Аркадия - Лорен Грофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почувствовав его руку, она улыбается ему с высоты, и он снова узнает в этой съежившейся женщине свою мать. Все в порядке, Крох, говорит она. Все хорошо.
* * *
Налетает снежная буря. Кроху снится, что вокруг Хлебовозки кружат огромные голодные волки. Глаза их сверкают красным огнем. Они воют, скребутся в дверь. От страха он просыпается. Он зовет мать, но именно Эйб берет его на руки, показывает ему в окно расстилаемые ветром белые простыни, неисхоженные сугробы. Эйб разогревает соевое молоко и, как начинку в лепешку, заворачивает Кроха в самое мягкое из одеял. Пытаясь его убаюкать, Эйб рассказывает, как он родился, историю, которую Крох знает уже назубок. Легенду о Крохе Стоуне, первом камне в истории Аркадии, еще одну из тех, что пересказываются так часто, что принадлежит всем. Девочки из тех, что постарше, играют в это у Розового Дударя, выделяя роль Кроха самому маленькому.
Ты родился в пути, тихо толкует Эйб, когда мы были стайкой фанатов, всюду следовали за Хэнди, жаждали духовного окормления. Дюжины две нас было, не больше. На концерты его ходили, а после оставались поговорить. Коммун тогда было много, некоторые из них работали, другие нет. Располагались они в юртах, геокуполах, банях, в незаконно захваченных пустующих домах в бедных кварталах, и, в общем, у нас появилась мысль, что хотя другие делают что-то вроде, то, что хотим сделать мы, это что-то особое. Оно чище. Жить вместе с землей, а не на ней. За пределами зла купли-продажи. Выстроить свою жизнь с чистого листа. Пусть любовь наша станет маяком и осветит мир.
Как бы то ни было, а Хэнди в те дни был единственным из нас, у кого имелись хоть какие-то познания в медицине, он набрался этому у одного корейского врачевателя, и вот он считал, что Ханна на пятом месяце беременности, потому что огромной она не была. И вот едем мы по горам, добираясь из Орегона в Боулдер, и налетает вдруг снежная буря, к ветровому стеклу липнут хлопья снега размером с тарелку, и, кто бы сомневался, именно этот момент Ханна выбрала, чтобы разродиться.
Мы ехали в том фольксвагене, который “автодом на колесах”, Гараж сейчас выдает его для поездок в город. Я оборудовал его печкой и всем прочим, очень неплохо, но все-таки это маленькая машина, и на узких горных перевалах мы застревали в самом конце очереди. Я знал, что нужно быть там, где Хэнди, потому что чертовски хорошо отдавал себе отчет в том, что понятия не имею, как принимать младенцев, доваренных или нет. И вот мы двинули, пердя мимо всех по левой полосе, и всем бы нам был каюк, двинь кто-нибудь нам навстречу.
Наконец догнали мы Розовый Дударь, и я торможу весь зоопарк. Поворачиваю на указателе с надписью “Ридли, Вайоминг, население пять тыщ с чем-то”, с мыслью, что должна же быть там больница, но указатель залеплен снегом, и, конечно же, сворачиваю я не туда. Едем и едем, дальше и дальше, миля за милей, вот уже стемнело совсем. Наконец мы видим огни и останавливаемся. Караван размещается вокруг нас и Дударя, чтобы защитить от ветра, дверь открывается, и какой-то снежный человек врывается внутрь. Я-то ожидал, что увижу Хэнди, но знаешь, кто это был? Астрид.
Хэнди мерещатся лица на потолке, сказала она. (Эйб произносит это, подражая норвежскому говору Астрид, и Крох хихикает.) Он только что слопал три таблетки мескалина. Но у меня докторская степень по викторианской литературе, и у самой трое детей. Что такое родовспоможение, я знаю.
Родовспоможение, надо ж так сказануть. По мне, так она вполне могла иметь в виду лечение пиявками, но я-то знаю еще меньше ее, и поэтому я сказал: конечно, валяй. Итак, мы все раздеваемся догола, потому что это природно, и Астрид начинает распоряжаться: Подогрей воду! Прокипяти ножи! Найди чистые полотенца! Но стоило мне поставить на плитку воду, как Ханна вдруг отключилась, и ты выскочил на свет, весь в крови, плюх, и все. Я прямо очумел. Ты был такой малюпусенький, с яблочко, и едва-едва шевелился. Даже заплакать не мог, слишком слабые легкие. Но Астрид вымыла тебя и положила на грудь твоей матери, и у тебя была эта твоя жадность к жизни, малыш, ты схватил ртом ее сосок, огромный леденец, размером с твой собственный ротик, и как начал сосать! Тут Астрид вскрикнула и наклонилась над йони[2] Ханны, потому что, угадай, что там было еще – послед.
Эйб делает паузу, рассеянно гладя Кроха по голове.
Этот послед Астрид заворачивает в батик, сует мне лопату, и я сквозь снегопад бреду к черному озеру, разгребаю на берегу замерзшую гальку, вырываю ямку в земле, все это там засыпаю, говорю слова благодарности и тащусь обратно.
Потом наступило утро, взошло солнце, и, скажу я тебе, утро было что надо. Замерзшее озеро озарилось так, что изнутри засияло, и лед у подножия расцвеченных пурпуром гор казался раскаленным свинцом, и в городе зазвонил церковный колокол, чтобы отпраздновать твое явление, наше чудо-дитя. Затем пришли горожане, с едой и хлебом, и, робея, возложили свои приношения на капот нашего фольксвагена. В то утро Астрид поняла, что нашла свое предназначение. Руки ее созданы для того, чтобы выманивать младенцев на свет. Ты – подарок, сказала она. В несколько слоев обернула она тебя толстым шерстяным шарфом, пошла в бакалейную лавку и взвесила. Ты весил ровно три фунта[3]. А величиной был с махонькую мускатную тыкву.
Старая бакалейщица из таких, знаешь, злющих немецких ведьм проклинала нас, длинноволосых, стоя над своими кривыми картофелинами и кочанами капусты, но и она, только взглянув на тебя, посветлела лицом, словно луч вырвался из ее рта. И она сказала: Ох, да это же самый крошечный хиппи из всех, рожденных людьми!
Вот как ты появился на свет, Ридли Соррел Стоун, названный в честь города, которого мы так и не увидели. Наш крошечный хиппи. Первая душа, зародившаяся в Аркадии. Наследник наших богатств, говорит Эйб, и глаза у него затуманиваются – а потом проясняются, и он зарывается носом в
