Мартин-Плейс - Дональд Крик

Он попробовал отвлечься и начал смотреть на наждачный профиль старика Митфорда, сидевшего вместе со своей пухлой, флегматичной женой ряда на три впереди них по ту сторону прохода. Митфорд был церковным старостой, и, так как звание церковного старосты подразумевает гарантированную честность, Дэнни каждую пятницу ходил в его бакалейную лавку. Потом он перевел взгляд на миссис Сэдлер, которую редко можно было увидеть без метлы в руках: она всегда улыбалась ему, когда он проходил мимо ее калитки, и спрашивала, как ему работается. Затем взглянул на дряхлого мистера Кассела, который сидел, положив на колени черную шапочку, и слезящимися глазами смотрел на окно в глубине церкви.

Звуки органа затихли, на кафедру поднялся преподобный Рейди, и Дэнни уставился на него, обрадовавшись возможности отвлечься от неподвижных профилей, дамских шляп и номеров на доске, обозначавших псалмы.

— Помолимся! — священник придал своему звучному голосу оттенок глубокого благоговения.

«О возлюбленный наш господь, в мудрости своей вновь собравший нас в этом священном месте, услышь нас ныне, взываем к тебе.

За ушедшую неделю мы нарушали твои заповеди и теперь смиренно предстаем пред тобой, ища прощения, в коем, знаем, отказано нам не будет, ибо милосердие твое бесконечно.

Господи, все мы грешники перед лицом твоим и ни в чем не достойны сравниться с примером, поданным сыном твоим. И посему молим о милости, зная, что недостойны предстать перед тобой в одеждах, тобой нам уготованных.

Господи, наши молитвы возносятся к тебе в годину, когда мир, словно в ослеплении, не зрит света пути твоего, и мы молим за себя и за людей в других землях, не познавших истинной веры, да избавишь нас от грозного твоего воздаяния в Судный день.

И когда наступит оный день, да сможем мы сказать, что готовы предстать пред тобою утвержденными в вере и раскаянными. И когда поражены будут нечестивые, избави нас от кары твоей, взываем мы к тебе ныне, как взываем о твоем благословении…»

Дэнни заерзал на скамье. Преподобный Рейди опять перегнул палку. Молли проклята навеки, дело с его отцом в лучшем случае обстоит не совсем ясно, а он сам внезапно оказался в положении обвиняемого, защитник которого вдруг стал обвинителем.

— А теперь споем псалом номер шестьдесят третий.

И церковь заполнило дружное пение:

Любовь господня — наш оплот,Жизнь вечную она дает.Не может ум ее обнятьИ, непостижную, понять.

Дэнни молчал, не в силах согласиться; он с нетерпением ждал, чтобы монотонная служба скорее окончилась, и вел мысленный спор — единственное, что еще как-то помогало переносить давно знакомую рутину, которая за последнее время все больше его раздражала. Как и высокий лоб над гладко выбритым лицом на кафедре, как украдкой поправляемое облачение, как грозно указующий перст, как руки, благоговейно касающиеся большой библии на подушке из красного бархата. Наконец-то заключительные слова, и прихожане вновь оживают, вновь поют, вновь ликуют. Благословение, почтительная пауза, чтобы преподобный Рейди успел удалиться, а затем медленное шествие по проходу к двери.

Теплое рукопожатие, сердечная улыбка.

— Ну, как тебе работается, Дэнни?

— Хорошо работается, — и Дэнни бросился вниз по ступеням навстречу солнечному свету и голубым глазам Изер Тейлор.

— Здравствуй, — сказал он.

Она робко ему улыбнулась и тревожно посмотрела на мать, которая стояла рядом, разговаривая с Митфордом.

— Мы сейчас идем домой, — сказала Изер, подразумевая, что они могут пойти вместе.

Он кивнул.

— Ты кончаешь школу в этом году?

— Да. А ты работаешь, так ведь?

— Я уже год работаю.

— И тебе нравится?

— Очень, — ответил он, подразумевая не столько настоящее, сколько будущее. Уголком глаза он заметил нетерпеливое движение матери и сказал поспешно: — Ты не пойдешь погулять со мной в субботу, Изер?

Ее лицо оживилось.

— Я бы с удовольствием. Только не знаю, разрешат ли мне.

— Я спрошу у твоей матери.

Оживление сменилось испугом.

— Нет, я сама. И скажу тебе в следующее воскресенье. — Обиженно взглянув на мать, Изер добавила: — Она может так проговорить весь день.

— Я подожду, если хочешь.

— Но ведь твоя мама торопится, — неуверенно возразила Изер.

Дэнни знал, что его мать не захочет подождать — ведь это значило бы санкционировать приглашение, которое может вовсе не понравиться миссис Тейлор; и он знал, что она очень обидится, если он оставит ее одну.

— Столько матерей, что толку не будет, — сказал он. — Ну, хорошо, Изер, до следующего воскресенья.

Пока они шли к воротам, Дэнни поглядывал на оживленно разговаривающие группки, объединенные почти монастырской общностью, и ощущал себя среди них немым слушателем, и только. А в это утро еще и пойманным в ловушку. Лето в его душе омрачалось здесь еще и мертвящей церемонностью, враждебной теплоте его чувства к Изер, мешавшей этому чувству расцвести.

По Глиб-роуд прогрохотал трамвай, подняв за собой маленькие пылевые смерчи, а когда шум затих, мать сказала:

— Я видела, что ты сегодня разговаривал с Изер Тейлор.

— Да?

— Она стала очень хорошенькой, правда?

— Да.

Мистера Тейлора сделали мастером, а послушать миссис Тейлор, так он там важнее самого хозяина.

А значили ее слова только одно: Изер принадлежит этим домам, этим улицам и голос фабрики главенствует в жизни, которая ее окружает. И Дэнни ответил:

— Мне неинтересно, что и как говорит миссис Тейлор.

— Тебя, наверно, куда больше интересует Изер.

— Ну и что?

— Все решают ближайшие четыре-пять лет, — уклончиво ответила она. — Ты ведь это понимаешь?

Они свернули на Токстет-роуд, к шеренге бывших полуособнячков, к раскаленным тротуарам, к засыхающим плетям винограда и воскресной сонной тишине.

— Ты же знаешь, — ответил он, — что я хочу сделать карьеру.

— Вот и помни об этом. Последнее время ты больше читаешь, вместо того чтобы заниматься.

— Я и читаю и занимаюсь. Видишь ли, — добавил он раздраженно, — жить ведь еще не значит делать одно и то же каждый день. А с моей работой справился бы и десятилетний ребенок.

— Если ты будешь так говорить, тебя сочтут самодовольным.

Однако не самодовольство, а смятение духа подтачивало кокон однообразных дней. Чтение открывало перед ним выход, а занятия обещали заманчивое будущее. Нынешние его обязанности были ему невыносимо скучны. Но отец этого не понял бы, а если бы он попробовал поговорить откровенно с матерью, она истолковала бы его недовольство как лень и слабоволие.

— Не беспокойся, — сказал он, когда они подходили к калитке. — Я там говорю мало.

— И правильно, — одобрила она. — Не трать слова зря. Говорить надо, когда подвернется удобный случай. И уж тогда говори первым. А пока не зевай и слушай.

Расставшись с матерью в передней, Дэнни поднялся к себе и сердито швырнул пиджак на кровать. Кем она его считает? Младшим соглядатаем, подсматривающим в замочные скважины и подслушивающим за гранитными колоннами?

За прошедший год в штатах бухгалтерии не произошло никаких перемен, и Дэнни порой начинало казаться, что компания — это машина, которая работает вечно, не нуждаясь в регулировке. Он как-то сказал об этом Риджби, и тот ответил:

— Обманчивое впечатление, Дэнни. Наоборот, она работает рывками. Когда вы пробудете здесь так долго, как я, вы поймете, что я имею в виду.

— Когда кто-нибудь уходит или умирает?

— Или происходит какое-нибудь расширение. И если вы не почувствуете этого рывка, то, значит, у вас что-то не так. С тех пор как я почувствовал последний такой рывок, прошло почти тридцать лет.

Прямо признаваясь в том, что он неудачник, Риджби словно говорил: «Я хочу спасти вас от моей судьбы». Это показывало, что старший клерк им интересуется — единственный человек, который интересуется им здесь.

— Но почему? — спросил Дэнни, стараясь разгадать, что кроется за судьбой Риджби, ища спасительный выход…

— Тут действует множество факторов, — сказал Риджби. — Например, квалификация. И характер. И умение стукнуть в нужную дверь в нужный момент. Мне кажется, влияния извне играют тут меньшую роль, чем воспитание необходимых качеств. И все это составляет ту пробивную силу, которой я лишен.

Как всегда, это было очень осторожное утверждение, лишенное и намека на конкретных людей. Более обстоятельное, лучше сформулированное, по сути оно тем не менее мало чем отличалось от советов его матери, подумал Дэнни и ожесточился против него. Подойдя к письменному столу, он стал листать страницы учебника бухгалтерского дела. Ему нужны дипломы, а не изворотливость. Способность к определенного рода работе и воображение, чтобы сделать ее значимой. Смяв листок бумаги, он швырнул его в корзинку. Пусть они все идут ко всем чертям. Кроме старика Риджби. Он-то уже в аду.