Некоторые факты касательно недавнего карнавала злодеяний в Коннектикуте - Марк Твен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Думаю, что можно. Но если бы Вы были достаточно любезны упомянуть обо всех этих фактах лет эдак тридцать назад, Вы бы у меня не спали беспробудно на длинном списке человеческих пороков, а уменьшились бы до размера гомеопатической пилюли. Вот тип совести, которого я жажду. Если бы я только смог уменьшить Вас до размера пилюли, и схватить Вас в свои руки, стал бы я помещать Вас в стеклянную коробочку в качестве сувенира? Нет, сэр. Я бы отдал бы Вас какому-нибудь мерзавцу! Именно у него Вам и место – Вам и всему вашему племени. Вам не надлежит находиться в обществе, по моему мнению. Теперь другой вопрос. Вы знаете много других совестей в нашем квартале?»
«Да полно».
«Я бы отдал всё, чтобы увидеть некоторых из них! Вы не могли бы привести их сюда? А для меня они будут видимы?»
«Конечно нет».
«Я должен был понять это из без вопроса, я полагаю. Но ничего, Вы ведь можете описать их. Расскажите мне, пожалуйста, о совести соседа Томпсона».
«Прекрасно. Я очень близко знаком с ним; знаю его уже много лет. Я знал его ещё когда он был одиннадцать футов в высоту и имел безупречную фигуру. Но теперь он безнадёжно заржавел и деформировался, и его уже мало что интересует. А что касается его нынешнего размера – так он спит в коробке из-под сигарет».
«Довольно типично. Есть в нашем районе и несколько людей поменьше, попроще, чем Хью Томпсон. Знакомы ли Вы с совестью Робинсона?»
«Да. Это дух высотой чуть меньше четырёх с половиной футов; когда-то был блондином; сейчас брюнет, но всё ещё хорошо сложен и миловиден».
«Да, Робинсон славный парень. Вы знакомы с совестью Тома Смита?»
«Я знаю его с детства. Он был тринадцать дюймов в высоту, довольно инертный, когда ему было два года – как и почти все мы в этом возрасте. Теперь он тридцать семь футов в высоту, самая статная фигура в Америке. Он всё ещё мучается от боли в ногах из-за усталости, но тем не менее он наслаждается жизнью. Никогда не спит. Он самый активный и энергичный член Клуба Совестей Новой Англии; он же его президент. Днём и ночью можно увидеть его упорно корпящим над Смитом, переводящим с трудом дыхание, с закатанными рукавами и лицом, светящимся от удовольствия. Теперь ему удалось хорошенько прижать свою жертву. Он может заставить бедного Смита посчитать самый безобидный и мелкий его поступок за наиболее тягостный грех; а затем он принимается за работу и выматывает у него душу из-за этого».
«Смит – самый уважаемый человек в этом квартале, и самый безупречный. И всё же он постоянно мучается, потому что никак не может стать хорошим! Только совесть может получать удовольствие от неведения агонии на такую чистую душу. Вы знакомы с совестью моей тётушки Мэри?»
«Мне доводилось видеть её издали, но лично с ней я не знаком. Она живёт на открытом воздухе, потому как ни в одну дверь ей не войти».
«В это легко поверить. Дайте-ка подумать. Вы знакомы с совестью того издателя, который как-то украл несколько моих скетчей для серии своих, после чего мне пришлось оплачивать судебные издержки, чтобы заставить его отказаться от этого намерения?»
«Да. У него большая слава. Он был выставлен на показ месяц назад вместе с некоторыми другими античностями, в пользу новой совести Члена Кабинета, умиравшей в изгнании. Билеты и проезд были очень дорогими, но мне проезд обошёлся бесплатно, так как я выдал себя за совесть редактора, а вошёл за полцены под видом совести священника. Тем не менее, совесть издателя, которая должна была быть главной достопримечательностью, потерпела провал – как экспонат. Он был там, но что с того? Администрация предоставила микроскоп с увеличительной силой всего лишь в тридцать тысяч диаметров, так что в итоге никому не удалось увидеть его. Конечно же, чувствовалось всеобщее неудовлетворение, но…»
В этот момент послышались энергичные шаги на лестнице; я открыл дверь, и моя тётушка Мэри влетела в комнату. Встреча была радостной, и за ней последовал обстрел вопросами и ответами о семейных делах. За тем моя тётушка сказала:
«Но я должна тебя теперь немного поругать. Ты пообещал мне, когда мы виделись с тобой в последний раз, что будешь заботиться о нуждах той бедной семьи за углом так же преданно, как я делала это сама. И я случайно обнаружила, что ты нарушил своё обещание. Это правда?»
По правде говоря, я и не вспомнил ни разу о той семье. А теперь такое острое чувство вины пронзало меня насквозь! Я посмотрел на свою Совесть. Очевидно, моё отягощённое сердце повлияло на него. Всё его тело склонилось вперёд; казалось, он вот-вот упадёт со шкафа. Тётушка продолжала:
«А подумай, как ты проигнорировал мою бедную подопечную в приюте, дорогой ты мой, бессердечный нарушитель обещаний!»
Меня бросило в краску, язык присох к нёбу. По мере того, как росло и обострялось во мне чувство вины за свою халатность, моя Совесть всё больше раскачивалась взад и вперёд, а когда моя тётушка после небольшой паузы сказала упавшим голосом: «Поскольку ты итак ни разу не ходил навещать её, то, может быть, тебя не шокирует известие о том, что эта несчастная девочка умерла много месяцев назад, абсолютно одинокая и покинутая всеми!», моя Совесть уже не могла удержаться под тяжестью моих страданий, и грохнулась плашмя со своего высокого насеста на пол с сильным, глухим стуком. Карлик лежал на полу, корчась от боли и дрожа от мрачного предчувствия, но напрягал все мускулы в неистовых усилиях подняться. Напрягшись до предела в ожидании, я прыгнул к двери, запер её, прижал её спиной, и стал бдительно следить за своим хозяином готовящимся к борьбе. У меня уже чесались руки начать свою кровавую работу.
«О, что это может значить!» – Воскликнула тётушка, отпрянув от меня, и следя испуганными глазами в моём направлении. Моё дыхание было теперь весьма прерывисто, и волнение почти вышло из-под контроля. Тётушка закричала: «О, не смотри так! Ты меня пугаешь! Что же это может означать? Что ты видишь? На что ты так уставился? Что это ты вот так делаешь пальцами?»
«Спокойно, женщина!» – сказал я надрывным шёпотом. – «Смотри в другую сторону; не обращай на меня внимания; это всё ничего – ничего. У меня это часто бывает. Через секунду пройдёт. Это от чрезмерного курения».
Мой пострадавший властелин поднялся, с дикими от ужаса глазами, и заковылял по направлению к двери. Я едва дышал – таково было нервное напряжение. Тётушка заломила руки и сказала:
«О, я знала, чем это обернётся; я знала, что в итоге всё этим и закончится! О, я умоляю тебя подавить в себе эту пагубную привычку, пока ещё, быть может, не поздно! Ты больше не должен, не можешь быть глух к моим мольбам!» Моя борющаяся Совесть неожиданно начала подавать признаки утомления! «О, пообещай мне, что ты избавишься от этой ненавистной порабощённости табаком!» Моя совесть начало вяло пошатываться и хватать руками воздух – очаровательное зрелище! «Я прошу, я умоляю тебя! Ты теряешь рассудок! В твоих глазах сверкает безумие! Они пылают в бешенстве! О, послушай меня, послушай же меня, и спасись! Вот, смотри, я умоляю тебя, стоя на коленях!» Когда она опустилась предо мной на колени, моя Совесть снова зашаталась, а потом рухнула на пол, потяжелевшими глазами умоляя меня в последний раз о пощаде. «О, пообещай же, иначе – ты потерян! Пообещай же – и будешь избавлен! Пообещай! Пообещай и будешь жить!» С глубоким вздохом моя побеждённая Совесть закрыла глаза и заснула глубоким сном!
С криком ликования я прыгнул мимо своей тётушки, и через мгновение уже держал врага всей своей жизни за глотку. После столь долгих лет ожиданий он, наконец-то, был моим. Я изорвал его на куски и клочья. Клочья я изорвал на мелкие частицы, и вдохнул носом благовония от моей сгоревшей жертвы. Наконец-то, и навеки-вечные моя Совесть была мертва!
Я был свободным человеком! Я подскочил к своей бедной тётушке, поти оцепеневшей от ужаса, и закричал:
«Прочь отсюда со своими нищими, милосердием, реформами и назойливыми моралями! Ты видишь пред собой человека, чей жизненный конфликт завершён, чья душа спокойна; человек, чьё сердце не способно печалиться, страдать, раскаиваться; человек БЕЗ СОВЕСТИ! На радостях я пощажу тебя, хотя мог бы задушить, и никогда не почувствовать угрызений совести! Беги!»
Она бежала. С того дня моя жизнь стала блаженством. Блаженством, полным блаженством. Ничто в мире не смогло бы меня убедить снова заиметь совесть. Я привёл в порядок все свои неуплаченные счета, и перестроил для себя мир заново. Я убил тридцать восемь человек за первые две недели – всех из-за старых счетов. Я сжёг дом, который портил мне вид. Я выудил у вдовы с несколькими сиротами их последнюю корову, очень хорошую, хотя, по-моему, и не чистой породы. Я совершил также десятки разных преступлений, и чрезвычайно наслаждался своей работой, в то время как раньше, вне всякого сомнения, у меня от этого разрывалось бы сердце и поседели бы волосы.
В заключение, я хочу заявить на правах рекламы, что медицинские колледжи, которым нужны отборные нищие для патологоанатомических театров, оптом или в розницу, могут найти широкий ассортимент хорошо препарированных бомжей у меня в погребе, потому что я хочу очистить свой склад и готовиться к весеннему торговому сезону.
