал.

С личной жизнью у мусорщиков обычно незадача. Девушки из приличных семей отшатываются, узнав, чем мы зарабатываем на жизнь. А девушек, которые не отшатываются, обычно не интересуют долгие прочные отношения, приводящие к звяканью свадебных колокольчиков. Разумеется, ни один мусорщик не признается вслух, что хотел бы завести нормальный человеческий дом, где его ждала бы славная женщина, одна и та же, уютная, любящая, которая рожала бы ему детей, варила изредка суп и бранила бы его за мелкие прегрешения. А уж крупных грехов он бы не допускал, ни-ни, если бы у него была настоящая семья… Никто не признается — но многие хотели бы.

Некоторым удается. Мне вот пока никак.

Не то чтобы я жаждал непременно жениться и завести потомство, хотя мне уже хорошо за тридцать, этак, если провозиться еще лет десять, можно помереть холостяком. А вот постоянную зазнобу я бы с удовольствием завел. Я бы никогда не спрашивал ее, чем она занимается в мое отсутствие, лишь бы она была со мной одним, когда я возвращаюсь из рейса и устраиваю себе отдых, проедая заработанные деньги. Но те яркие девочки, которые вьются вокруг наших баров, не понимают слова "постоянство". Они либо еще маленькие и глупые, либо уже просто профессиональные шлюхи. А за пределы очерченного обществом круга нам ходу нет.

Что же, такова жизнь, как говорит Легранж.

Когда я был мальчишкой, я мечтал об одной. Но не сложилось.

Мы иногда видимся, радуемся друг другу при встрече, наговориться не можем. Нас многое связывает, нам есть что вспомнить. Только как мужчина я не интересовал ее никогда. Что уж тут поделаешь.

Была еще… звездочка ясная. Мое счастье, что влюбиться всерьез я не успел. Маялся бы сильно. А так — вздохнул, пожал плечами и улетел разбирать очередную свалку.

Она была студенткой университета в Либерштадте на Сильене, система Вальхейм. Меня случайно занесло в те края — пацанка моя попала в метеоритный поток, нужен был ремонт, и я сел, где уж вышло — прямо скажем, куда дотянул. В мастерских сказали — не меньше месяца, провозились почти два. Делать мне было абсолютно нечего, и я болтался по Сильене, осматривая достопримечательности. Либерштадтский университет стоял в моем туристском списке четвертым.

Я приехал на такси, вылез под жаркое солнце Сильены и побрел по зеленым улицам университетского городка. Вокруг деловито сновала молодежь. Я был старше их всего-то лет на восемь, но чувствовал себя безнадежно старым. Да к тому же я тогда хромал. Повредил колено, когда пацанку от души тряхануло тем самым метеоритным потоком. Этакий раненый боец среди беспечного детского сада — вот как я ощущал себя на бульваре кампуса.

А она бежала с тетрадками подмышкой, очень спешила, споткнулась и упала, рассыпав свои тетрадки. Конечно, я кинулся ее поднимать, и собирать разлетевшиеся листы, исписанные красивым круглым почерком. Надо же, до сих пор помню эти ровные строки. Если напрягусь, могу даже вспомнить, о чем была та курсовая по старинной литературе. Что-то про образ героя в позднюю докосмическую эру.

Мы естественно и непринужденно разговорились — тем более что она после падения тоже захромала, это было забавно. Двое хромых ковыляют к ближайшей лавке. Я хромал на левую, она — на правую. Сели на лавку, смеясь над собой. Немного помассировав ушибленную коленку, она встала, чтобы бежать дальше, и конечно, я проводил ее до ступеней факультета. Набрался наглости и спросил, когда она спустится с этих ступеней обратно. Побродил еще немного поблизости, бросая взгляды на двери с удивившей меня регулярностью. Дождался.

Гуляли допоздна.

Назавтра я собирался ехать дальше — любоваться знаменитым Золотым каньоном, — но никуда не поехал.

Мы гуляли и разговаривали, целовались в тени деревьев, и никто не обращал на нас внимания. Однажды она решилась — и пришла ко мне в маленькую гостиницу, где я снял номер на одну ночь, а остался на шесть недель. Я был с ней честен во всем, кроме одного. Я не сказал ей, что я мусорщик. Что я улечу, как только отремонтируют мой корабль, она знала. И что скорее всего никогда не вернусь — тоже. Это ее не остановило.

Все шесть недель мы были счастливы.

Она пыталась учиться, а я ей мешал. Тогда она сердилась и прогоняла меня. Я уходил гулять по городу, который уже выучил, кажется, наизусть, потом возвращался — и она кидалась мне на шею, бормоча, как же она соскучилась и где меня так долго носило? Боюсь, я испортил ей семестр. Но сил моих не было прервать этот сон. Честно говоря, я хотел бы не просыпаться вечно.

Временами я звонил на верфь узнать, как движется ремонт. Он двигался медленно, и это тоже было счастье.