Амнистия - Александр Сергеевич Самойлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сегодня начали позже. Как ответственный сотрудник баянистка понимала, что опаздывать нехорошо, но ласковые щупальца ада не позволяли явиться вовремя. Впопыхах она сбрасывает фуфайку и распахивает кофр. Инструмент издает неловкий звук: то ли писк, то ли рев. Иванна по-матерински улыбается.
Дальше — привычка. (Угрюмые женщины скупы на движения, словно парочка старых любовников.) Иванна усаживает баян на колени. Дворничиха скромно располагается рядом, переминая в руках бархатную тряпочку. До конца песни она будет ее беспощадно жамкать длинными изможденными пальцами.
В тех пространствах, где человек не способен управлять своей жизнью, переоценить значение тряпочки невозможно. Кусок материи в руках гражданина — это попытка хоть на что-нибудь повлиять: например, вытереть пыль. Частичка ткани в руках как признак безысходности. Ибо, как говорил Конфуций: «Если не можешь контролировать свою жизнь, контролируй хотя бы тряпочку».
И вот первый аккорд.
«Вставай, проклятьем заклеймленный
Весь мир голодных и рабов!».
Лениво раздуваются мехи баяна. Иванна томно шепчет текст и шагает в такт.
Текст «Интернационала» в аду знают все. Он наполнен пафосом и неутомимой жаждой справедливости, что ведет пролетариев на баррикады.
Вначале песни дворничиха угрюма, словно древний истукан. Но постепенно прогревается неизвестно откуда взявшейся злобой. И вот она всей душой ненавидит буржуазию и готова выцарапать ей глаза при первой возможности.
Песня вытягивается в стон, и наступает катарсис. Дворничиха подскакивает, пускаясь в дикий пляс. Бесстыдно разбрасывая руки и ноги, она сокрушает метлой проклятых капиталистов, не переставая при этом петь.
Иванна наблюдвет. О таком кураже она может только мечтать. Ей кажется, что подобно древнему шаману, коммунальщица выходит из бренного тела и путешествует по миру духов. Она там вместе с рабочими борется за счастье народное. «После такого танца нестыдно и умереть», — думает Иванна, но затем осекается: «но мы ведь уже и так мертвы».
Последний аккорд прозвучал как взрыв. Дворничиха падает на пол и рыдает, словно брошенная невеста. Не в силах справиться с собой, она выбегает из кабинета. Еще долго в коридоре слышен дикий стон.
— До завтра? — с сомнением в голосе спрашивает баянистка. Она благодарна, поскольку знает, что эта песня будет самым ярким эпизодом рабочего дня.
В кабинете воцарилась тишина. Иванна сидит в захламленном кабинете ожидая посетителей кружка.
— Ну, вот мы и одни, — произносит музработница, глядя в глаза яростному композитору с труднопроизносимой кличкой «Бетховен» (так написано под портретом). Все эти годы она без тени сомнения считала его бесом, на что указывает неукротимый взгляд и взъерошенные волосы.
Мышь выползла из-под плинтуса, остановилась под портретом и с невыразимой тоской уставилась на музработницу. Но Иванна не обратила на соседку внимания: ее мысли сфокусировались на событии, переломившем историю ада пополам. Год назад в преисподнюю спустился особый гость…
ДВА ЦВЕТОЧКА ДЛЯ АНГЕЛА
— Встреча с премудрым! Вечная жизня! — пел юродивый, ежеминутно почесываясь.
Изодранный пуховик, едва прикрывающий срамное, всклокоченная борода — этот человек производил отвратное впечатление.
Мохнатый дьявол счастлив. У него разбит нос, кровь текла по бороде. Но по судорожным попыткам привлечь внимание публики было заметно, что он любит людей. Это дико бесило прохожих и наводило на мысль о собственной никчемности.
— Граждане! Не пропускаем вечное блаженство!
Мимо такого неприятно проходить. И тем более — получать смутные «приглашения»: когда тебе предлагает вечное блаженство такой субъект, это можно принять за дурную шутку. А граждане, проходящие через парадный вход, не были настроены шутить.
И музыка. По ее настроению невозможно понять, радуемся мы или все-таки нет. Как тут ни испытывать двояких чувств?
Парадные ворота распахнуты. За время своей карьеры Иванна не помнит такого. Актовый зал пустовал бесконечно долго.
— Будет собрание? — любопытствовали граждане, продвигаясь в зрительный зал.
Баянистка знала этих негодяев как облупленных, но сегодня их торжественный образ сбивал с толку: женщины в неимоверных прическах, мужчины в широких пиджачках и престарелые дети с бумажными цветами в кулачках. Она вообразила, как из запыленных шкафов граждане вытаскивают сокровенное и морщась натягивают на трудовое тело.
Интересно узнать, какие грехи они совершили. Наверняка что-то жуткое! Об этом догадываешься по их пустым похотливым лицам. Лишь насчет себя она сомневалась: на вид казалась приличной, однако совсем не помнила свою земную жизнь…
Зрители расплывались. Кто-то в райке задних рядов, кто-то в низине — поближе к начальству. Ахали, оглядывались: на стенах висели портреты бородатых демонов с вензелями на изысканных сюртуках.
Неестественные позы — вот что роднило гостей. Все они — от мала до велика — были похожи на подопытных мышей в холодильнике. Что поделать, зал выстудился: холод был каким-то метафизическим, пробиравшим до позвоночника.
— Зачем? — слышалось то тут, то там.
— Приглашение на творческую встречу с ангелом, — шептала баянистка.
По крайней мере, так было написано в листовке. В голове всплывали странные мысли: «Ангел может быть творческим?». Ей почему-то представилось, что он будет играть на ложках. Это было святотатством, но что взять со старой грешницы?
Само приглашение не внушало доверия: жеваная бумажка с белыми полосами. Видимо, ее печатали на убитом принтере. Слова в буклете вызывали безмерную жалость. Они обнаруживали беспомощность автора в подборе значительных слов: «Будет дано новое знание!»; «Вы поймете, как обрести вечную жизнь!». Это было тем более странно, что присутствующие уже имели вечную жизнь, хотя и не в том виде, в котором хотели.
Зал равномерно заполнялся. Шепот перешел в гул. В иных обстоятельствах это могло настроить на торжественный лад, но не сейчас: обстановка дарила предвкушение впустую потраченного времени вперемежку с безысходностью.
Чутье настырно кричало о том, что в актовом зале не может случиться ничего доброго. Иванна бы с удовольствием пропустила «встречу», но она здесь работала. Если не придет, директор расстроится.
По крайней мере, она могла выбрать себе удобное место: в дальнем ряду, подальше от трибуны. И не ошиблась. Вид открывался завораживающий. Стол на сцене покрыт тяжелой багровой, почти черной, скатертью. В центре — стакан с черным хлебушком. О содержимом которого гадать не приходилось… Тяжелый занавес прикрывал бездонное чрево сцены. Там висели канаты, жгуты, обрывки декорации и прочие атрибуты, которые так хочется потрогать.
Относительно живой деталью этой композиции являлся расплывшийся человек в безмерном кителе. Для тех, кто вздумал бы усомниться в важности этого субъекта, на груди был подвязан ярлычок «ПРЕДСЕДАТЕЛЬ АДА». Восхитительный чиновник неприлично долго
