В водовороте века. Мемуары. Том 2 - Ким Сен

— Дорогой Президент! — произнес он, обнимая меня.

И из глаз его ручьями хлынули слезы. В этих слезах — десятки тысяч заветных, не высказанных слов. Действительно, эти слезы говорили о многом. Такое долгое время тоска друг по другу не переставала терзать наши души. Но почему же нам суждено встретиться уже седовласыми старцами? Что заставляло так оттягивать нашу встречу, которая состоялась так неожиданно уже после более чем полувековой разлуки?

60 лет — это длительный промежуток времени, равный целому периоду жизни человека. Если в наше цивилизованное время, когда сверхзвуковые самолеты неудержно мчатся в небе, люди, расставшиеся в десятилетнем возрасте, встречаются только тогда, когда им стукнет 80 лет, то как же черств и опустошен тот длительный промежуток времени, который нас неустанно подгонял к старости!

— Господин Сон, почему вы так поседели? — спросил я официальным тоном, обращаясь к нему не как к бывшему члену Общества детей, а как к старому ученому, имеющему к тому же американское гражданство.

Он взглянул на меня глазами, сверкающими некоторой избалованностью, что была у него в ученические годы в Гирине.

— От горя и тоски по вам, дорогой Президент!

Он еще сказал, что тогда он уважал меня как старшего брата, а я любил его как младшего брата, и очень просил меня не обращаться к нему со словом «господин».

— Ну, тогда хорошо, буду звать, как раньше: Вон Тхэ, — ответил я, улыбаясь.

И моментально исчезла неловкая принужденность. Мы оба были в таком настроении, будто вернулись в ученические годы в Гирине. Мне казалось, что я встретил его не в Пхеньяне, в своей приемной, а в Гирине, в старом доме, в котором я жил на пансионе. В те годы и я часто бывал в доме священника Сона, и Сон Вон Тхэ тоже чуть что и приходил ко мне домой, точнее — в дом, в котором я столовался. Сон Вон Тхэ, бывший ученик начальной группы провинциальной школы № 4, маленький, молчаливый и спокойный, ходил всегда со склоненной на бочок головой, как Чха Гван Су. Но как язык у него развяжется — пошли у него с нами сообразительные и умные шутки и юмор, да так, что все наши собеседники захохотали. Я диву дался тому, что тот самый Сон Вон Тхэ стал теперь врачом-патологом, но больше всего тому, что стал он вон каким седым старцем, уже подошедшим к своему исходу жизни. Прошедшие в разлуке с ним годы вновь обескуражили мне голову, заставили призадуматься. И казалось мне, что мы расстались с ним в Гирине только вчера. Но, спрашивается, куда же так безвозвратно улетели столь чуткие детские наши годы? И вот лишь сегодня довелось нам встретиться уже такими старцами и так вот вспоминать те годы, как страницы из сказки!

И мы с ним без конца вспоминали дни, проведенные в Гирине. И как же не так, ведь ничего не забылось! Не говоря уж о жизни в Обществе детей, темы наших разговоров доходили и до торгашей конфетами-горошком, ловко обиравших карманы у сопляков на улицах. Эти гиринские торгаши горошком были очень хитрыми и бессовестными. Когда им хотелось отведать конфеточек, они брали из корыта этот горошек, тайком отправляли его в рот, досыта, до пресыщения прокатывали его на языке, а потом выплевывали его и продавали. Детям же было и невдомек, что эти конфеточки уже побывали во ртах у торгашей.

Делясь такими вот воспоминаниями, мы, забывая обо всем на свете, громко и безудержно хохотали.

Сон Вон Тхэ говорит, что я, в отличие от ходящих на Западе слухов, вполне здоров. Он непринужденно берет и притягивает к себе мою руку и внимательно всматривается в линии на ладони. И я тогда не на шутку растерялся. А он, улыбаясь, говорит:

— Какая замечательная линия жизни на ладони! Вы обязательно будете жить долгие и долгие годы. Четко прошла и президентская линия! Потому вы и пользуетесь глубоким уважением как вождь страны.

Я впервые в жизни видел человека, гадающего по линиям на моей ладони, впервые слышал, что на ладони у человека есть президентская линия. Высказанные им после осмотра линий на моей ладони слова о том, что у меня длинная линия жизни, — это, вероятно, выражение им пожеланий мне долгих лет жизни, а слова о четкой президентской линии на моей ладони — это выражение им поддержки нашего дела.

Не имея никакого официального представления обо мне как о главе государства, он обращался ко мне даже и с просьбой, может быть, в этом случае и невероятной.

— Дорогой Президент! Когда же вы будете угощать меня «цзянчжигоцзы»? Хочу отведать и «бинтанхулу» (засахаренные фрукты на палочке — ред.), который мы вместе ели в Гирине.

Эти его слова так и защемили мое сердце.

Не будь родные братья, трудно было бы обращаться друг к другу с такой просьбой. Он действительно относился ко мне как к родному своему старшему брату. И тут вдруг пришла мне в голову мысль о том, что ведь у него нет старшего брата-то. Его старший брат Сон Вон Ир одно время был в Южной Корее даже министром национальной обороны, да вот всего лишь несколько лет тому назад умер.

Но как бы ни старался я угостить Сон Вон Тхэ, навряд ли достигла бы моя искренность той вершины любви, с которой позаботился Сон Вон Ир о своем младшем брате.

Но почему же не осуществить и такую его мечту — поесть «цзянчжигоцзы» и «бинтанхулу»? «Цзянчжигоцзы» — это китайское блюдо вроде процеженного отвара размолотых соевых бобов и палочек из пшеничного теста, поджаренных в масле. В годы моей учебы в Гирине, когда мы вместе с Сон Вон Тхэ и с его сестрой Сон Ин Сир ходили гулять по улицам, я несколько раз покупал им это кушанье.

И каждый раз, когда я покупал его, они охотно и очень аппетитно угощались им. Если думать о признательности, оказанной мне Сон Чжон До, то чего жалеть: хоть вытряси весь карман, чтобы только купить им их любимые блюда! Таково было тогда мое желание. Но у меня на руках были тогда лишь крохи деньжонок, ведь их недостаточно было даже для платы за обучение.

Я не думаю, что Сон Вон Тхэ действительно хотел откушать такого блюда и обратился ко мне с такой просьбой. Он, конечно же, выразил этим желанием только свою тоску по нашей гиринской жизни, когда мы дружили так близко, как дружат между собою родные братья и сестры.

— Если ты действительно хочешь поесть «цзянчжигоцзы», угощу тебя им в следующий раз, — пообещал я ему.

Он-то, конечно, говорил это в шутку, а мне действительно захотелось угостить его этим блюдом, таким любимым в детстве. Меня даже обуревало желание не в следующий раз, а тут же приготовить для него это блюдо. Его искренние и непринужденные слова: «Когда же вы угостите меня „цзянчжигоцзы“?» Прямо скажу, глубоко тронули меня своей откровенностью и тоскою по детству.