Белое чудо - Анна Масс

— Мне нельзя сдобы.

Она ни на кого не смотрела, сидела, потупив взор, как восточная принцесса.

Раньше у нас за столом было весело и просто. Мы кидались хлебными шариками и хохотали так, что суп брызгал изо рта. Но при Наде мы перестали так себя вести. Она ела очень изящно: отламывала от куска хлеба маленькие кусочки и жевала с закрытым ртом. На Сашу она ни разу не взглянула. А вот Саша то и дело бросал на нее взгляды.

За обедом я посоветовала Наде нацарапать инициалы на алюминиевой ложке. Она с недоумением спросила:

— Зачем?

Я объяснила, что мы все так делаем и, когда ложка снова случайно попадает владельцу, это очень интересно.

— Что тут интересного? — удивилась Надя.

Этого я не могла ей объяснить, как ни пыталась. Просто это была такая игра, мы все в нее играли, перекрикивались через столы, чья у кого ложка.

Нет, не нравилась мне Надя. Она мне уж тем не понравилась, что в нее, по всем признакам, должен был влюбиться Саша.

Когда стали собирать волейбольную команду, Саша спросил у Нади:

— Играешь в волейбол?

— Играю, но не хочу, — ответила она и уселась с книгой на скамейку.

Вслед за Сашей к Наде подошел Гришка, потом Алик с Борисом. Всем почему-то очень хотелось, чтобы она сыграла партию в волейбол. Аня Горчакова прямо заявила мальчишкам:

— Все ясно! Втрескались!

— И ничуть не втрескались, — ответил Гришка. — Она нам даже не понравилась, правда, ребята? Какая-то усатая.

Ура! Не понравилась! И я тут же простила Наде ее красоту.

— Эх, вы! — сказала я мальчишкам. — Ничего не понимаете! Вы только приглядитесь, какая она красивая! Она прямо как персидская княжна!

Гришка тут же заорал:

— Мощным взмахом поднимает он кр-р-расавицу княжну!! — и с подачи запулил мяч в аут, в заросли крапивы.

— Автора! — закричали болельщики, требуя, чтобы Гришка сам бежал в крапиву за мячом.

Я дождалась конца игры — болела за Сашину команду — и пошла в Дровнино пить молоко.

Ствол березы подо мной чуть покачивался, и я представляла себе, будто я на корабле пересекаю штормовое море. А в душе звенела тоненькая струнка: Надя — усатая, а я — похорошела! Я слезла с березы и побежала в лагерь.

А в лагере я сразу узнала новость: приехали на грузовике пионеры из соседнего лагеря и предложили устроить соревнование по футболу. Наша команда к ним недавно ездила и выиграла. Вот они и нагрянули в надежде отыграться. Но не выйдет! Не такой у нас капитан, чтобы позволил команде продуться! И футбольное поле у нас лучше, и вратарь — не чета ихнему, но главное — капитан!

Наши побежали переодеться, а гости уже тренировались на поле. Девочки собрались возле клумбы и решали, кто преподнесет цветы команде победителей. Я с ходу предложила:

— Давайте я преподнесу!

Девочки повернулись ко мне и оглядели с головы до ног. Они ничего не сказали, но у меня вдруг словно оборвалась в душе тоненькая струнка. Что со мной?..

— Это я так просто, — сказала я. — Я не хочу.

— Может быть, Нинка? — предложил кто-то из девочек.

— Да ну, у Нинки ноги толстые...

Я отошла и села на скамейку рядом с Надей. Она читала, как обычно. Мельком взглянула на меня и снова уткнулась в книгу.

— Что ты читаешь? — спросила я.

— «Отец Горио» Бальзака.

— Интересно?

— Ерунда! — коротко ответила Надя.

Наша команда в белых футбольных трусах и синих майках неторопливым бегом направилась по дорожке мимо нас, к полю. Впереди — Саша.

— Саша! — окликнула Оксана. — На минуточку...

Саша подошел, а команда, не замедляя своего торжественного бега, проследовала дальше.

— Саш! Вот ты сам реши: кому из девчонок букет преподносить?

Хоть бы он назвал меня! Вот сейчас — увидит меня и назовет. Ведь мы столько времени сидим с ним за одним столом...

— Вот, пусть Надя, — сказал он и подошел к нашей скамейке.

— И не подумаю, — ответила Надя, на секунду подняв голову от книги.

— Почему?

— Потому что футбол — игра для дураков!

— Ну и воображала! — возмутились девочки. — «Игра для дураков»! Сама дура!

— Почему для дураков? — спросил Саша.

Надя закрыла книгу и положила ногу на ногу. Она была очень самоуверенная. Но — красивая, ничего не скажешь. Саша смотрел на нее восхищенно и чуть-чуть даже испуганно. А она молчала.

— Хоть поболеть придешь за нас?

— Нет! — презрительно бросила она.

«Он ушел, спокойный и суровый, головою гордой не поник... Он даже не взглянул на меня. А зачем ему на меня смотреть? В столовой насмотрелся.

Я улыбалась. Уголки моих губ норовили опуститься, но я усилием воли приподнимала их. Про такую улыбку, наверно, говорят: «дрожащая». Мне стало все равно, выиграет наша команда или проиграет. Я встала, потянулась и медленно направилась к просеке, которая вела в деревню. Когда деревья скрыли меня, я побежала.

...Снова, как полчаса назад, сидела я на березе, в развилке между двумя ветками. Но куда оно девалось — чувство легкости, свободы, счастливой бездумности? Комок стоял в груди, и было мучительно вспомнить, как Саша даже не посмотрел на меня.

Но ведь никто ничего не заметил! Ну и что из того? Я-то знаю. Я теперь все поняла. Тетя Нина сказала, что я похорошела, из жалости! Ничего я не похорошела.

Я откинулась на ветках и стала смотреть в небо. Облака уплыли — белые далекие бриги. Звенели и кусались комары.

— Девушка!..

Я вздрогнула и обернулась. Наверху, у спуска в овраг, стоял мужчина с двумя авоськами в одной руке. Свободной рукой он отмахивался от комаров и вытирал платком по-городскому бледное лицо.

— Извините, пожалуйста... Как мне до деревни Дровнино добраться?

— Через овраг, а потом через поле, — ответила я.

— Далеко?

— Нет, минут десять.

— Да? — обрадовался мужчина. — Значит, говорите, прямо через поле? Никуда не сворачивать? Ну, спасибо, девушка.

Он пересек овраг и, отдуваясь, скрылся за деревьями. А я с изумлением смотрела ему вслед. Он сказал: «Девушка»!

И вдруг комок в груди растаял и вместе с облегчением пришло удивительное чувство:

Я — девушка?!

Ловушка

Я лежу на высокой деревянной кровати и сквозь маленькое окошко вижу ночную деревенскую улицу и контуры леса через дорогу. Я — дачница. Какое скучное слово. Но ничего не поделаешь. Лагерная смена кончилась, а впереди еще целый месяц каникул. Мой брат со своей женой Ритой и ее мамой сняли дачу в деревне, в десяти минутах ходьбы от бывшего лагеря, и я прямо из лагеря перешла на новое местожительство. Теперь на месте лагеря — дом отдыха.

Хозяйка нашей избы уехала в город к сыну. У нас две комнатки, перегороженные фанерной стенкой, не доходящей до потолка, и просторная кухня, где спит Ядвига Васильевна, Ритина мама. Едим мы на крылечке.

Ядвига Васильевна всем недовольна. Ее раздражает, что меня посадили на ее шею, что мы не достали путевок в дом отдыха и вынуждены жить в деревне и ходить в столовую с судками. Впрочем, в столовую с судками хожу я. На отдыхающих из дома отдыха, которые приходят в деревню покупать молоко и черную смородину, Ядвига Васильевна смотрит с завистливым высокомерием.

Алеша за перегородкой негромко декламирует:

Содрогаясь от мук, прокатилась над миром зарница,Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась с травой.Все труднее дышать, в небе облачный вал шевелится,Низко стелется птица, пролетев над моей головой...

— Я сегодня сидел-сидел над статьей — застопорило что-то. Открыл Заболоцкого. До чего же здорово!

Рита хвастается перед подругами, что Алеше звонят из редакций, что его статья была напечатана в журнале «Литературное обозрение» и там ему заказали еще одну статью. Что на кафедре он — видная фигура, что он скоро защитит кандидатскую диссертацию.

Подруги Вавочка и Таточка, тоже дачницы, приходят к Рите и ее маме поболтать. Они могут болтать часами, и в их речи часто мелькают слова: первый муж, второй муж, третья жена, разошлись, сошлись, оставил ей квартиру...

...Я люблю этот сумрак восторга,Эту краткую ночь вдохновенья,Человеческий шорох травы, вещий холод на темной руке,Эту молнию мысли и медлительное появленьеПервых дальних громов — первых слов на родном языке...

— «Человеческий шорох травы»! Как это сказано, Рита, а?.. С ума можно сойти!

— Слушай, — деловитый голос Риты. — В Михайловском магазинчик есть промтоварный. Там те самые сапожки.

— Какие?

— Ну те. Помнишь, я зимой гонялась? Австрийские на меху. За сто двадцать рэ. А тут прямо так стоят, и никто не берет.

— Но, котичка, у нас сейчас нет ста двадцати рэ.

— А если ты у предков займешь?

— Я не знаю... Неудобно...

— Ну, Лешк!.. Ну, подумаешь, неудобно — у собственных предков занять! За статью получишь — отдадим.