Мастера и Маргарита - Маргарита Александровна Эскина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обычно бабушка знала все папины дела, в том числе и личные. Пока очередной роман был в разгаре, она раздражалась, ревновала и не могла слышать даже имени «этой женщины». Но как только роман заканчивался, она проникалась к прежней возлюбленной папы искренней симпатией. Многие «бывшие» становились верными бабушкиными друзьями.
Когда она поняла, что связь с дикторшей Ривой — это серьезно, разнервничалась не на шутку. У Ривы был маленький сын Вова. Папа порой звонил и говорил: «Маргуля, я приведу Вову. Мне нужно идти по делу, а его не с кем оставить». Боже мой, что только не кричала бабушка, узнав об этом! Правда, через десять минут она уже была вся в заботах: чем накормить, напоить, куда спать уложить.
Позже папа стал посвящать в свои взаимоотношения и меня. Начинал рассказывать, и я, глядя на его счастливое лицо, понимала: любовь опять первая и последняя. Я спрашивала про его новую женщину: «А чем она занимается?» И он, блаженно улыбаясь, говорил о ней, как о звезде Голливуда: «Шьет бюстгальтеры и пояса».
Когда я сказала, что выхожу замуж, папа (однажды вмешавшийся в мою судьбу и не позволявший себе сделать это вновь) все свое возмущение выплеснул на бабушку. «Шура, — возражала та, — почему она не может выйти замуж?» В ответ папа кричал: «Она не имеет права разрушать семью!»
И вдруг он сообщил, что женится. Получилось, мы расписались одновременно. С Ириной Николаевной Сахаровой он прожил долгие годы, до самой смерти. Ирина Николаевна, человек умный и широко образованный, была его неизменным помощником и советчиком. В ней соединяются две ветви русской интеллигенции: со стороны отца — это Сахаровы, она выросла вместе с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, а со стороны матери ее двоюродным братом был известный киновед Ростислав Юренев. Я очень рада, что Ирина Николаевна до сих пор рядом.
* * *
Папе доставляло огромную радость сделать что-то для нас. Он мог позвонить и сказать: «Маргуля, зайди сегодня ко мне!» Уже по голосу я догадывалась, зачем.
Прихожу в Дом актера. Папа встает, закрывает дверь кабинета, которая всегда была открыта настежь, и говорит: «Нам сегодня выдали премию, и вот я тебе приготовил…» Лицо его при этом становилось таким счастливым, будто это я давала ему деньги (причем тогда я получала больше, чем он).
За полмесяца до 22 апреля, своего дня рождения, папа обычно привозил нам какую-нибудь электробритву со словами: «Это вы мне подарите». Конечно, мы все равно дарили ему и что-то свое, но от этого он только страдал: «Ну зачем вы тратились?! Я же вам все купил!»
Сердился папа и на подарки сотрудников. Это было для него ежегодной мукой. А все, что преподносили ему гости Дома актера, оставалось в многочисленных шкафах кабинета. Один из зарубежных бизнесменов, желая сделать приятное, подарил ему торшер. Вручая, уточнил: «Это — не Дому актера, а лично вам». Через некоторое время бизнесмен обнаружил торшер в кабинете отца и тогда сам отвез подарок к нему домой.
Он был отличным семьянином: нежнейшим, внимательнейшим сыном и отцом. Даже смог заменить нам с сестрой рано умершую маму. Бесконечно любил внуков, быстро начинал скучать по ним. Мой муж, знавший это, часто приводил их из детского сада в Дом актера. Дед был счастлив.
Он очень гордился всеми нашими достижениями. Обзванивал друзей: «Леонид Осич, это Эскин. Как у вас? А Маргуля сегодня получила повышение!» Потом набирал следующего — Плятта, Менакера… Особенно приятно было отцу, когда говорили что-то хорошее о моей младшей сестренке — Зина была трудным ребенком. Позже он так же гордился внуками. «Вы знаете, — рассказывал кому-нибудь он, — у меня вышла из строя розетка, так пришел внук и мгновенно починил!» А уж когда внучка Саша стала танцевать на сцене (она занималась в хореографическом коллективе), восторгам не было конца.
Сам папа никогда не хвалился. А если и гордился совершенным поступком или чьим-то высказыванием о себе, то делал это, преодолевая застенчивость. Он был чрезвычайно скромным человеком. На пленках с записью передачи «Театральные встречи» папа всегда — в самой глубине кадра.
* * *
Надо отдать должное руководителям ВТО: беспартийный еврей без высшего образования возглавлял Дом актера! Что бы ни происходило, разговоров о замене за 48 лет не возникало — даже в последние три года, когда он был слаб. После болезни у него сильно дрожали руки. Трудно было есть, и поэтому в ресторане его кормили отдельно. Шеф-повар готовил для него специальные блюда.
Сидя в кабинете при открытых дверях, папа мог задремать. Я ужасно стеснялась, что он работает в таком состоянии. Но сотрудники дружно успокаивали меня: «Маргарита, лишь бы он был! В каком угодно виде. В тот день, когда ею не станет, здесь все закончится».
Это понимали многие.
Мне казалось, если папа умрет, жить дальше будет бессмысленно. Но последние несколько лет он уже не был самим собой, что доставляло мне невыносимые страдания. Поэтому, страшно сказать, но, когда он умер, наступило облегчение. Эта жуткая страница его нежизни кончилась.
Прошло много лет со дня смерти папы, но я не перестаю изумляться, сколько людей в актерском мире помнят его.
ПИСЬМА СЧАСТЬЯ
До сих пор ко мне подходят женщины, знавшие папу, и говорят, что к ним он относился не так, как ко всем. Действительно, каждой казалось, что именно ей Александр Моисеевич уделяет особое внимание. И с его стороны в этом не было неискренности.
Долгие годы приятельских отношений связывали папу с писательницей, драматургом и переводчицей Татьяной Львовной Щепкиной-Куперник и дочерью Марии Ермоловой — Маргаритой Николаевной Зелениной.
Татьяна Львовна жила в квартире у Маргариты Николаевны, и папа раз в неделю, в свой обеденный перерыв, отправлялся не к себе домой (что очень обижало бабушку), а к ним, на Тверской бульвар. Его всегда с радостью принимали и кормили обедом. Бабушка потом ревниво спрашивала: «Чем же таким тебя там кормят?» И папа с довольным выражением лица отвечал: «Щами и гречневой кашей». После обеда ему разрешалось часок поспать.
Татьяна Львовна и Маргарита Николаевна были первыми гостя-ми в нашей квартире на Петровке. Они пришли поздравить нас с переездом и принесли сказочной красоты и немыслимой дороговизны старинную люстру. К сожалению, в нашей семье не ценились такие вещи. Папа покупал мебель красного дерева, когда
