Считаю до трех! - Борис Алмазов

— Они тебе завидуют. Ты на голову их выше в спорте. Понял! И так держись.

— И ещё я живу далеко, — подсказал Лёшка.

— Тем более, — согласился отец.

И всё-таки Лёшка не успокоился, он чувствовал, что причина не в этом.

И вот на прошлой неделе по телевизору шла передача про «Героя нашего времени» М.Ю.Лермонтова. Как стал ведущий объяснять, почему Печорин был так одинок, Кусков даже рот открыл: всё было про него, про Алёшку.

«Я тоже лишний человек!» — решил он. Все от него носы воротят, потому что никто его понять не в состоянии. А Лёшка на Печорина даже внешне похож! Как там сказано, что у героя нашего времени были светлые волосы и тёмные усы! И у Лёшки тоже! Только наоборот: голова тёмная, а брови совсем белые!

Он посмотрел на себя в зеркальную стенку бара. Да, вот был бы у него кожаный пиджак, джинсы, туфли, как у отца… Ну ничего! Теперь начнётся новая жизнь!

— Папа! — сказал он. — Я обратно возвращаться не хочу!

— Угу, — машинально ответил отец, заваривая себе кофе в фырчащей паром кофеварке.

— Я домой больше не пойду!

— Что?

Отец повернулся к нему.

— Ты что, вообще? А где жить будешь?

«У тебя! Где же ещё!» — хотел сказать Лёшка, но отец его опередил:

— На меня не рассчитывай! Ты думаешь, я что? Вольный ветер?

«Я и ему не нужен, — обмер Лёшка. — Всем лишний! И в школе, и в секции, и матери, и отцу!» Туман застлал перед его глазами полки с пёстрыми бутылками.

«Эх! — подумал он тоскливо. — Были бы у меня деньги. Рванул бы я отсюда далеко-далеко, к морю!»

Стоило ему представить голубые волны, жёлтый песок и самого себя в белом костюме под пальмами на набережной, как все печали исчезали. Но сейчас даже самая эта заветная мечта не помогала.

«Я — лишний человек! Лишний! Лучше бы мне не родиться! — Ему было больно повторять про себя эти слова, но он не мог остановиться. (Так хочется отколупывать корочку на ссадине: и больно, и медсестра, что смазывала ссадину зелёнкой, трогать не велела, а удержаться невозможно.) — Было бы у меня много-премного денег — я бы им всем показал! И матери, и тренеру, и этому Ивану Ивановичу!» Большая горячая слеза выкатилась из Лёшкиного глаза и капнула в стакан с соком. Кусков вздрогнул, оглянулся: не заметил ли отец?

Но отцу было не до него: в бар вошли двое, и направились к стойке.

Глава четвёртая

На край света!

— Привет! — крикнул отец.

— Здорово! — ответил один из вошедших, худущий парень в линялых джинсах и в свитере. Второй, грузный, прочно уселся на длинноногий табурет прямо против бармена. Лёшка увидел потрясные модерновые очки в золотой оправе, с дымчатыми стёклами, крепкий подбородок с ямочкой и седеющие виски. Совсем как на иностранной этикетке «Курите только сигареты «Марльборо»». Всё совпадало. И невесомая небрежно расстёгнутая рубашка — стопроцентный натуральный хлопок, и тонкой кожи пиджак…

— Ну? — спросил человек с этикетки.

— Есть! — Отец наклонился и стал шептать что-то в самое ухо этому красивому широкоплечему человеку. Если бы он не шептал, Лёшка и не стал бы вслушиваться: мало ли какие могут быть у отца дела. Он бы сидел и рассматривал этого незнакомца. Но у отца был такой таинственный вид, что Лёшка невольно вытянул шею. А тут ещё незнакомец протянул руку, и прямо в глаза Лёшке сверкнула запонка. Он никогда такой не видел: золотая, с цепочкой, по золоту — чёрные эмалевые орлы!

Отец мгновенно что-то вложил в белую сильную руку, и этот удивительный человек вынул из кармана окуляр, как у часовщика, и стал рассматривать что-то.

«Сейчас он скажет: «Это я беру» — или: «Тебя надули, крошка!» — так всегда в иностранных кинофильмах говорят».

— Беру, — сказал грузный.

Лёшка потянулся изо всех сил, стараясь заглянуть за широкое плечо незнакомца, табурет под ним наклонился, и Кусков рухнул грузному на спину.

— Ну! — Железная рука сгребла Лёшку.

— Этот пацан мой сын… — залебезил отец.

Грузный отпустил Кускова.

— А ты куда смотришь? — сказал он тощему.

— Так это ж его парень!

— Тебя что, мальчик, не учил папа, что подслушивать нехорошо?

— Да он не подслушивал! — затараторил отец. — У него сегодня настроение шальное: мамаша его, супруга моя бывшая, замуж собралась, так он сбежал из дома, в знак протеста.

— Молодец, — похвалил незнакомец, в упор разглядывая Лёшку. — Значит, ты человек действия. — Он улыбнулся, но от улыбки его лицо не переменилось, словно он эту улыбку надел и снял, как шляпу примерил. — Замуж собралась — знакомая история… А величать тебя как?

— Альберт! — бухнул с перепугу Кусков.

— Ого! Однако, — удивился грузный. — А меня всего-навсего Вадим Алексеевич. Или просто Вадим. — Рука Алёшкина утонула в его большой горячей ладони. — Ушёл, значит, из дома? Так. И что же собираешься делать дальше, как будешь жить?

Этого Лёшка не знал. С той самой минуты, как он решил больше никогда домой не возвращаться, ему казалось, что всё происходит как будто не с ним, а с каким-то другим мальчишкой, а он, Кусков, смотрит про это в кино или книжку читает. Как жить дальше, он не знал и потому буркнул:

— Вот заработаю кучу денег — всем покажу!

— Ну это конечно, — сказал без улыбки Вадим. — Только вот каким образом ты собираешься их заработать?

— Барменом стану! — выдал вдруг свою сокровенную мечту Лёшка.

— Как отец, — сказал Вадим без улыбки. — Это похвально. — Его глаза из-за дымчатых очков смотрели на мальчишку пристально и спокойно. — Это вполне возможно. Глядишь, будет династия барменов Кусковых. А ещё лучше иметь собственный ресторан. Как на Западе. А? Исобирались бы мы тёплой дружеской компанией у Кусковых, отца и сына…

—…и святого духа! — хмыкнул тощий.

Вадим на это ничего не сказал, только снял очки и устало потёр переносицу.

— Итак, ты хочешь заработать кучу денег. И не боишься?

— Чего? — удивился Лёшка.

— Да так, в старину говаривали: «От трудов праведных не наживёшь палат каменных».

Мальчишка не понял, но на всякий случай ответил:

— Ну и что? — Он привык так отвечать, когда его ругали, что он, мол, двоечник и ленится.

— О! — сказал уважительно Вадим. — Ты далеко пойдёшь. Я в твои годы мечтал отыскать клад и вообще был излишне романтичен. Иван! — крикнул он Лёшкиному отцу, словно тот был далеко-далеко. — Ты мечтал отыскать клад?

— А как же! — с готовностью откликнулся отец.

Лёшка удивился:

— В наше время в клады только дурачки верят! Их давно нет, этих кладов!

— Слыхал, Ваня, что твой сынище говорит? Устами младенца глаголет истина…

Лёшке очень нравился этот человек. И говорил он замечательно, как в иностранном фильме: вроде все слова понятны, а про что говорят — не поймёшь… Штифт называл это «подтекст» — говорят одно, а думают совсем другое. Лёшке всегда хотелось научиться так говорить.

— А что шеф? — спросил Вадим.

— Чей?

— Мастерских.

«Шеф!» — восхитился Лёшка.

— Айвазовский говорит, в Москву поехал.

— Денег просить, — сказал Вадим, подтверждая какие-то свои мысли.

— Поджимает время! Поджимает, — сказал худущий, ломая пальцы.

— Поспешай медленно, — одёрнул его Вадим и, повернувшись к Кускову, спросил: — И куда же отец собирается тебя поместить?

— Откуда я знаю! — сказал за Алёшку Кусков-старший. — Пусть к матери ворочается.

— «Ворочается»! — передразнил его Вадим. — Неужели ты не понимаешь? Раз Альберт с нами в настоящий высокоторжественный момент, то теперь его судьба — наше общее дело. Мы обязаны, как говорится, взять над ним шефство.

— Нынче год ребёнка! — встрял худущий.

— Тем более! — согласился Вадим. — «Ворочается»! Не для того он уходил, чтобы «ворочаться». Так?

— Угу! — согласился Лёшка и подумал с благодарностью, как этот человек всё замечательно понимает.

— Осенью пускай в ПТУ идёт, — сказал отец. — В кулинарное. У меня там лапа.

— Ты в каком классе?

— В седьмой перешёл, — сказал Лёшка. — Ну, почти уже перешёл. Пять дней ведь учиться осталось.

— До ПТУ ему ещё далеко. И до осени тоже. Важно, что наш дорогой Альберт будет делать в ближайшие дни.

— Ну куда мне его девать! — закричал отец.

— Об этом раньше нужно было думать, — одёрнул его Вадим. — Раньше. Да, Иван, не выслужишься ты выше бармена. Легкомысленный ты человек. — Вадим потянулся так, что заскрипел кожаный пиджак. — А ты молодец, что ушёл, — сказал он Лёшке. — Я в твои годы тоже уходил… Потому что нет для человека ничего дороже дыхания воли. Она слаще чечевичной похлёбки, за которую ты, Иван, готов на брюхе ползти…

«Вот так тебе!» — злорадно подумал Лёшка.

— Ну что, Альберт, пойдёшь со мной? — спросил Вадим.

— Куда? — остолбенел Кусков-старший.