Молодёжь России: «No Future»? - Александр Тарасов

Свыше 25 лет назад Маргарет Мид показала, что в современном обществе бунтующая молодежь играет важную роль «социального бульдозера»: легко воспринимая новейшие достижения и открытия, она давит на «взрослый мир» и, занимая со временем места «взрослых», устраняет устаревшие, консервативные, утратившие адекватность институты, представления и порядки[8]. Разумеется, такая социальная роль молодежи предполагала, что каждое следующее поколение более образованно, более интеллектуально и более коллективизированно, чем предыдущие в том же возрасте. Только в этом случае (М. Мид называла это случаем «префигуративного» общества) новое поколение способно приобретать необходимые знания и внутреннюю морально-идеологическую опору из широкого круга источников (в том числе, чисто «идеальных» — книг, например) и противостоять давлению консервативной среды «взрослых». Важным фактором успеха молодежи в деле обновления общества было, в частности, то, что молодежь оказывалась экономически конкурентоспособна и общество, если оно хотело прогрессировать, вынуждено было пользоваться услугами молодежи, идя с ней на компромисс.

Раньше — в связи с низкой продолжительностью жизни — вопрос об экономической конкуренции между разными поколениями не вставал. По расчетам Альфреда Сови, в конце XVIII — начале XIX вв. средний возраст ребенка на момент смерти одного из родителей был равен 16 годам, на момент смерти второго — 32 годам, средний возраст ребенка на момент смерти отца — 20 годам[9]. Молодежь, таким образом, автоматически занимала рабочие места своих отцов.

Похожее положение сохранялось вплоть до 30-х гг. XX в. Продолжительность жизни росла, но не слишком быстро, а социальные катаклизмы (войны, в первую очередь) серьезно прореживали ряды старших. Такая картина хорошо изучена и документирована и в странах Запада (например, во Франции)[10], и в России/СССР[11]. Достаточно сказать, что средняя продолжительность жизни даже в Европейской части России (СССР) в 1896—1897 гг. достигала лишь 32 лет, а в 1926—1927 гг. — лишь 44 лет[12]. Естественно, это создавало дефицит трудовых кадров, обеспечивало быструю вертикальную мобильность молодежи, «взрослый мир» не видел в молодых экономических конкурентов, а напротив, приветствовал раннюю профессиональную социализацию молодежи (из молодых людей, родившихся в России в 1906 г., к 16 годам работала уже треть, а к 20 — почти все юноши поголовно[13]).

Сегодня ситуация разительно изменилась — в том числе и в России. Сегодня у двадцатилетних живы и работают не только оба родителя, но нередко и деды. Еще в 1970 г. поколение тех, кто родился в 1935—1939 гг. (тех, кому сегодня 60), было заметно многочисленнее, вопреки обычной практике, чем поколение родившихся в 1965—1969 гг. (сегодняшних 25-летних)[14]. При наблюдаемом сокращении общего числа рабочих мест «взрослые» вовсе не заинтересованы в том, чтобы молодежь составляла им профессиональную конкуренцию. Не обладающий достаточным жизненным и производственным опытом, сегодняшний молодой человек оказывается конкурентоспособен на рынке труда, только если он гораздо лучше образован.

Между тем система образования в России разрушена. Причем разрушена на всех ступенях — начиная со школы и кончая вузом, о чем известно всем, кто преподает (хотя вот председатель Госкомвуза г-н Кинелёв, например, не краснея утверждал, что наоборот, в целом все хорошо и с каждым годом становится лучше[15]). Г-н Кинелёв, умалчивая о том, что затраты на высшее образование сократились в России более чем в 6 раз, гордо рассказывал, например, что число преподавателей увеличилось в вузах на 14 тыс., в том числе докторов наук стало на 6 тыс. больше, а профессоров и доцентов — на 9 тыс. Это количественные характеристики, а качественные? Ведь ни для кого не секрет, как снизились в последнее время требования к диссертантам! Любой из читающих эти строки без труда назовет до полудюжины заведомых дураков, ставших в последние годы кандидатами, а то и докторами наук (как поют сегодня студенты МГУ: «У нас доцент бывает лишь тупой, у нас завкафедрою может стать любой!»).

Между тем, даже если высшая школа как-то останется «на плаву», это будет обесценено все более откровенным коллапсом среднего образования. О тяжелейшем состоянии начальной и средней школы у нас за последние годы написано очень много, но никакая «гласность» ситуацию не улучшила. Школа продолжает медленно, но неуклонно деградировать и разрушаться, теряя преподавательские кадры, получая все меньше денег на свое содержание, лишившись качественных программ образования и не охватывая уже всех детей школьного возраста. (Еще в 1994 г. на слушаниях в Госдуме говорилось, что вне средней школы оказались 1,5 млн детей, а сколько сейчас? — 3 млн? 4? 5? Неизвестно.) Не случайно одна из последних публикаций о состоянии средней школы в России — целая полоса в «Московском комсомольце» — названа «Апокалипсис сегодня»[16]. Из этой статьи, кстати, можно почерпнуть интересную статистику: минимальная потребность российской школы в 1995 г. составила 4 200 млрд рублей, профинансировано же 2568 млрд — чуть больше половины. За такие вещи, вообще-то говоря, надо отдавать под суд военного трибунала — по статьям 64, 68 и 69 сразу[17].

К тому же наша школа с 1984 г., со времен «алиевской» школьной реформы, переживает период бесконечных экспериментов и реформирований. Чудо, что она вообще еще как-то функционирует. Накануне «алиевской» реформы в 1982 г. на всех международных конкурсах советские школьники заняли первые места. Сегодня Россия скатилась на 8—9 места[18]. Завтра не будет и этого.

Но если материальные проблемы школы можно решить финансовыми вливаниями — было бы желание (сейчас у властей такого желания нет), то кризис системы воспитания ассигнованиями не разрешить. Между тем в России разрушена до основания система воспитания. Традиционное представление о том, что педагогика есть сочетание образования и воспитания, ошельмовано как «коммунистический тоталитаризм», хотя этот «коммунистический тоталитаризм» в формулировках, употреблявшихся советской педагогикой, известен со времен Аристотеля. Сегодня в России педагогика редуцирована до дидактики. Похоже, само слово «воспитание» находится под запретом — судя по тому, что оно (и производные от него) изгнаны из официальных документов Минобраза и Госкомвуза. Такие вещи тоже не бывают случайны.

Запрет на воспитание, сведение педагогики до чистой дидактики блокирует у школьников способность к восприятию философских систем (поскольку воспитание рождено философией), препятствует формированию личности. Вне воспитания невозможна успешная дидактика, ибо теряется мотивация образования. Единственной причиной для получения знаний остается в этом случае материальная заинтересованность, но школьнику-подростку, не способному еще к долговременному прогнозированию, трудно связать между собой высокий имущественный и социальный статус с успехами в образовании. Тем более, что окружающая действительность ярко демонстрирует ему, что богатство и образованность не просто не связаны друг с другом, а напротив, работники умственного труда, интеллигенты массовых профессий оказываются практически нищими.

Вопреки штампам антисоветской пропаганды, перешедшим уже на уровень массовой культуры и обыденного сознания, при «врагах культуры — большевиках» и даже при «недоучке-семинаристе Сталине» часто существовала четкая корреляция между уровнем образования и зарплатой, например, молодых рабочих, и это побуждало их учиться, повышать свой образовательный уровень[19].

Сегодня, когда нигде не учившийся рэкетир «зарабатывает» больше, чем десять профессоров — и об этом все знают — обесценивается образование как институт вертикальной мобильности в обществе. Более того, если уголовники все откровеннее оказываются на верхах общества (в первую очередь в бизнесе), очевидно, образование и воспитание становятся препятствием для социального роста, поскольку криминализированные «верхи» отторгают от себя воспитанных и образованных как чуждых себе (как «лохов» и «фраеров»). Очень показательна в этой связи одна история, рассказанная газетами в прошлом году. Молодой человек «из хорошей семьи» получил престижное ныне экономическое образование и быстро устроился бухгалтером в какую-то солидную фирму, но вскоре загрустил. Родители от него ничего не могли добиться, пока однажды он не исчез и не был найден потом за городом, нашпигованный пулями. Позже выяснилось, что «солидная фирма» принадлежала бандитам, а юный бухгалтер не захотел (побоялся?) участвовать в каких-то махинациях. Тогда бандиты-капиталисты вывезли его за город и при общем собрании сотрудников показательно расстреляли из автоматов — с целью устрашения остальных.