Египетские сны - Вячеслав Морочко

С вопросом, «Где тут фотографируются?», я подошел к малазийцу, который, вырвавшись из «осатаневшей» Малайзии, чистил пеной платформу. Он прервал работу, внимательно посмотрел на меня, молча, ткнул пальцем в сторону киосков и приветливо улыбнулся, как иностранец, понимая, что слова, чего доброго, еще могут сбить с толку, тогда как в улыбке нуждается каждый. Хотелось ответить тем же, но мы этого не проходили.

Среди киосков с напитками, разной снедью и всякой всячиной я нашел «фотографию» – будочку, вроде тех, что стоят в вестибюлях московского метрополитена. Нужно было купить жетон у ливийца, вырвавшегося из «осатаневшей» северной Африки, сесть в кабинку, уставиться в «глаз» фотокамеры, сунуть в прорезь кружечек металла и, нажав кнопку, ждать, когда на табло загорится: «Готово». Я был вторым. Тому, кто был до меня, не везло. Жетон не хотел лезть в щель, падал и с издевательским кваканьем катался по полу. Человек гонялся за ним и ругался, ругался. Я то и дело слышал: «Дам ит!», «Блади хелл!». «Блади уилл!», «Фак офф!» и прочее … Из какого «осатаневшего» мира дал он деру не ведаю, но этот раздел местной лексики освоен им в совершенстве. Я услышал такие пассажи, такие посылы и откровения, что понял, и здесь мы уже далеко не «впереди планеты всей».

Мне повезло: я получил свои карточки без приключений. С фотографий глядел перепуганный «хомячок», с тугими лабазами щечек. Подняв глаза, я увидел в углу над распахнутой дверью знак: красное кольцо, перечеркнутое синей полосой, на которой белым написано: «UNDERGROUND» – «подземка» и по обшарпанной лестнице спустился к кассам метро. Выбрав по прейскуранту то, что хотел, протянул деньги и фотокарточку пожилой камбоджийке, вырвавшейся из «осатаневшей» Камбоджи, сказав: «Пожалуйста, мне – зону „А“, на неделю». Через минуту получил «тревелкард» – желтую книжицу с надписью: «К вашим услугам». На левом развороте под целлофаном лежала картонка с номером и фотографией, удостоверяющей личность. На правом – написано: «Проездной билет», с указанием зоны и дат начала и конца срока действия. Сюда же, в специальный кармашек, вложил я визитку гостиницы – теперь, как учила нас гид «из вчерашнего сна», паспорт можно с собой не носить.

До начала обзорной экскурсии захотелось спуститься и хотя бы глазком взглянуть на «подземку». Но, приблизившись к турникетам, ощутил беспокойство и передумал входить: с другой стороны «зубастых калиток», сложив перед собой ручки и выставив ножку, стояла вчерашняя незнакомка в темном плаще. А рядом снова торчал мой хухр, прижимая к груди пестрый мяч. И оба, как зачарованные, не отрывали глаз от моего кончика носа. За ночь я о них совершенно забыл. Они просто выпали из моей памяти.

Теперь появились внезапно, и похожая на галлюцинацию картинка слегка подрагивала. Стараясь в их сторону не глядеть, я решительно спрятал в карман документ и направился к выходу.

Кто-то дернул меня за палец: «Пафлуфай, эта леди фочет фто-то фкавать.

Не знаю я никакой леди! Отстань!

Офтень вавное!

– Да отцепись же! Ты что себе на людях позволяешь? Довольно! Не хочу больше слушать!

Не то, чтобы я чурался знакомств. Не люблю случайные встречи. А с возрастом все больше становлюсь ворчуном и занудой.

Не поддавшись соблазну спуститься в подземку, я сэкономил время, и мог теперь чуть-чуть побродить. Старые люди склонны планировать действия и рассчитывать силы, которых – в обрез. Знакомство с любым новым местом у них начинается с ватерклозетов „WC“. Говоря языком служаки, надо иметь в голове карту местности с „ориентирами“, одним из которых является запах. Но тут мой нюх не срабатывал – пришлось обращаться за помощью. „Вон там вон!“ – кивнул мне одетый железнодорожником индонезиец. Я пошел на разведку. „Тетей Мотей со шваброй“ работал здесь иссиня-черный служитель. Как говаривала одна гарнизонная дама: „здесь было так чисто, аж – противно“! Я заплатил за услуги, вымыл руки и направился в здание станции, представлявшее собой сплошной четырехэтажный атриум. Обращенная к платформам стена его на три этажа была из стекла. С любой точки внутри здания можно было видеть, что делается на платформах.

В нижней части располагались билетные кассы, буфет, магазинчики дорожных товаров. Выше – кафе, магазины побольше. Еще выше – почта. Я пробежался по всем этажам, приценился в кафе и спустился в буфет, что бы отдать, наконец, желудку „должок“. Какое-то время топтался у стойки, не зная, что выбрать. Наконец, заказал чай с молоком (в наших буфетах этого нет) и сдобную булочку с маком, неловко обозвав ее на немецкий манер, – „бротхен“. Буфетчица уставилась на меня вопросительно. Я извинился и показал на витрину: „Вот это, пожалуйста“. Происхождение дамы за стойкой было загадкой. „Матушка Европа“ – предположил я, ставя на свободное место поднос, и услышал: „Папаша! – буфетчица обращалась по-русски. – Сдачу забыли!“ Вернулся за сдачей.

– Спасибо еще, что не дедушка».

– Вы ведь из «Александры»?

С чего вы взяли?

По вашему виду. Это – ночлежка для русской интеллигенции.

Почему ночлежка и почему именно русской интеллигенции?

Только в России интеллигенция бедная… Простите. (Она не могла уделять слишком много внимания… «нищим»).

– Булочка и чай с молоком стоили полтора фунта стерлингов.

– Конечно, не бог весть что, – отметил желудок, – но, в конце концов, мы – не дома.

– Ты помнишь, когда я последний раз ублажал тебя за пятьдесят «рубликов»? – осведомился я.

– Действительно, куча денег… – «отметил» мой пищеварительный центр, – а есть, вроде, нечего… Да, но чай с молочком был хорош! Ничего не скажешь. Я бы еще такой выпил.

– В другой раз.

Замечания станционной буфетчицы в адрес нашей интеллигенции не очень меня покоробили. Перед отлетом пришлось быть свидетелем собеседования, учиненного в консульстве при оформлении виз. Говоривший по-русски чиновник заявил там одной нашей даме:

– В анкете написано: «архитектор»… Не верю. Вы не похожи на архитектора (на ней было лучшее платье из ее гардероба).

– Но, тем не менее, я – архитектор!

– Тогда почему ваша фирма так низко вас ценит? У нас человек, убирающий за архитекторами, получает в три раза больше!

Я подумал, как бы отнесся он, если бы знал, что цифру дохода в анкете пришлось увеличить в три раза, чтобы соответствовала проходному минимуму? Женщина, сникнув, промямлила:

– Разный достаток.

Коли бедны, так нечего ездить! Сидели бы дома!

Хочется мир посмотреть. Ведь я архитектор.

– Бросьте! Знаете, как это называется: «Пустите Дуньку в Европу! Ведь так?» – смеясь, демонстрировал клерк свою эрудицию. Дама ничего не ответила: она была «нашенским» архитектором. А консульский деятель больше ни к кому не вязался. Он знал наши хитрости и, отведя душу, успокоился.

2.

В гостиницу возвращался, не торопясь. Район станции Паддингтон – не окраина мегаполиса, а окраина его центра. Ширина здешних улиц, в среднем, – метров пятнадцать. Кроме отелей и небольших магазинчиков, тут находились паб, кафе, прачечная. Вдоль улиц стояли дома – в четыре, пять, шесть этажей оштукатуренные и покрашенные светлой краской с бордовыми фрагментами по фасаду (верхние этажи чаще всего облицованы красным кирпичом). В целом преобладали оттенки белого и красного колера, зато масть прохожих на улицах отличалась гораздо большим разнообразием. Мелькали смуглые, желтые, бурые, красные, черные, иссиня черные, шоколадные… и, лишь изредка, – белые лица.

Я задержался у стенда с «печатной продукцией». С газет смотрели хорошие «лица африканского происхождения». Один заголовок гласил: «Черное – это красиво». У нас написали бы: «Черное – тоже красиво». И это считалось бы высшим проявлением политкорректности. Возможно, «это» и «тоже» – символы двух разных вселенских цивилизаций, общение между которыми проблематично.

Когда подошел к гостинице, стал накрапывать дождик. Экскурсионный автобус еще не пришел. Я спустился в свой номер (в полуподвальный этаж), включил телевизор и некоторое время прислушивался к хорошей английской речи диктора – пакистанца. В Лондоне, как мне казалось, я четко улавливал национальности. Когда-то, в числе многих необязательных знаний, изучал этнические особенности разных народов. Мы вскормлены «интернационализмом», но наши национально-озабоченные души, крутятся, как грешники на сковородке.

Я слышал речь диктора, ухватывал ломтики мыслей, но связать их не мог.

Тут сходу не «врубишься». Надо взять напечатанный текст, положить его рядом со словарем, попытаться перевести наиболее сложные фразы, а затем очень тщательно и долго-предолго складывать их одну с другой, чтобы прийти, наконец, к фундаментальному выводу: единственное, что автор собирался сказать, это – какой он молодец.

Для себя я пытался переводить пьесы Шоу, О’Нилла, Оскара Уальда, Агаты Кристи. Перевод с ограниченным словарным запасом без словаря требует «бешеной» интуиции. В голове словно крутятся две сцепленные шестеренки – русская и английская. Если встречается незнакомое слово, инерция смысла не дает им остановиться. Только когда несуразности напрочь «заклинят соображалку» – приходится лезть в словари.