Прусское наследство - Герман Иванович Романов

На вопрос Петра ответа не имелось, и Меншиков засопел — Александр Данилович прекрасно осознавал, насколько скверной могла стать ситуация. Не будь сейчас в сговоре шведов, помышлять о войне с пруссаками было бы безумием — слишком несоразмерны силы.

Не то у них положение — изгоем царь стал, из русских земель вышвырнутый. И не денег, не силы за «мин херцем» сейчас нет, хорошо, что живым остался, и то благодаря милости царевича. Выбил ему в «кормление» завоеванные у шведов ливонские провинции, за которые пришлось присягу давать. Последнее зряшно, и кондиции сии они выполнять честью не намерены — но сейчас их придерживаться стоит, всячески демонстрировать покорность Алешке. А ну как обидится, или заподозрит — и тому же Карлу обратно Ливонию возвернет, попросит только, чтобы голову отца и его фельдмаршала в мешке выслали в Москву, так, полюбоваться…

От этой мысли Меншикова холодный пот пробил, а посмотрев на своего венценосного друга, он понял, что подобные мысли тому в голову приходят частенько, раз даже наедине с ним не позволяет себе открыто выплеснуть накопившуюся в душе ненависть. Понимает «мин херц» что даже у каменных стен «уши» бывают, и донос в Москву непременно последует.

— Деньги нам нужны, Сашка, большие деньги. Что в Мемеле взяли, это крохи для настоящих начинаний, а Кенигсберг пока не по зубам. Да и зачем его брать, раз шведы Пиллау штурмом взяли и теперь только через них морской путь к устью Прегеля, потому всю здешнюю торговлю тут держать мой «брат» Карл будет. Да еще Данциг подомнет, чтобы польскую торговлю под себя полностью подобрать. Воитель воителем, но прекрасно понимает на чем могущество держится. Недаром шведы все устья рек на Балтике под своим контролем до последнего времени держали, Ганза ведь почти издохла…

Петр замолчал, посапывая, пыхая трубкой — табачный дым поднимался к высокому потолку. Меншиков сидел помрачневший — стоило помогать датчанам и пруссакам брать на шпагу шведские крепости, если сейчас предстоит их возвращать обратно. И не откажешься от обещания — отбирать у пруссаков западную Померанию нужно, так как тамошним герцогом «герр Петер» должен быть. Да и за счет Пруссии владения Ливонского королевства увеличивать надобно — тот же Мемель с округой удерживать за собой надобно, это теперь вроде и его будет вотчина.

— Потому, Алексашка, не тщусь сейчас Кенигсберг брать штурмом, на шпагу — много людей положим под стенами без толку, а мне сейчас каждый служивый дорог. На вас всех надежды мои — остались вернейшие. Сил мало, чтобы всю Пруссию за собой удержать, не пришло еще время.

Петр пыхнул трубкой, потер пальцами лоб — было видно как он устал и постарел за этот беспокойный год. И тихо сказал:

— Сейчас погибель Алешки мне совсем ни к чему — в Москву нам дорога полками Шереметьева закрыта. Не пустят, побьют — на трон малого Петра Алексеевича возведут, не меня. Да и царица Катька не праздная ходит — и царевича родить может. Отец ее князь-кесарь знает, что от меня пощады не дождется, умен, собака, и воевать против меня будет люто. И бояре сейчас ему опорой будут, толстопузые бородачи. Казаки и все стрельцы с посадским и «черным людом», и что хуже всего — почти все полки за него, окаянного.

Петр попытался несколько раз затянуться дымком, но трубка погасла, и он отбросил ее на стол. Снова потер вспотевший лоб, отрывисто бросил:

— Сейчас рано, надобно послушание ему выказывать — раз силу набрал, поганец. Меня потому Алешка не убил, что нужен — Карл ведь не побежден, с ним лишь на время примирились. Ничего, потерпим, покланяемся, руки ему лобзать буду, если понадобится, даже на колени перед ним встану… Силу только набрать, а там времени уже изрядно пройдет, о многом позабудут. И вот тогда, Алексашка, мы отомстим и сведем счеты…

Весь семнадцатый век Швеция сколачивала на Балтике свою империю — это был пик ее могущества…

Глава 4

— Девка Ефросинья при родах померла от горячки, вместе с младенцем? И ты этому веришь, Петр Андреевич?

— Нет, государь — то лепет, отговорки. Мыслю, кайзер Карл решил интриговать против нас, так как тут замешан вице-канцлер Шенборн. Думаю, вашего бастарда решили использовать в будущий политик, раз сказали о том, что помер именно мальчишка.

— Хм, интересно, — Алексей подошел к столу, дернувшемуся встать Толстому, повелительно махнул рукою — «сиди, мол». Достал из коробки папиросу, раздул тлеющий фитиль, прикурил. На людях он никогда не показывался курящим, но здесь в кабинете можно было позволить себе отступление от канонов. Но дымил тайно, ибо незачем верноподданных к дурной и пагубной привычке приохочивать.

— Интриги цесарцев, государь, большого вреда нам не принесут — твоя власть крепка и устойчива. Вена просто пытается воспользоваться случаем к своей пользе, но мыслю, даже вице-канцлер не знает, как это сделать себе во благо, а потому отложил дело на будущее время.

— А есть от того «родителю» моему польза?

— Никакой, ваше царское величество, окромя лишних хлопот.

— В смысле, каких еще хлопот, боярин?

Алексей удивленно выгнул бровь, вопросительно глянув на главу Посольского Приказа — старик жиденько засмеялся. Толстому нездоровилось, одет был в подбитом куницей кафтане — европейские одежды были изгнаны из обихода повсеместно, парики вообще с первого дня правления — их особенно невзлюбили. Теперь плешь шапками прикрывали, а не срезанными с непонятно каких баб (может блудниц) волосами.

— Так-то уже твое государево слово и дело будет, Алексей Петрович. Ты в одночасье сможешь всю Ливонию своими войсками наводнить, и по сему случаю сыск начать, а виновных на плаху бросить. Нет, родитель твой слишком умен, чтобы с цесарцами тут договариваться, да и ублюдок, прости меня. Не тот претендент, чтобы шапку Мономаха ему на чело водружать. У него свои детки есть, но и те прав на трон, даже ливонский, не имеют, по матери своей, рода подлого, и даже не царицы — дочери вне венчания прижитые.

— Это пока, а ежели окрепнет?

— Ливония разорена, государь, народишка в ней немного. Война