Пастораль - Ольга Кузнецова

Они вернулись, как и хотели – как только вода отошла, там, над мысом, заметались чайки, чуть позже появились темные пятнышки, из которых стала вырисовываться машины. Они шли медленно, и лишь спустя время стало видно, что первым едет не Серега, а Степа, а Серегиного «козлика» тянут на тросе.

– Опять что-нибудь с карбюратором?– озаботилась Нюша. Но случилось совсем другое. На второй машине – издали виделось, что везут жерди, но вблизи оказалось, что поперек авто закреплены носилки, на которых лежал Сергей. Мы с Нюшей побежали к подходившим машинам.

Нюша страшно кричала: «Папа, папа, что с тобой?!»

Тот, приоткрыл глаза, постарался улыбнуться – это у него плохо получалось… Она гладила его и повторяла: «Папка, папка, ну, зачем же ты так?» Меня ошеломило – как потом я понял, только меня, потому что все, похоже, знали, что Нюша – его дочь. Почему же она никогда не приходит к нему в семью? Я никогда не видал ее в доме Сергея, хотя, впрочем, на фотографиях из походов я ее видел! Понятно стало его нежное отношение к девушке, благоговение перед ней. Какой же я был дурак – парни со своими девчонками совсем не так себя ведут! Но долго думать некогда – нужно начинать срочно собираться.

Как потом рассказал Степан, когда прибыли к мысу, оказалось, что наверх ведет крутой подъем – можно было крюк бросить и на лебедке затащиться, по крайней мере, тросом подстраховаться. Но Сергей решил заехать на кручу сам, без страховки. Уже на самой вершине он сильно газанул, колесо выдрало камень, нос вздернулся и «газик», помедлив, опрокинулся. Сергея выкинуло из кабны. Его везли на носилках, которые связали из жердей, для жесткости примотав его, чтобы не стало хуже – ноги не действовали, видимо, травмирован позвоночник…

– Машину не бросайте, – просил Сергей. Но отремонтировать не было никакой возможности. Только получив обещание, что, едва доставят его в больницу, ребята сразу вернутся за ней, он разрешил нам трогаться. Я тогда еще подумал, что Степан врет ему, как это часто делают с больными – из лучших побуждений.

Через всю эту топь, где машины рычали и хрипели, плевались и газовали, выдавая в липкий воздух синие облака дыма, носилки мы несли на руках. Если путь к морю нам казался адом, теперь думалось, что тогда мы шли налегке. Но, честно говоря, я благодарен мужикам, что меня не освободили от ноши, не сделали никакой поблажки. Я был в команде, наравне с другими. И я шел, пот заливал глаза, на плече от ручки носилок, казалось, лопнет кожа. Я придумывал себе, что это война, самая настоящая война, и на носилках – раненый командир. Ну, и еще всякую дурь, но с этими выдумками идти становилось легче. Дома, когда мне делалось невмоготу, как говорила Нюша по другому поводу – когда бегали на коротких остановках в кусты, – «прихватывали комплексы», я надевал тельняшку и подолгу стоял перед зеркалом, убеждая себя, что я десантник – сильный, смелый, что все могу и все умею, ничего не боюсь, и все меня уважают. Ну, разумеется, когда мамы не было дома.

Мы все почему-то очень надеялись на вертолет и оттого шарили глазами по лоскуту безоблачного неба, синевшему между деревьями. То и дело проверяли, не появилась ли связь. Но она все не появлялась, даже когда навстречу стали попадаться местные жители. От первого же встреченного, водителя старенькой «копейки», мы узнали, что ближайший медпункт в ста пятидесяти километрах. Это уже совсем нас не пугало, хотя дорога была разбита в хлам и ехать приходилось очень осторожно.

До поселка, застроенного барачного вида домиками, добрались уже затемно. В больничке – одноэтажной и деревянной, в кабинете с покатым полом и дешевыми обоями пожилая врачиха после осмотра Сергея разговаривала с Нюшей. Та позвала меня и Степана. Оказалось, что рентгена нет, но и без него видно, что случай сложный, и медлить никак нельзя. Прямо при нас она очень долго пыталась связаться с кем-то по военной рации. В конце концов выкружила вертолет: утром газовщики летали куда-то за питьевой водой для своих офисов, и она договорилась: Сергея заберут. В Архангельск улетала и Нюша. Узнав, что она дочь, её взяли на борт. Еще сутки мы вытягивали через болота Серегин автомобиль. Потом ребята пытались вправить обратно кардан – но опять ничего не получалось, и они договорились оставить машину у дома той же врачихи: «Никуда не денется эта колымага, кому такой металлолом нужен? Ох уж эти москвичи! А говорят, Москва богато живет. Тоже мне, «богачу – наворочу».

Обратно возвращались молчаливые, сильно гнали, мужики менялись за рулем, перекусывали на ходу, практически не делая привалов – у Степана кончались отгулы. Когда въезжали в Москву, то почти не отвечали сигналившим вовсю москвичам, радостно махавшим нам из своих необыкновенно красивых и, наверное, комфортных иномарок. Кое-кто из них не ленился приспустить затемненные стекла и высунуть разномастные поднятые вверх большие пальцы. Но наш флаг со сломанным древком лежал где-то глубоко под вещами.

Жену Сергея дома я не застал – ей позвонили из Архангельска, и она сразу туда уехала. А вскоре я уходил в армию. Когда через год пришел в отпуск, в квартире Сергея жила другая семья – пожилой дядечка с красавицей-женой и крошечной дочкой. Оказалось, Сергею на лечение требовались деньги. Жена решилась продать квартиру в городе и купить что-нибудь подешевле, в Подмосковье. Куда они переселились – ни моя мама, ни соседи не знали. Я ездил в автосервис, где раньше работал Сергей, – там поменялся хозяин, и весь коллектив обновился, вовсю орудовали гастарбайтеры. Съездил к гаражам, откуда год назад начинался наш поход. Но там никого не было видно, а трава, вылезшая из щелей между воротами и асфальтом, доказывала, что тут давненько никто не появлялся.

Но с выбором профессии я определился. Нет. Я не художник и не компьютерщик, не ремонтник автомобилей и даже не профессиональный путешественник. Я буду врачом санитарной авиации или стану работать в бригаде спасателей. Чтобы, оглядывая с небес дали, вывозить к жизни усталых людей. Лечить Серегу, чтобы не пришлось продавать его жене квартиру.

Я уже уезжал на вокзал, когда мать вдруг подала мне несколько конвертов: «Извини сын, меня, дурочку, жизнью битую. Мне казалось, что мужчине, чтобы развиться – свобода нужна. Так я и твоего отца отпустила – не боролась за него. И зря, наверно – ведь мужики народ куда хлипче нас, женщин. Спился твой отец, потерялся, сгинул. Думала, ты – молодой, тебе же еще учиться нужно, некогда о других думать, семью заводить… Но тут решила – вдруг со мной что случится, один ты на свете останешься. Если она хороший человек, девчонка та твоя, держись за нее. Это, видать, эгоизм родительский во мне говорил».

Письма были от Нюши. Адрес ей, конечно, подсказал Сергей. Она, как и хотела, в этом году учится уже по двум специальностям, будет психологом и логопедом. Про отца пишет, что ему лучше жить в своем доме, где можно выбираться в сад. Приложила фотку – рыжая, большеротая, как всегда, улыбается на все сто, самая милая, моя дорогая; она сзади обнимает Серегу, а тот, как обычно, с достоинством принимает ее любовь и держит за руку свою Надежду – та немного похудела. На заднем плане – зеленые кусты, яркие цветы – это, наверное, и есть их сад. Она, оказывается, бывает у отца каждое воскресенье…

Нюша успела прибежать на вокзал. Косы у нее не было, от прически прежней осталась разве что челка. Когда поезд тронулся, она шла до самого конца перрона за вагоном, а в руках ее прыгала та белка, которую мы вместе нашли на брусничной поляне, – сначала нашел я, а потом – она.

Онуфрий

– Мама, дай мне небольшой пакетик целлофановый, бумаги упаковать.

– Иконку возьми… – вместе с пакетом мать протянула картонку размером с карманный календарик.

Покупая иконы в местном храме, она снабжала ими всех родственников: привозила, приезжая в гости, дарила всем уезжающим «в дорожку», каждому – на именины, всем – в машину и портмоне. Эта икона, видимо, была специально для охоты.

Водительское удостоверение, охотничий билет, разрешения на оружие и на добычу водоплавающих и мамину иконку он аккуратно завернул в целлофан и заклеил скотчем: не дай Бог, подмочишь документы, краска печатей потечет – потом запаришься по инстанциям бегать, восстанавливать.

…Однако охота не задалась. Все хлопоты с зарядкой патронов, запасом питания, дорогой на озеро – без малого сотня километров по разбитой грунтовке – шли коту под хвост. Всему виной пронизывающий ветер и дождь. С низкого, клочковатого неба того гляди сыпанет, как дробью нулевого номера, снежной крупой. Какие тут утки? Опоздали в этом году объявлять охоту. И он резко развернул легкую, послушную лодку к берегу.

И тут она с чем-то столкнулась. Он почувствовал удар в её накачанный до легкого гула бок и краем глаза заметил, как в темной воде пошло в сторону и вглубь серое тело, по всей видимости, топляк. Дрейфующими корягами, как гигантский аквариум хищными рыбами, как нейтральные воды подводными лодками, было заселено это озеро. Шотландских аборигенов стоило бы переселить сюда – подозрительным жителям окрестностей озера Лох-Несс тут куда больше простора и поводов для фантазий. Своих аборигенов здесь не было. Лет сто назад к разрушенному монастырю, чьи развалины были видны из любой точки озера, в праздничные дни стекались тысячи прихожан. А сейчас на берегах появлялись люди лишь для рыбалки и охоты да во время ягодного сезона.